[Закон Христов] [Церковь] [Россия] [Финляндия] [Голубинский] [ Афанасьев] [Академия] [Библиотека]
[<назад] [содержание] [вперед>]
Доктор Григорий Николаевич Богданов
Летом 1932 г. я ехала из Парижа к маме. От нетерпения вышла на площадку вагона, открыла дверь. Поезд, замедляя ход, приближался к станции Эльва. Я надеялась увидеть среди дачников кого-нибудь из моих знакомых. На лесенку, еще на ходу, вскочил молодой человек, сказал: «Вы Тамара? Вы меня не знаете, я — Гриша». Соскочил и подвел к остановившемуся вагону мою маму, окруженную друзьями.
После того, как я в 1930 г. вышла замуж и уехала, мама поселилась в очень доброй семье Рындиных, имела там большую комнату и жила на полном пансионе. Квартира Рындиных располагалась на втором этаже, а на первом снимали комнату три друга — студенты второго курса медицинского факультета Леша Клемм, Вава Панов и Гриша Богданов. В то лето они готовились к самому ответственному экзамену — философикуму, состоящему из трех предметов: анатомии, физиологии и гистологии. Провал на одном из них означал провал на всех. Учились они очень старательно, с утра до позднего вечера, но стоило мне высунуться из окна, как сидевшие внизу на подоконнике «мальчики» умоляюще протягивали ко мне руки и приглашали прокатиться на лодке.
В те годы река Эмбах была нарядная и оживленная, очень развиты были парусный и весельный спорт. Работала прекрасная лодочная станция Редера с легкими длинными лодками на разное количество пар весел, с отличными парусниками. Я на корме на руле, «Ленины мальчики» (они все были серьезно неравнодушны к моей подруге Лене Мюленталь) — на веслах. Плыли до Квиссенталя и обратно на пристань, как на крыльях. И — снова за ученье.
К концу 1933 г., к нашему возвращению из Парижа, мама сняла большую пятикомнатную квартиру недалеко от вокзала. Рядом с нами жила семья Богдановых.
Мать Гриши, Вера Ильинична, была очень своеобразным человеком. Имея корни в Прибалтике, в 1922 г. она после смерти своего мужа оптировалась из Ленинграда в Эстонию. В Таллинне имелись принадлежавшие ей дома. Характера она была предприимчивого и живого, много читала, была полна всякими проектами, и мы звали ее (в глаза и за глаза) «плановый отдел». Ее дочь жила в Таллинне, а Вера Ильинична переехала в Тарту, так как оба ее сына учились в Тартуском университете: Гриша на предпоследнем курсе медицинского факультета, а Тося (Антон) начинал занятия на химическом. Тося был очень определенного характера, очень русский, в немецкое время за свою несгибаемость попал в лагерь. Страстно увлекался химией, никогда не берегся, рано умер от заболевания крови. Оба брата отличались спортивной выправкой и бескомпромиссным поведением. О Грише могу сказать, что он был не просто чистым и честным человеком, но честнейшим.
Добрый, всегда готовый помочь, идеальный товарищ, впоследствии он стал прекрасным хирургом и настоящим врачом.
Вера Ильинична была человек непрактичный, настоящий «синий чулок». Чтобы иметь средства к существованию, она придумала продать таллиннские дома и купить в Гунгербурге (Нарва-Иыэсуу) дачи, которые намеревалась сдавать в аренду. Но дачи требовали ремонта и заботы, а денег на это не было. Дохода они не приносили. Почти все ее начинания кончались неудачей. Однажды она придумала наладить производство хлопушек для рождественских елок. Тося радостно приготовил взрывчатую смесь. Множество вставок для хлопушек, намоченных этой смесью, уже высохли, разложенные на широком диване. Вера Ильинична, стеля соседнюю кровать, энергично встряхнула простыней. Прогремел такой взрыв, что потом еще долгое время все вокруг дрожало. После этого к «плановому отделу» мы добавили еще «массовое производство».
Однажды мы с мамой решили устроить уютный вечер, потушили везде свет и уселись в моей комнате, окна которой выходили в сад. Мама читала вслух, я рукодельничала. Раздался настойчивый звонок — пришлось открыть. На лестнице стоял полицейский, подозрительно глядя на нас. Сказал, что из наших окон только что стреляли. Он стоял на посту, услышал выстрелы и увидел вспышки на мостовой. В соседней квартире темно и никого нет. Мама поручилась за соседей, сказала, кто она. Полицейский извинился и ушел. Потом Гриша признался, что это Тося испытывал очередную смесь, бросая ее из окна на мостовую и радуясь, что громко и хорошо взрывается. Услышав голос полицейского, они затаились в темноте, не дыша...
Перейдя на последний курс, Гриша оказался в очень трудном положении: жить было не на что. Вера Ильинична переехала в Таллинн к дочери, Тося прожить мог — он прекрасно учился и получал повышенную стипендию. Гриша учился на тройки и стипендии не получал, вопрос стоял о необходимости бросать университет и начинать работать. Моя мама предложила Грише этот последний год до окончания университета жить у нас. Поселили его в кабинете Ивана Аркадьевича. Так Гриша стал членом нашей семьи, маминым сыном. В 1936 г. он закончил университет, но чувство сыновности осталось в нем навсегда.
Первые годы он работал врачом в Калласте, часто к нам приезжал. С присущим ему юмором рассказывал много забавного. Калласте — поселок на берегу Чудского озера, главное занятие жителей — рыболовство, главная беда — глисты и солитер. Предшественник Гриши не утруждал себя проведением анализов (лаборатории не было, врач должен был делать анализы сам), он выслушивал жалобы больного, прикладывал свой стетоскоп к животу пациента, глубокомысленно слушал и говорил: «Пищит!» Затем прописывал глистогонное, которое действовало безотказно.
Первое время к Грише относились недоверчиво, считали неопытным: он прописывал лекарство, только сделав анализ.
Рассказывал о собрании, на котором долго и важно рассуждали о необходимости устройства консерватории. Гриша недоумевал. Оказывается, так они называли консервный завод!
Во время немецкой оккупации доктор Григорий Николаевич Богданов работал врачом в лазарете для военнопленных. Рассказывал, как немец-хирург подсказал ему, что надо стараться не ампутировать, а спасать раненые руки и ноги, так как вышли определенные указания об уничтожении калек. И Гриша спасал как только мог, вылечивая раненых.
С конца 1944 г. доктор Григорий Николаевич Богданов был ассистентом кафедры хирургии Тартуского университета. Помогал маме приводить в порядок нашу квартиру, предельно загаженную русским санитарным отрядом. Мама говорила, что все было так испорчено и загрязнено, что многие советовали взять другую квартиру. Но Гриша стоял на своем: Тамара должна вернуться в прежнюю квартиру. И принялись чистить. На свалку вывезли целый грузовик мусора.
Не представляя действительности, я написала в одном из лагерных писем, как я (в своем воображении) подхожу со стороны сада к дому и смотрю сквозь окна веранды на уют нашей квартиры. А этих стекол не было! Все, до единого, вместе с наклеенными ромбами вылетели при первой бомбежке.
Мама рассказывала, как Гриша заметался в поисках стекол. Чудом каким-то добыл их, и веранда, которая с июля 1941 г. стояла разрушенная, была застеклена. На Гришины литерные карточки (как ассистента университетской клиники) мама покупала нужные вещи для детей — Зои и Сашеньки Переверзевых. Гриша, хотя и имел в клинике прекрасный кабинет, в котором и жил, считал себя живущим у мамы и, единственный из всех многочисленных жильцов, вносил деньги за свое проживание и питание, хотя ничем почти не пользовался.
Когда летом 1946 г. пришла моя телеграмма, что я пытаюсь выехать из Москвы через Бологое, мама поехала навстречу мне в Печоры. Гриша украсил всю квартиру цветами. Пришла вторая моя телеграмма, что еду через Ленинград. Гриша известил о ней маму, и она успела вернуться в Тарту.
Он помогал во всем. Стал у нас обедать. Умел тонко и хорошо шутить. Однажды сказал: «Я прославился — обо мне по радио говорили». Я доверчиво обрадовалась. Оказалось, что ему было поручено агитировать за вступление в колхоз, а он вместо этого прочел лекцию об оказании первой помощи при травмах в условиях сельской жизни. Вот его и продернули!
Гриша был у нас, когда 25 марта 1949 г. шли сборы семьи Евдокии Ивановны, а маму, задержанную на ночь в НКВД, привели в квартиру. Понимая, что будет постановление о конфискации
имущества, Гриша объявил, что большая комната его. Этим он спас картины, книги и мебель. Перевез все потом к родителям Эхи — своей невесты. Гриша неизменно и преданно был влюблен в Лену. Думаю, что поэтому он так тянул с женитьбой. Лена Мюленталь уехала со своей сестрой и ее семьей в октябре 1944 г. с последним пароходом, но Гриша все на что-то надеялся.
Когда маму и семью Евдокии Ивановны увезли, он вечером отодвинул в кухне буфет, закрывавший вторую дверь в нашу опечатанную комнату, открыл дверь, сдвинув платяной шкаф, скрывавший эту неупотреблявшуюся дверь, и вынес огромный ковер маминой работы, картины и книги. Вскоре его вызвали в НКВД (дом наш был рядом). После некоторых угроз и внушений следователь сказал: «Если Вы входите в опечатанную комнату, то, по крайней мере, не зажигайте свет. Идите!» Гриша рассказывал, что он все-таки еще один раз входил в комнату, правда, в темноте.
Посылал маме в ссылку деньги, писал письма. Когда мы в 1955 г. переехали, вернее, переплыли из Богучан в Минусинск, Гриша прислал полный контейнер наших вещей. В хранении, спасении и пересылке книг принимало участие много добрых людей. Главными были Гриша и моя одноклассница, добрейшая Люба Ланге. Очень помогал муж Татьяны Филаретовны Мурниковой. Был в отчаянии, потому что часть книг украли. Но все равно их было очень много и нам они принесли большую радость. Когда мы в 1957 г. приехали из Сибири в Таллинн, сколько добрых людей возвращали нам наши книги, взятые на прочтение восемь лет тому назад!
С 1956 по 1959 год доктор Богданов жил с семьей в Нарве.
Там случился первый инфаркт. Говорили, что он оперировал старую няню своих сыновей, очень переживал невозможность помочь, безнадежность ее положения. Он был очень добрый. Думаю, что непосильным грузом для его сердца стала болезнь и операция доктора Алексея Клемма. Оперировали его доктор Александр Николаевич Гаврилов и доктор Богданов. Оба — прекрасные хирурги, они и сами чуть не умерли от этой долгой и совершенно безнадежной операции своего друга. Семь часов!
Летом 1966 г. приезжала из Америки Лена — Елена Георгиевна Мюленталь. Какое это было событие для всех нас! Съехались со всех концов — из Тарту, из Ленинграда. Лена была такая прекрасная, прежняя. Десять дней прожили в каком-то счастливом тумане, помолодели, забыли всякие сложности. Жила Лена в только что построенной гостинице «Таллинн», которой мы очень гордились. А Лена сказала, что так жестко ей еще не приходилось спать, удивлялась, что в номере не было мыла...
Мы тогда уже жили в Таллинне, в своем не вполне достроенном доме. Построить его смогли только благодаря посылкам, которые нам присылали из Америки Лена и ее сестра. Мы еще были в
пути из Сибири в Эстонию, когда в Тарту на имя Любы Ланге, которой они тоже помогали, уже пришла для нас первая посылка!
Теперь наш дом стал главным местом общения. Бывали мы и у Лены в номере. Однажды засиделись, и Гриша пошел меня провожать по темному Таллинну. Я видела, что ему нехорошо, очень хотела, чтобы он шел скорее к себе домой. Но он был так полон нахлынувших на него переживаний, что ему надо было выговориться. Всю жизнь, всегда и неизменно Лена была для него недосягаемым идеалом, он всегда чувствовал себя недостойным ее. Рассказал мне о том, что случилось с ним под конец немецкого владычества и что он никогда никому не рассказывал. Будучи врачом лазарета для военнопленных, он оперировал больного. Началась страшная бомбежка. В операционную вбежали с приказом прекратить операцию и всем скрыться в убежище. Гриша ответил, что прекращать операцию нельзя — больной умрет, отпустил персонал и сам один спокойно закончил операцию. Сказал мне, что надеялся, что русские возьмут его в плен. Но бомбежка кончилась. Немцы за верность долгу и храбрость дали ему «железный крест»! Гриша говорил, что носил его с таким чувством, будто на груди у него сидит скорпион. Поздно вечером он спустил орден в уборную и с одним эстонцем бежал. На ближайшем хуторе им продали одежду, накормили, и они отправились в Таллинн. Там он бросился разыскивать Лену, но ее семьи уже не было в Таллинне — они уехали с последним пароходом.
В конце лета 1966 г. у Гриши случился второй инфаркт. Долгое время был в больнице. Потом опять работал, но уже не оперировал. Он правильно сделал, отдав своих мальчиков в эстонскую школу, понимая, что воспитывать их придется Эхе.
Третий, уже смертельный инфаркт случился утром, во сне, 6 февраля 1968 г.
Похороны были очень торжественные и многолюдные. Все, кто знал Григория Николаевича Богданова, любили его. Из актового зала онкологической больницы, где он работал, гроб обнесли по коридорам и залам больницы, в строительстве и украшении которой он принимал самое живое участие. Похоронили на Лесном кладбище.
Оба сына Григория Николаевича Богданова — Виктор и Олег, стали врачами. Старший сын Виктор ныне покоится на дне Балтийского моря — он погиб во время крушения парома «Эстония» 11 ноября 1996 г. Виктор не должен был идти в этот рейс, но второй врач попросил его заменить. Хорошо, что его мать, Эха Богданова, еще до этого умерла — что-то случилось с сердцем.