APВ начало libraryКаталог

ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА


backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward


Глава шестнадцатая. МОЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В КАЧЕСТВЕ ПОЧЕТНОГО ПРОФЕССОРА

СВОБОДА НАЧИНАЕТСЯ С УХОДОМ В ОТСТАВКУ

Сосредоточение моих занятий на работе исследовательского центра в 1949-1959 годах не препятствовало мне заниматься помимо этого другой деятельностью. С 1949 по 1955 год я продолжал отдавать половину моих сил чтению лекций и семинарам в Гарварде, изредка присутствовал на международных научных встречах. Из всех приглашений выступить с лекциями, полученных от американских и иностранных университетов, от правительств Индии, Индонезии и Западной Германии, я принял только несколько. О двух таких предложениях стоит упомянуть.

В апреле 1950 года я прочитал в Вандербильт Университете лекцию о современном состоянии философии истории по случаю семьдесят пятой годовщины этого учебного заведения. В расширенном виде данные лекции были опубликованы в 1950 году под названием "Социальная философия в век кризиса". В 1955 году я прочитал курс лекций и провел ряд семинаров во время летней сессии в университете штата Орегон. Приглашение в Орегон дало нам случай пересечь на автомобиле весь континент туда и обратно и увидеть прекрасные пейзажи северной части Соединенных Штатов, Канады, а также познакомиться со штатами Орегон и Вашингтон. Моя жена, Сергей и я (Петр был занят подготовкой к докторской защите и не мог присоединиться к нам) от всей души насладились путешествием через континент, посещением многих красивых уголков этих штатов, рыбалкой в лежавших на пути озерах, не говоря уже о дружеской компании профессоров, студентов и других орегонцев и вашингтонцев. Поездка в целом, как обычно, очень освежила всех нас. На обратном пути мы пересекли север штата Миннесота, где мы с женой часто отдыхали и ловили рыбу в бытность мою профессором университета Миннесоты. С чувством утраченных иллюзий мы наблюдали, каким коммерциализированным стал этот регион и как много из его природной красоты исчезло за двадцать пять лет, прошедших с момента нашего последнего посещения тех мест. Моя "сельская пасторальная душа" была столь больно уязвлена таким "прогрессом цивилизации", что мы торопливо проехали Миннесоту, не имея никакого желания возвращаться туда в будущем.

В течение того же периода (1949-1955 гг.) я продолжал внимательно следить за разверты-вающейся драмой человеческой истории и, в зависимости от смены сцен, делать необходимые поправки к своей оценке событий. Касалось это, однако, в большей мере не моей полностью сформировавшейся интегральной философии и не моей интерпретации основных тенденций современности, а лишь некоторых второстепенных частностей в мировоззрении.

В январе 1955-го мне исполнилось шестьдесят шесть лет. В этом возрасте гарвардские профессора обычно выходят на пенсию. Примерно в это время в мой оффис зашел президент Пьюси и вежливо поинтересовался моими дальнейшими планами и пожеланиями: желаю ли я уйти в отставку в шестьдесят шесть лет или буду продолжать преподавание до семидесяти - такую привилегию Гарвард предоставлял некоторым наиболее заслуженным профессорам. Я поблагодарил за предложение и попросил освободить меня от преподавания уже сейчас, но оставить директором Гарвардского исследовательского центра по созидающему альтруизму до семидесяти лет. Я объяснил, что, преподавая около сорока лет в разных университетах, устал от рутины своей профессии и предпочитаю освободиться от нее, дабы посвятить оставшиеся мне годы активной жизни изучению интересных проблем, и вообще хочу пожить для себя. Все мои просьбы были одобрены советом Гарварда, включая оставление меня директором центра.

Вот так, в возрасте 66 лет, я в основном освободился от гнета расписанных по минутам лекций, конференций и заседаний комитетов, от многих правил и предписаний, существующих в университетах и регламентирующих жизнь и труд профессоров. Хотя теоретически я и отдавал половину своего времени центру, фактически же я обрел свободу использовать это время по своему усмотрению. В этом статусе я оставался до 31 декабря 1959 года, когда в возрасте семидесяти с лишним лет ушел со всех постов в Гарварде, превратившись в почетного профессора в отставке.

Моя реакция на это событие была в целом положительной, тем не менее отставка заставила меня задуматься, напомнив, что молодость, зрелость и пожилой возраст закончены, что я вступил в старость, которая со временем перейдет в мрак смерти. Поскольку еще со смертного приговора 1918 года мысли о смерти стали привычными и не пугали, постольку мое тогдашнее настроение не было ни подавленным, ни болезненным. Наоборот, оно было довольно легким, приятным, утешающим, словно элегическая музыка в несколько минорном ключе. В конце концов, тридцать лет моего сотрудничества с великим университетом были плодотворны и принесли удовлетворение; в это время я служил университету и человечеству, как умел, и в ответ университет дал мне возможность раскрыть мои скромные творческие способности. Конечно, за тридцать лет работы случалось всякое, но расстройства и неприятности терялись в море приятных воспоминаний.

Моя отставка никоим образом не означала прекращения или ограничения моей научной и культурной деятельности или какого бы то ни было сокращения свободы выбора направлений моих исследований, способов отдыха и вариантов поведения. Напротив, по всем этим аспектам я ныне был свободнее, чем когда-либо. Физически я сохранял хорошую форму, и мое сознание пока еще не подверглось заметным старческим изменениям. Отставка в Гарварде не слишком серьезно помешала мне, так как я всю жизнь был перекати-полем и никогда не вкладывал всего себя во что-то одно, мог делать разную работу, в разных условиях, в разных организациях, учреждениях, институтах. Мне довелось видеть многих профессоров, для которых отставка действительно означала конец научной и педагогической деятельности, конец творческой жизни. В моем случае, к счастью, это печальное правило не сработало. Я и сегодня чувствую себя в силах продолжать работу, как и прежде. И когда миазмы старческой немощи и смерть положат конец моему существованию, я предпочитаю умереть не в постели, а бодрым и активным до последнего.

МОЙ "ОТДЫХ" НА ПЕНСИИ - НОВЫЕ КНИГИ

В описанном выше настроении, после частичной отставки в шестьдесят шесть лет, я упорно продолжал свою научную, педагогическую, культурную деятельность и, конечно, успевал отдыхать. Единственное, что изменилось в моей жизни, - я решил больше не предпринимать обширных исследований, вроде "Динамики", которые потребовали бы многих лет и больших средств для их завершения. Хотя я был в хорошей физической и умственной форме для своего возраста, все же нельзя было ждать, что такое состояние здоровья сохранится на долгие годы и неизбежные старческие немощи не овладеют в конце концов моим телом и душой.

В соответствии со своим решением я провел несколько исследований в 1956-1959 годах и опубликовал их в виде нескольких статей и книг. Как уже указывалось выше, это - "Причуды и недостатки современной социологии" (1956), "Американская сексуальная революция" (1956), "Власть и нравственность" (1959). В "Причудах и недостатках" содержится серьезная критика некоторых модных тенденций течения мысли и исследований в современной американской социологии, психологии и психиатрии: таких, как ничем не оправданные претензии на открытие новых законов, фактов, явлений, связей, которые на самом деле были открыты давным-давно; бессмысленный жаргон и псевдонаучный слэнг; псевдооперационализм

(*1)

и "тестомания" (пристрастие к тестам на интеллект, прожективным и другим механическим тестам); "квантофрения"

(*2)

и культ "социальной физики с умственной механикой"

(*3)

; псевдоэкспериментальные исследования "малых групп", устаревшие философия и теория познания самих этих модных поветрий. Моя критика была, естественно, нелицеприятна, но я не мог избежать ее, если хотел выполнить основную обязанность ученого - говорить правду, как он ее видит, независимо от того, горькая эта правда или нет. Имея много пороков, я все же очень редко не выполнял свой долг, даже под угрозой ареста или жестокого наказания я всегда говорил правду. Вместо того чтобы приспосабливаться во взглядах к чьим-то интересам, я упорно старался следовать древней мудрости, выраженной во фразе: Платон мне друг, но истина дороже. Неудивительно поэтому, что такая приверженность истине временами рождала неприязненные чувства ко мне у части тех, кого я критиковал. Несмотря на это, критика моя не пропала даром. Похоже, что она ощутимо повлияла на целый ряд американских и зарубежных социологов, психологов и психиаторов. Несколько лет спустя большую часть всей критики повторил Райт Миллз

(*4)

в своей книге "Социологическое воображение". В личном письме, написанном вскоре после выхода моих "Причуд", он дал ей высокую оценку и выразил полное согласие с моими выводами. (По той или другой причине он не упомянул мою книгу в своем труде вовсе, что было замечено и резко прокомментировано одним из рецензентов книги Миллза в литературном приложении к "Лондон Таймс".) После своей оригинальной публикации "Причуды и недостатки" уже вышли на французском, испанском, итальянском языках и еще пара переводов в процессе подготовки.

Что касается "Американской сексуальной революции" и "Власти и нравственности", обе эти книги были намеренно написаны в научно-популярной форме, доступной обычному читателю. В первой работе я попытался показать опасные последствия сексуальной распущенности и анархии, зацикленности на вопросах секса, которые повлияли на американский образ жизни, культуру и ценности в последние два-три десятилетия.

В соответствии с этой целью в книге сделан обзор всех основных проявлений сексуальной зацикленности и анархии и их деструктивного влияния на физическое, умственное, нравственное и социальное здоровье отдельных людей и целых наций, зараженных этими сексуальными болезнями. Книгу читали в широком кругу, обсуждали, одобряли и критиковали как в США, так и в других странах (Швеции, Испании, Португалии, Японии и Индии, где выходили ее переводы).

Основные цели написания и выводы "Власти и нравственности", созданной в соавторстве с профессором У. Ланденом, видны из следующего отрывка из вступления к книге:

"Процветание и выживание человека сегодня во многом определяет лишь горстка верховных правителей великих ядерных держав. В своих руках они безраздельно сосредоточили контроль над беспрецедентно мощными, несущими смерть вооружениями. От их мудрости или глупости во многом зависит судьба человечества - прочный мир или самоубийственная война. Никогда прежде в истории не было, чтобы жизнь или смерть такого огромного количества людей зависела бы от такой малой кучки правителей!..

Опасная ситуация, естественно, рождает вопросы, на которые надо отвечать именно сегодня: можем ли мы доверить судьбоносные решения о войне и мире, а через это и о жизни, свободе и счастье сотен миллионов, нескольким магнатам, стоящим у власти? Есть ли у них мудрость змеи и кротость голубя, необходимые, чтобы привести нас к прочному миру и прекрасному будущему?

Что до меня, то я склонен ответить на эти вопросы словами псалма: "Не надейтесь на князей (и правителей), нет в них спасения вам"

(*5)

. ...Гигантская задача мирного решения колоссальных трудностей нашего времени не может быть доверена существующим правительствам, по-прежнему являющимся, в основном "кастовыми", т. е. состоящими из политиков, которых выбирают политики, и служат они тоже не народам, а самим политикам. ...Будучи особой "кастой", сегодняшние правящие социальные группы не проявляют даже минимума интеллектуальной, нравственной и социальной квалификации, необходимой для успешного решения стоящих перед нами грандиозных задач.

Во-первых, на протяжении всей истории у сильных правительств было (да и сейчас) мало нравственности, а их преступные деяния слишком тяжелы, чтобы вверять им жизнь и благосостояние человека. Во-вторых, созидательных возможностей современных правительств далеко не хватает для плодотворного решения этих проблем. В-третьих, конструктивная реализация человеческих стремлений требует: а) замены существующих "правительств политиков" на правительства ученых, святых и мудрецов; б) создания определенных условий, таких, как полное и всеобщее разоружение, которые могут автоматически предотвратить использование силы во зло любым правительством; в) замены во многом устаревших политических идеологий и обветшалых ценностей новыми; и, наконец, г) добровольной мобилизации и сотрудничества всех созидательных сил человечества - его лучших умов, чистейших сердец и наивысшей сознательности, - для построения более праведного и лучшего общественного порядка на планете людей".

Последующие главы книги развивают и подкрепляют эти положения, особенно в том, что касается ментального уровня и преступности правителей. Обобщенно основные моменты можно кратко изложить следующим образом:

1) Когда нравственность и ментальность правителей и тех, кем управляют, измеряются одной мерой (а не с помощью двойного стандарта), тогда оказывается, что нравственность и умственные способности правителей несут больше признаков ментальной и моральной шизофрении, чем таковые у населения, которым управляют, в целом.

2) Правящие группы содержат большие доли как умственно одаренных, так и умственно отсталых или ненормальных в ментальном отношении людей, чем рядовые представители населения. Правящий слой в большей мере состоит из личностей, склонных к доминированию, агрессивности, высокоэгоистичных, смелых и авантюрных натур, людей жестоких и лишенных чувствительности, лицемеров, лжецов и циничных махинаторов, чем управляемое им население.

3) Поведение правящих групп более преступно и безнравственно, чем поведение других слоев общества.

4) Чем больше, абсолютное и жестче власть правителей, политических лидеров и высших чиновников бизнеса, профсоюзов и прочих организаций, тем более коррумпированными и преступными оказываются эти группы людей.

5) Чем более ограничивается власть политиков и чиновников, тем менее преступными становятся их деяния: качественно (уменьшается количество тяжких преступлений) и количественно (снижается сам уровень преступности среди них).

Эти положения касаются не только правителей автократического типа, но и демократов, хотя между первыми и вторыми существуют различия, выраженные в п. п. 4 и 5. Каждое из приведенных, в общем-то абстрактных обобщений становится по-настоящему значимым, только если подкреплено соответствующими конкретными примерами. Например, третье положение приобретает особое значение, если знаешь, что от 20 до 90 процентов королей (царей, шахов, султанов, императоров) Англии, Франции, Австрии, России, Ирана, Византии, Турции, Германии, Италии, Римской империи, Японии, Арабских династий и империи Инков повинны в тягчайших убийствах своих отцов, матерей, братьев и жен, сестер и мужей и т. д. В то же время количество убийц среди управляемого ими населения колеблется между 8 и 2000 на 100 тысяч жителей. Другими словами, уровень преступности среди автократических правителей во много, много раз выше, чем у их подданных.

С этой книгой связан интересный, прямо анекдотический случай. Я послал ее экземпляры с дарственными надписями президенту Эйзенхауэру, госсекретарю Хетеру, премьеру Хрущеву и нескольким сенаторам и конгрессменам Соединенных Штатов. Каково же было мое удивление, когда я получил благодарственные письма от всех них. Ясно, что их секретари не читали книгу и отреагировали на ее получение с автоматической вежливостью, не осознавая и не представляя ее, весьма "подрывной", эпатирующий их чувства характер. Как и многие мои книги, "Власть и нравственность" появилась в Индии в дешевом издании, а также в сокращенном переводе в Японии и Франции.

Со времени издания "Власти и нравственности" моя продуктивность по части написания книг несколько снизилась. За 1959-1963 годы я опубликовал только два "тонких" тома. Первый - это вышедшая на испанском языке в Мексике книга "Конвергенция Соединенных Штатов и СССР" (1961). Она состояла из двух моих работ. Название первой было вынесено в заглавие книги, а вторая называлась "В поисках интегральной системы социологии" и являлась адресом, с которым я обратился к делегатам на пленарном заседании XIX Международного социологического конгресса, состоявшегося в Мехико в 1960 году. Второй "тонкой" книгой стала автобиография, написанная в основном ради собственного удовольствия и развлечения.

Снизившаяся писательская продуктивность часто была связана с тем, что на восьмом десятке лет я стал работать медленнее, а частью с тем, что все активнее занимался иной деятельностью.

УЧАСТИЕ В НАУЧНЫХ КОНФЕРЕНЦИЯХ

После отставки мне приходилось писать гораздо больше вспомогательных статей и докладов для различных национальных и международных научных конференций, чем раньше. За редким исключением, меня по-прежнему не тянуло присутствовать на этих конгрессах и совещаниях, но по той или другой причине после отставки целый ряд научных организаций стал так настойчиво предлагать мне участие в своих мероприятиях, что несколько раз я просто не смог отклонить их настойчивые приглашения. Так, например, я принял решение не ездить на XVIII Международный социологический конгресс в Нюрнберге в 1958 году, о чем и проинформировал комитет конгресса. Ответом были несколько писем и телеграмм от президента конгресса, Нюрнбергского оргкомитета, многих европейских, азиатских и американских социологов, которые в один голос настаивали на крайней необходимости моего участия в работе конгресса. Кроме того, оргкомитет конгресса сообщил мне, что все мои путевые и прочие расходы будут полностью оплачены. Наконец, где-то за четыре дня до его начала я пытался мотивировать свой отказ тем, что просто не успею в столь короткий срок оформить паспорт, сделать прививку от оспы и купить авиабилет. Тогда профессор Циммерман по просьбе комитета взял на себя устройство всех формальностей и преуспел в этом. Мне ничего не оставалось, как согласиться участвовать в конгрессе. В результате за день до открытия я оказался на борту самолета компании "Пан-Америкэн", летящего в Нюрнберг; со мной вместе летели К. Циммерман и известный ученый, доктор А. Дж. Тойнби, неформальная беседа с которым здорово скрасила скуку многочасового полета из Бостона в Лондон, где он покинул самолет. В Нюрнбергском аэропорту нас встретили члены местного оргкомитета и отвезли в отель, где нас ожидали забронированные номера. Вот так неожиданно и без проволочек я оказался в послевоенной Европе, где мне еще не довелось побывать.

Не стоит и говорить, что семь дней работы конгресса были в высшей степени увлекательными, захватывающе интересными и плодотворными. Гостеприимство известных немецких ученых, членов Нюрнбергского оргкомитета: профессоров Ганса Фрэйера, К. В. Мюллера, X. Г. Раша; ректора Нюрнбергской высшей школы хозяйственных и социальных наук доктора Ф. В. Шуберта; муниципальных властей города, Баварского и федерального правительств было ошеломляющим. Внимание, уделенное мне делегатами конгресса, оказалось неожиданным для меня, я даже заметил в шутку коллегам, что теперь зазнаюсь и буду придерживаться о себе гораздо более высокого мнения, чем до конгресса. В Нюрнберге я встретился с многими социологами из разных стран и имел возможность познакомиться с молодым поколением ученых Европы, Азии и Латинской Америки.

Кроме активного участия в дискуссиях на конгрессе меня дважды просили открыть своими докладами пленарные заседания. Поскольку я не собирался ехать на конгресс вовсе, то и не имел никаких материалов для выступления там. К счастью для меня, еще дома, до отъезда, я написал черновики двух статей, которые собирался опубликовать. Эти наброски я включил в свои выступления. Позже, вернувшись домой, я завершил работу над статьями, и в своем законченном варианте они были напечатаны в первом томе "Материалов XVIII Международного социологического конгресса" под названиями "Таинственная энергия любви" и "Три основных тенденции нашего времени". Позже эти эссе неоднократно печатались в нескольких американских и зарубежных научных журналах и научно-популярных изданиях.

После официального закрытия конгресса, накануне моего отъезда домой, я провел восхитительный вечер в замечательной компании членов Нюрнбергского оргкомитета, ректора Высшей школы, известных делегатов конгресса и их жен. На прощание в знак гостеприимства они подарили мне бутылку коллекционного вина "Хайлиг Гайст Шпитал No 5". С этим сувениром я вернулся домой, прекрасно отдохнувший и взбодренный богатыми и полезными впечатлениями от конгресса.

Похожая история произошла и с моим участием в работе XIX Международного социологического конгресса в Мехико в сентябре 1960 года и годичной сессии Американской социологической ассоциации в Нью-Йорке, непосредственно перед конгрессом. Я не собирался участвовать ни в одном из мероприятий, но в конце концов уступил нажиму и той, и другой стороны. Президент ассоциации профессор Говард Беккер и председатель секции социологической теории профессор Р. Чэмблисс настойчиво просили меня выступить с главным адресом собранию по поводу столетия со дня рождения Герберта Спенсера. Они даже сдвинули день чествования с 30 на 23 августа, чтобы я смог прилететь в Мехико к открытию конгресса, который планировался с 1 по 8 сентября 1960 года. В конце концов я сдался на их настойчивые уговоры и 29 августа зачитал свое выступление на годичной сессии ассоциации: "Вариации на спенсеровскую тему военного и промышленного типов общества". Моя известность или, возможно, дурная слава приобрела уже такую широту, что послушать меня собралась самая большая аудитория в истории ассоциации, проводившая мою речь аплодисментами и поздравлениями.

Следующим же утром я вылетел вместе с женой в Мехико. Одно интересное происшествие, связанное с речью на сессии, заслуживает упоминания. Поскольку мое выступление было своего рода "выполнением приказа" президента ассоциации и оно было восторженно принято аудиторией, я чувствовал себя обязанным представить текст для опубликования в журнале "Американское социологическое обозрение", официальном органе ассоциации. Я так и сделал, но без всякого желания и энтузиазма, по причине несложившихся, я бы даже сказал довольно недружественных отношений с редакторами "Обозрения"

(*6)

. Несколько недель спустя я получил письмо от редактора, доктора Гарри Альперта, датированное 31 октября 1960 года, в котором он писал: "...Мне выпала неприятная обязанность сообщить вам, что мы не можем принять вашу статью к публикации в "Американском социологическом обозрении"... Возвращаем рукопись отдельным вложением.

Искренне Ваш

Гарри Альперт

".

Я не был ни раздражен, ни удивлен таким письмом. Когда я поведал о нем с юмором кому-то из моих друзей-ученых, они спросили: "А кто такой, собственно, этот Альперт?"

- Чиновник, неплохой администратор, сейчас он - декан аспирантуры в Орегонском университете. Как ученый, он всего лишь третьесортный социолог, написавший, насколько я знаю, только одну, да и то посредственную книгу о Дюркгейме.

- Тогда как он посмел отклонить твою статью?

- По тем же причинам, по которым редакторская серость отклоняла статьи много более известных и лучших ученых, чем я. Помните: слуги Лейбница никак не могли понять, почему столько важных персон, включая членов августейших фамилий, оказывали столько уважения их простому с виду господину. Ну и, кроме того, разве вы не знаете, что пути канцелярские неисповедимы? - добавил я в шутку.

Конечно, моя статья не имела особенного уж значения, но была, по крайней мере, не хуже любой среднего уровня статьи, публикуемой в "Обозрении". Поскольку несколько других журналов уже предложили мне отдать им статью, я послал ее в журнал "Социальная наука", где она появилась в первом же номере, а затем не раз была переведена и напечатана иностранными журналами. Вот и все об этом юмористическом инциденте.

Мы с женой от всей души наслаждались присутствием на конгрессе в Мексике. Гостеприимность местных ученых, правительства и простых людей, оказанная делегатам и нам лично, поразила нас еще больше, чем в Нюрнберге. Внимание ко мне на конгрессе снова было чрезвычайно пристальным, много большим, чем я тогда заслуживал и на что рассчитывал. Два моих выступления (адреса), о которых уже шла речь ранее, собрали огромную аудиторию и были тепло приняты.

Когда я закончил речь по поводу "Взаимной конвергенции Соединенных Штатов и СССР на пути к обществу смешанного социокультурного типа", среди тех, кто поздравил меня с блестящим выступлением, был доктор Адольф Грабовски, редактор влиятельного немецкого журнала по политическим наукам "Цайтшрифт фюр политик". Он попросил у меня машинописную копию речи для перевода на немецкий язык и публикации в очередном, декабрьском выпуске журнала. Затем редакторы "Памятных записок" конгресса и мексиканский оргкомитет уведомили меня, что речь будет напечатана не только по-английски, но и на испанском, в переводе председателя оргкомитета доктора Карлоса А. Эчанова. Он также устроил публикацию на испанском обеих моих речей на конгрессе в виде упомянутой ранее книги "Конвергенция". Впоследствии "Взаимная конвергенция" была напечатана не только в материалах конгресса, на немецком и испанском языках, но ее также перепечатали по-английски в "Международном журнале по сравнительной социологии" и в русском журнале "Независимая Россия", выходящем в Нью-Йорке.

На конгрессе я встретился со многими социологами из Латинской Америки и других зарубежных стран. Особенно мне было приятно лично познакомиться с доктором Лючио Мендиета Нуньесом, директором Мексиканского института социальных исследований, редактором "Мексиканского социологического обозрения" и самым выдающимся из латиноамериканских ученых-социологов. Я переписывался с ним много лет до личной встречи и был у него в долгу за испанский перевод моей книги "Социальная мобильность" и за начатый им перевод всех четырех томов "Социальной и культурной динамики". Кроме того, он принял от моего лица присужденную мне степень почетного доктора Мексиканского национального университета по случаю 400-летия этого учебного заведения в 1952 году. (Я не смог лично присутствовать на торжественной церемонии вручения диплома.)

Восемь дней, проведенных в Мехико, позволили нам увидеть несколько исторических достопримечательностей в самом городе и его окрестностях, прочитать лекции в Национальном университете и насладиться гостеприимством, которое нам оказали в посольствах нескольких зарубежных стран. Другими словами, я снова был рад, что удалось побывать на конгрессе, несмотря на первоначальное нежелание ехать в Мексику.

Несколько иными были обстоятельства моего участия в работе первого съезда Международного общества сравнительных исследований цивилизаций в Зальцбурге в октябре 1961 года. Группа крупных европейских ученых собралась и организовала это общество в 1960 году. Меня даже не пригласили на собрание. О создании общества я узнал из письма его ответственного секретаря, доктора Отмара Андерле. Он сообщил, что группа учредителей единодушно избрала меня первым президентом общества, и выражал надежду, что я приму их предложение. В письме также говорилось, что пост президента не налагает на меня никаких обязанностей, ограничивающих мою свободу и время. Я принял почетное предложение, дав ясно понять, чтобы от меня не ждали какой-либо работы или присутствия на заседаниях общества. Однако, когда было объявлено о созыве съезда и я уведомил оргкомитет, что не смогу присутствовать на нем, как обычно, последовал поток писем и телеграмм, убеждающих изменить решение. Как водится, я поломался и затем сдался, и 7 октября 1961 года меня встретил в Мюнхенском аэропорту доктор Андерле, отвез на машине в Зальцбург и устроил в комфортабельном гостиничном номере, зарезервированном заранее.

В отличие от других научных конференций мы отказались от зачитывания длинных докладов и на всех сессионных заседаниях вели непосредственные дискуссии между учеными - делегатами съезда. В течение семи дней работы, на утренних и дневных заседаниях мы всесторонне обсуждали среди историков, социологов, философов истории, археологов, антропологов, биологов, психологов, обществоведов, религиоведов, правоведов и искусствоведов основные вопросы по теме съезда - "Проблемы цивилизации". Дискуссии велись на немецком, английском и французском языках с синхронным переводом. Все выступления и реплики фиксировались магнитозаписью, с тем чтобы позже расшифровать, отредактировать и издать как рабочие материалы съезда. Сейчас, когда я пишу эти строки, том с рабочими материалами уже подготовлен и должен выйти в 1963 году. Большую помощь в этом деле оказал Эли Лилли, щедро отваливший на цели издания пять тысяч долларов.

Мы не раскаялись в том, что заменили длинные доклады дискуссиями. Такой порядок работы весьма оживил каждую сессию, разогнал скуку у слушателей, дал возможность всем делегатам активно участвовать в обсуждении и принес больше пользы, нежели традиционная практика заслушивания докладов. Неудивительно, что интерес к съезду был высок, и о нем писали европейские средства массовой информации. "Нью-Йорк Таймс" также опубликовала отчет о нашей с Тойнби "схватке" по проблеме взгляда на русскую и немецкую цивилизации, в которой нам оппонировали некоторые немецкие историки.

Гостеприимность горожан Зальцбурга и австрийского правительства была выше всех похвал. Красота Зальцбурга и его окрестностей, исторические места, включая музей Моцарта и городскую крепость, отличная еда, пиво и вино в зальцбургских ресторанах и мирная атмосфера нейтральной Австрии усилили приятное впечатление делегатов от съезда.

В качестве президента съезда я снова привлек больше внимания, чем того заслуживаю. Среди других "звезд" на съезде следует упомянуть доктора Тойнби и его жену. Случайно наши гостиничные номера оказались рядом. Ежедневно мы завтракали, обедали и ужинали вместе. В дискуссиях на съезде взгляды Тойнби были схожи с моими практически по всем обсуждаемым вопросам. Время, проведенное с ним и его супругой, укрепило мое и без того высокое уважение к ним. Я буквально восхищался этой четой. Их искренность, цельность характеров и доброта, их простота в общении и отсутствие фальши и претенциозности, не говоря уже об из ряда вон выходящей творческой энергии доктора Тойнби, произвели на меня огромное впечатление. Эти люди были для меня примером - они исповедовали вечные и универсальные ценности, в них сосредоточилось все лучшее, накопленное человеческой культурой.

В Винчестер я вернулся 16 октября немного уставший физически, но хорошо отдохнувший душой, с посвежевшими мозгами.

Наконец, мне довелось участвовать сразу в трех научных конференциях - V Всемирном конгрессе социологических ассоциаций, годичной сессии Американской социологической ассоциации и ежегодной встрече членов Католического социологического общества. Все они должны были состояться в Вашингтоне. Решение об этом я принял самостоятельно, без какого-либо давления на меня, не считая, разумеется, собственно приглашений участвовать в мероприятиях и подготовить свои выступления.

Несколькими месяцами ранее я также получил приглашение от австрийского правительства выступить с лекцией на Международном дипломатическом семинаре в Зальцбурге (в период с 31 июля по 10 августа 1962 г.) на тему: "Чему современная социология может научить современных дипломатов?" Затем пришли приглашения на три упомянутых мероприятия в Вашингтоне (планируемые с 29 августа по 8 сентября 1962 г.). С 12 по 18 сентября должен был состояться XX Международный конгресс по социологии в аргентинском городе Кордоба, где мне, как ожидалось, предстояло быть избранным в качестве президента следующего конгресса. С 24 по 30 сентября я обязан был присутствовать на давно назначенном на этот срок втором съезде Международного общества сравнительных исследований цивилизаций в Зальцбурге. Ведь я являлся президентом этого общества.

Если бы мне пришлось принять участие во всех мероприятиях, то к концу сентября, если не раньше, меня бы, уверен, уже не было в живых. Так что я решил присутствовать только на встречах социологов в Вашингтоне. Однако заманчивым было участие и в Международном дипломатическом семинаре, где обычно выступали лишь главы правительств, министры иностранных дел и видные дипломаты, и в XX Международном конгрессе в Кордобе, и во втором съезде в Зальцбурге, просто я физически не мог быть одновременно сразу в нескольких местах. Поэтому с сожалениями и извинениями мне пришлось сообщить в австрийское посольство в Вашингтоне о невозможности принять приглашение выступить на семинаре. Затем я попросил оргкомитет XX конгресса в Кордобе снять мою кандидатуру с выборов президента, а через две недели и отменил свое участие в работе конгресса. Ясно, что, оставаясь кандидатом в следующие президенты, я должен был присутствовать на аргентинской встрече, а после снятия кандидатуры оказался волен не делать этого. Что касается участия во Втором съезде в Зальцбурге, то я предложил оргкомитету перенести его на сентябрь 1964 года. Предложение было принято, а позже из-за нестабильной политической обстановки в Аргентине XX конгресс по социологии также был отложен на год.

В соответствии со своим решением за весну и лето 1962 года я подготовил выступления для трех собраний ученых в Вашингтоне. Основательный доклад для V Всемирного конгресса - "Тезисы о роли исторического метода в социальных науках" - был опубликован в первом томе "Трудов конгресса" еще до его начала. Доклад для Американской социологической ассоциации "Практическое влияние "непрактичных" обобщающих социологических теорий" был направлен для опубликования в журнале "Социология и социальные исследования" и вышел в его октябрьском 1962 года номере. Точно так же и доклад для Американского католического социологического общества "Заметки по поводу книги П. Т. де Шардена "Феномен человека" был напечатан зимой 1962 года в журнале "Американское католическое социологическое обозрение".

По пути в Вашингтон мы с женой остановились на ночь у нашего сына Петра, физика, в Оссининге, что рядом с главными лабораториями "Ай-Би-Эм". Мы прекрасно провели вечер с ним и его соседом по дому доктором Б. Данхэмом. На следующее утро мы снова сели в машину и после полудня уже въезжали в Вашингтон.

В "Шоохэм Отеле", месте проведения конференций, я встретил многих своих бывших студентов, которые стали теперь заслуженными учеными, профессорами, лидерами бизнеса или крупными правительственными чиновниками. Познакомился я и со многими социологами, с кем ранее мне встретиться не довелось. С утра до вечера каждый день они желали говорить со мной по разным вопросам, приглашали нас на коктейли, завтраки или обеды. Делегации китайских, японских, индийских и латиноамериканских социологов хотели проконсультироваться со мной по различным научным и иным проблемам. Впервые среди зарубежных делегаций мы встретили советских, польских и чешских социологов. Они с волнением ждали случая познакомиться с нами, а мы в не меньшей степени были заинтересованы во встрече с ними. Поэтому мы несколько раз собирались вместе, пока шел конгресс, и позже пятеро из них обедали у нас дома в Винчестере. Наши встречи проходили дружески, а беседы носили весьма откровенный характер.

"Хотя ваши взгляды отличаются от наших по многим вопросам, мы, тем не менее, считаем вас великим социологом. Многие из нас внимательно изучали ваши работы и высоко ценим их. Мы даже гордимся вашими достижениями, поскольку считаем вас русским социологом. Вам надо посетить Россию. Можете быть уверены: вас там примут тепло и сердечно". Таково, примерно, было их мнение и отношение ко мне

(*7)

.

Сходную реакцию на знакомство со мной я видел и у других русских ученых, с кем встречался в Гарварде и у себя дома в последние два года. Какая перемена! До последних лет мои работы были запрещены в России. Сейчас, как говорили мне, главные мои труды можно найти в университетских и национальных библиотеках России, хотя они все еще доступны только коммунистам, профессорам и аспирантам. Когда, шутя, я упомянул, что ни одна из моих книг, которые переведены на все европейские и многие азиатские языки, к сожалению, не издана по-русски, они посоветовали мне не удивляться, если в ближайшем будущем одна или несколько моих книг выйдут в Советском Союзе

(*8)

. Во взаимной надежде на более тесное сотрудничество в будущем мы и завершили нашу дружескую встречу.

Что касается моих выступлений на всех трех мероприятиях, то они, как обычно, прошли с успехом, собрав большие аудитории, оказались благосклонно приняты, вызвав многочисленные обсуждения (некоторые из которых вместе с моими ответами были позднее опубликованы) и поздравления от социологов. Мне было особенно приятно выступить с докладом на собрании Американской социологической ассоциации по секции, где председательствовал мой бывший ученик и сотрудник - профессор Р. Мертон из Колумбийского университета. В прениях по докладу выступили, что тоже очень приятно, еще один ученик, профессор У. Мур из Принстона, и мой старый друг, профессор Т. Абель из Хантер-колледжа. Замечательно было видеть, что мои бывшие ученики выросли в выдающихся ученых, лидеров молодого поколения американских социологов.

Те же чувства по тому же поводу я испытал, завтракая вместе с доктором Логан Вильсон, председателем Американского совета по вопросам образования, а также встречаясь и беседуя со своими студентами, ныне заслуженными профессорами и экспертами правительства, например: Дж. Б. Фордом, Ч. Лумисом, Э. Шулером, Б. Барбером, Р. Биерштедтом, Дж. Фишером, доктором Портером и многими другими. Не менее радостной была и наша встреча на конгрессе с профессором Цеттербергом из Колумбийского университета. Он, будучи руководителем издательства "Бедминстер Пресс", стал инициатором переиздания четырех томов моей "Динамики". Порадовала меня и встреча со старыми друзьями, профессорами Мендиетой и Рикасенс-Сичесом из Мехико.

На конгрессе меня ждали еще три сюрприза. Доктор С. дель Кампо Урбано из Испании привез первые оттиски испанского издания моей "Динамики", спешно переплетенные для меня по заказу старого друга, известного профессора Мануэля Фрага Ирибарна из Мадридского университета, директора Испанского института политических исследований, недавно назначенного министром культуры в испанском правительстве. Второй сюрприз - письмо от Портера Саджента, издателя моей книги "Власть и нравственность" с копией только что подписанного контракта на издание моей книги в Японии. Третьим сюрпризом оказался экземпляр нового тайваньского издания книги "Современные социологические теории", привезенный мне делегацией тайваньских социологов.

В общем, мы прекрасно провели пять дней в Вашингтоне и вернулись домой с новыми силами и идеями.

Эти примеры участия в различных научных конференциях после ухода на пенсию говорят, что активность моя осталась по крайней мере, прежней (*). Поскольку участие в конференциях означало подготовку достаточно внушительных докладов, число моих научных работ такого рода после отставки даже возросло.

(* 7 апреля 1963 года я присутствовал на годичном собрании Восточного социологического общества в Нью-Йорке, где мне вручали почетную награду общества; и, уже читая верстку этой книги, я узнал, что меня выдвинули кандидатом на пост президента Американской социологической ассоциации

(*9)

. *)

Коротко говоря, будучи почетным профессором, я был занят участием в научных конференциях даже больше, чем до ухода на пенсию. Именно такая деятельность требовалась мне в конце жизни, при условии, что мои занятия не уподоблялись "занятиям" из знаменитого изречения Лао-Цзы: "Бездействовать - лучше, чем быть занятым ничего не делая". Надеюсь, мне удавалось избегать такого "ничегонеделания".

СТРАНСТВУЮЩИЙ ЛЕКТОР

Другим направлением деятельности, которая несколько возросла после выхода на пенсию, были мои поездки по университетам и научным институтам с лекциями. И до отставки я получал значительное количество подобных предложений не только от американских и зарубежных университетов, но даже от правительств Индии и Западной Германии. За очень редким исключением, я обычно отклонял почти все такие приглашения. Основная причина такого поведения была проста: работая тихо и спокойно дома, своими публикациями и их переводами я общался с более широкой и более избранной аудиторией, чем та, на которую я мог бы рассчитывать, переезжая с места на место и читая одни и те же лекции в разных университетах.

После моего ухода на пенсию, по некоторым причинам число предложений постоянного профессорства, годичных или семестровых циклов лекций или небольших турне с одной или несколькими лекциями значительно возросло. Одно из первых предложений пришло от индонезийского правительства и Джакартского университета. Меня звали на два года в качестве профессора и организатора факультетов социологии в местных университетах. С благодарностью и извинениями я отклонил как это, так и многие последующие приглашения, продолжавшие приходить во всевозрастающих количествах. Принял я только несколько из них, предлагавшие короткие лекционные поездки на срок от одного дня до месяца. В отличие от длительных ангажементов, небольшие серии лекций, читаемые время от времени, вносили перемены, отрывая меня от длительных периодов занятий дома, давали возможность посетить массу университетов, повидаться с профессорами и студентами, за счет принимающей стороны отдохнуть в мягком климате Флориды, Калифорнии или Техасе, насладиться вниманием аудитории, встретиться со старыми друзьями и, наконец, не в последнюю очередь для того, чтобы пополнить средства к существованию отставного профессора, которых вечно не хватало, хотя они и давали возможность мне жить не бедствуя, но и не шикуя. Вот по таким резонам после отставки я прочитал множество лекций в самых разных учебных заведениях, включая практически все вузы в Новой Англии, 12 колледжей и университетов в Калифорнии (за три недели), 10 в Джорджии, 8 в Вирджинии, курсы из шести лекций в Сент-Луисском, Буффальском и Пёдэ университетах, серии лекций на протяжении трех сезонов в университете Флориды, а также по одной или две лекции в университетах Принстонском, Пенсильванском, Корнелльском, штата Мичиган, Вэйнском государственном, Сиракузском, Джорджа Вашингтона и других, не говоря уже о лекциях, прочитанных в религиозных и культурных организациях.

Благодаря отличной организации моих лекций и переездов из колледжа в колледж усилиями межуниверситетских центров и администрации тех учебных заведений, где мне предстояло выступить, я смог прочитать десять лекций - по одной в каждом из десяти университетов Джорджии, - за пять дней; восемь лекций в колледжах Вирджинии за четыре дня и так далее. При таких компактных контрактах лекционные турне не отнимали много времени и сил. Я соглашался на трех или четырехнедельные турне только по университетам и колледжам штатов Флорида, Калифорния и Техас, что служило мне своего рода отпуском. Обычно я проводил в таких турне один из мерзких зимних месяцев штата Массачусетс.

В общем, подобные лекционные турне были в полном смысле наслаждением, отдыхом и источником впечатлений. Меня и жену принимали самым сердечным образом; лекции собирали большие аудитории и становились заметными событиями в повседневной жизни университетов и колледжей, которые мы посещали. И администрация, и профессора со студентами прилагали все силы, чтобы сделать наши поездки удобными и нескучными.

В Университете Флориды его президент Дж. У. Рейтц с супругой пригласили нас остановиться в их красивом особняке, а позже в замечательном коттедже для почетных гостей университета. Мой бывший ученик, а теперь ведущий специалист в сельской социологии и эксперт по Латинской Америке Т. Лынн Смит и его жена постарались, чтобы наше пребывание в Университете Флориды не было утомительным или бедным впечатлениями. Помимо прочего, Т. Лынн несколько раз возил нас на рыбалку на тропические речки, на Атлантическое побережье и к Мексиканскому заливу. Мы посетили многие исторические места и живописные уголки Флориды. Теплое гостеприимство оказывали нам также и другие профессора, студенты и знатные жители Гэйнсвилля.

Точно так же нас встречали в государственном колледже Сан-Фернандо Вэлли

(*10)

, организаторы моих лекций в Калифорнии, а также в других университетах этого штата. Профессор Дж. Б. Форд, тоже мой бывший ученик, и госпожа Форд заполнили промежутки между лекциями и конференциями дружескими вечеринками. Президент колледжа Сан-Фернандо Вэлли господин Р. Прэйтор, деканы Д. Т. Овиатт и Л. Вольфсон, профессора и студенты были столь необычно гостеприимны, что присвоили мне почетное звание члена клуба выпускников этого колледжа. Такое же гостеприимство ждало нас в Университете Калифорнии в Санта-Барбаре, Университете Рэдлэндса, Калифорнийском технологическом институте, Государственном колледже города Лос-Анджелеса и других учебных заведениях.

Кроме вузов нас приглашали на званые обеды различные организации, связанные с искусством, религией и культурной деятельностью. Среди множества выдающихся личностей, кого я встретил там и кто особенно запомнился, были Олдос Хаксли и профессор Чарльз Макинтош с супругой, которые щедро помогли Центру созидающего альтруизма ощутимыми дотациями и советами. Наряду с интервью газетам, радио и телевидению лекции и встречи заполняли все дни нашего пребывания в Калифорнии.

До отставки я дважды читал лекции в Йельской школе богословия и Социологическом Клубе. В 1959 году меня пригласили посетить Йельский университет (приглашение пришло от совета преподавателей и сотрудников Пирсон Колледжа). Хозяин колледжа, профессор и выдающийся композитор Квинси Портер писал мне: "Ежегодно мы приглашаем человека, заслуженного в той или иной области, приехать и пожить у нас в колледже три дня. Идея состоит в том, чтобы наш гость мог неформально пообщаться с молодыми людьми и поучаствовать в одном или двух семинарах. Ранее к нам уже приезжали такие люди, как Арчибальд Мак-Лейш, Джеймс Рестон и профессор И. А. Ричардс из Гарварда".

Три дня, проведенные в Пирсон-колледже, оказались не только восхитительны сами по себе, но и заполнены лихорадочной деятельностью с раннего утра до позднего вечера. От меня требовалось столько неформальных бесед, выступлений экспромтом на семинарах и различных занятиях в университете, застольных разговоров за обедом, стаканом пива или на коктейлях, что к концу моего прибывания в Йеле я был совершенно вымотан физически. Несмотря на усталость, эти три дня запомнились мне как чрезвычайно интересные и плодотворные. Гостеприимство профессора Портера и преподавателей Пирсон Колледжа, особенно профессора Уэллса, поражало воображение.

Из Нью-Хэйвена мы поехали в Вашингтон, будучи приглашены министром труда Дж. Митчеллом на ланч для обсуждения с ним и его помощниками по министерству ряда вопросов, а также для лекции после ланча перед сотней высших чиновников этого департамента.

В полдень следующего дня меня встречал в министерстве секретарь-помощник Митчелла Джордж Кэбот Лодж. Он приветствовал меня и сказал, что в годы учебы в Гарварде прослушал два моих курса. Я посочувствовал ему за зря потраченное время на моих лекциях.

- Что вы, эти лекции оказались самым значительным событием моей жизни в Гарварде.

Я не удержался и подковырнул его:

- Вижу, что, несмотря на молодость, вы уже овладели искусством дипломатии.

- Вовсе нет, я сказал то, что думаю.

Пока мы были заняты такого рода беседой, вошел министр Митчелл и пригласил нас в комнату с накрытым к ланчу столом. К несчастью, мне почти не удалось составить представление о качестве блюд: министр и его команда забросали меня таким количеством трудных вопросов, что и поесть было некогда. После обсуждения за столом все перешли в лекционный зал министерства, где я прочел лекцию и ответил на вопросы избранной аудитории, выступление перед которой само по себе для меня было наградой. Господин Митчелл, его ассистенты, да и аудитория в целом, произвели на меня большое впечатление. Они проявили приверженность выполнению стоящих перед ними задач, пытливый ум и компетентность.

Из Вашингтона мы поехали в Принстон, где я должен был выступить с лекцией для принстонских социологов, ученых-обществоведов и аспирантов. Ночевали мы в комфортабельном доме профессора Уилберта Мура, одного из моих бывших студентов, а ныне президента факультета социологии в Принстоне. Он и его супруга окружили нас теплой заботой и радушием. Во время коктейля в их доме меня приветствовали также мои студенты, профессора М. Леви и Э. Тириакиан и еще целый ряд ученых и аспирантов Принстона. После лекции началась оживленная дискуссия, затянувшаяся до позднего вечера. Утром мы сели в машину и поехали домой. Уставшие от лекционного тура, мы с радостью вернулись к своим трудам и привычному образу жизни.

Из других лекционных гастролей стоит упомянуть два эпизода. Мое выступление в университете Пенсильвании происходило в большом лекционном зале нового здания физического факультета. Внизу перед амфитеатром, где я читал лекцию, стоял длинный лабораторный стол с несколькими подведенными к нему водопроводными кранами. Аудитория была набита битком - явление обычное для моих выездных лекций. Перед лекцией мы с компанией ученых весело пообедали в доме нашего старого друга профессора Дороти Томас. В послеобеденном настроении я начал и читал лекцию, пока не приступил к критике теорий Зигмунда Фрейда. Как раз в этот момент из одного крана раздалось громкое шипение. "Замолчи, Зигмунд! Держи в руках свое либидо!" - немедленно отреагировал я. Аудитория долго смеялась над моим замечанием "Фрейдову" призраку: по-видимому, будучи несколько возбужден, я случайно задел один из кранов, который и выпустил сжатый в системе труб воздух, что немало позабавило и меня, и моих слушателей.

Другой эпизод имел место на обеде перед лекцией в Колледже Мэри Вашингтон во Фредериксбурге, штат Вирджиния. За столом я сидел рядом с профессором Филиппом Дж. Олленом, с которым раньше не встречался. Во время разговоров о том о сем, среди прочего он упомянул о замысле начать серию книг об известных ныне здравствующих социологах и спросил, что я думаю об этом. Просто из вежливости я, естественно, одобрил идею, при условии, что она выполнима. На этом вопрос был исчерпан и вылетел из головы. Представьте себе мое удивление, когда я получил письмо от Оллена несколькими месяцами позднее! В нем профессор Оллен сообщал, что приступил к выполнению своего замысла и решил посвятить первый том серии Сорокину, что уже получил несколько статей от известных ученых и ожидает в скором времени поступления новых материалов для книги.

Короче говоря, книга Оллена, состоящая из эссе, посвященных анализу, оценке и критике моих теорий (более двадцати ученых Америки, Европы и Азии написали их), а также обстоятельных ответов, данных мною, была опубликована в феврале 1963 года издательством Университета Дюк под названием "Ревю Питирима А. Сорокина". Вот так из нескольких, незначительных, казалось бы, слов за обедом и родился, благодаря инициативе и труду профессора Оллена, этот солидный том. Подобные "сюрпризы" жизнь преподносила мне несколько раз.

Такой вкратце была моя "гастрольно"-лекционная деятельность после отставки. Хотя я соглашался лишь на малую часть предложений, все же видно, что мне не удалось, уйдя на пенсию, прекратить выступления. И что примечательно, предложения о лекциях шли все нарастающим потоком. Только в 1962 году я отклонил около тридцати приглашений от американских и зарубежных университетов. Такое внимание к моей персоне сердечно трогает меня, как, впрочем, и любого другого старика на восьмом десятке лет.

Мои сегодняшние разъезды напоминают об отрочестве, когда я несколько лет был странствующим ремесленником, переходя из села в село, малевал иконы, серебрил культовую утварь, белил и красил церкви, школы и крестьянские избы.

Мне нравились скитания моей юности и не меньше удовольствия я получаю от своих поездок теперь, на старости лет. В конце концов, судьба перекати-поля тоже имеет свои стороны.

"КАК ВОДИТСЯ, ПРОДОЛЖАЮ БУМАГОМАРАНИЕ"

Эта фраза - мой привычный ответ на вопросы, чем я занимаюсь в последние годы. Хотя с 1959 года мне довелось опубликовать только две сравнительно небольшие для меня книги, все же общий объем печатной продукции за 1960-1961 годы весьма внушителен. Если мои статьи опубликовать в виде книги, как, я надеюсь, и будет, они легко составят солидный том под условным названием "Эссе по интегральной социологии, психологии и философии". Если же к ним добавить различные ответы на критику, предисловия к книгам других авторов, введения, обзоры и особенно переиздания и переводы моих книг, то общий объем печатных трудов удовлетворил бы любого действующего ученого психосоциальных наук. По грубым прикидкам, четырнадцать солидных статей опубликованы с момента моего ухода на пенсию. Большинство из них уже переведены на один-два и больше иностранных языка. Выпущены новые издания книг "Социальная и культурная динамика", "Общество, культура и личность", "Социальная философия в век кризиса" и одиннадцать дополнительных переводов ранее опубликованных трудов, при этом общее число переводов достигло сорока двух, и еще несколько готовятся.

Учитывая, что все эти переводы выполнены исключительно иностранными учеными, издателями и научными организациями, без какой бы то ни было помощи со стороны американского правительства, фондов, университетов и т. п., мой, прямо скажем, рекорд представляется значительным и вселяет в меня уверенность в собственных силах. Более того, многие мои лекции также были записаны и используются в университетах, а две из них выпущены для образовательных и коммерческих целей библиотекой "Кэмпас лайбрэри".

В общем, "бумагомарание" продолжается.

Как водится, продолжается и "бумагомарание по поводу моего бумагомарательства". Обо мне пишут ученые, издатели и научные институты во многих странах. Кроме сотен научно-популярных материалов в газетах и журналах это - десятки научных статей, докторских диссертаций и книг о моих книгах.

Так что у меня нет причин жаловаться. Я - не забытый всеми человек и не "бывший" ученый. Если уж на то пошло, мир, похоже, уделяет моей "болтовне" много больше внимания, чем она того заслуживает. Что касается меня, то "бумагомарательство" вкупе с упомянутыми уже научными конференциями и лекционными турне позволяют мне сохранять творческую энергию и бодрость.

ПЕРЕПИСКА С ЗАГРАНИЦЕЙ И ВИЗИТЫ ЗАРУБЕЖНЫХ ГОСТЕЙ

Три или четыре дня в неделю я провожу утренние часы, отвечая на письма, что идут ко мне со всех уголков земного шара от самых разных людей. Обычно я диктую ответы моему секретарю - мисс Лейдон. Она стенографирует, а затем перепечатывает их. Если бы мне самому приходилось писать письма, то это занятие отняло бы все мое время. Письма (и вопросы в них) самые разные: от глупых и безумных до очень важных, написанных известными мыслителями, изобретателями, писателями, художниками, государственными мужами, бизнесменами, религиозными и культурными деятелями. Я не отвечаю на глупые или пустые письма. Из остальной почты стараюсь ответить всем, насколько хватает сил. Однако количество корреспонденции растет, отнимая все больше моего времени. Затраты времени оказались бы еще значительнее, читай я многочисленные статьи, брошюры и книги, которые шлют их авторы или издатели с просьбой дать оценку или рецензию. Слегка ухудшившееся зрение и усталость глаз дают достаточно оснований, чтобы отклонять эти просьбы, делая исключение для немногих, действительно важных работ.

Несмотря на отрицательные моменты, переписка помогает находиться в курсе всех основных течений современной мысли и "потайных пружин" исторического процесса. Обмен мнениями посредством писем часто превращается в плодотворный диалог с моими многочисленными корреспондентами. "Быть в курсе" помогают также дискуссии со многими выдающимися личностями, и американцами, и иностранцами, посещающими мой дом. Время, проведенное в продуктивном интеллектуальном общении, приносит больше удовольствия и просвещает лучше, чем присутствие на многих публичных дискуссиях посредственных, часто сомнительных "экспертов" в ходе различных научных форумов или прослушивание и просмотр радиотелевизионных образовательных программ.

БЕЗДЕЛЬНИЧАНИЕ

Активная деятельность, описанная мной, не должна создавать ложного впечатления, что я слишком загружен для "ничегонеделания" и рекреационных утех. На самом же деле, всю свою жизнь я был хроническим бездельником и энтузиастом dolce far niente. Это другая сторона даосского изречения: "Бездействовать лучше, чем быть занятым ничего не делая"

(*11)

. Почти ежедневно я провожу пару часов после полудня за своими излюбленными занятиями, отдыхая от умственного труда: работаю в саду, стригу траву на лужайке, сражаюсь с зарослями вокруг летнего домика, гуляю, плаваю, ловлю рыбу и лазаю по горам. К ужасу моей жены, я все еще забираюсь на высокие деревья, если нужно обрезать ветви, все еще сам копаю ямы, сажаю и пересаживаю тяжелые кусты, валю большие стволы, разгребаю снег зимой и делаю много другой работы, требующей физических усилий.

Довольно часто я также бездельничаю, созерцая красивые закаты и восходы солнца, море во время штормов или штилей, грозовые сполохи или тихие звездные ночи. На нашей даче каждое лето я забавляюсь дружбой с различными зверушками, обитающими в лесу по соседству: дикобразами, енотами, оленями и другими животными. Один дикобраз жил под полом нашей летней кухни несколько лет. Другой зверек, енот, ежедневно приходил за угощением, а после нежился на веранде коттеджа. Бедняга! Прошлой зимой он, похоже, попал в капкан и остался без лапы. Когда мы весной приехали на дачу, он приковылял к нам, облезший и истощенный. Но, однако, к концу лета на хороших харчах снова стал прекрасно выглядеть и чувствовал себя уверенно даже на трех лапах.

Что касается моих домашних развлечений, то помимо хороших романов главное хобби - это музыка. У меня отличная фонотека грамзаписей. В ней есть практически все значительные произведения великих музыкантов, которых я люблю, начиная с грегорианских песнопений и кончая шедеврами нынешнего столетия.

Несколько лет назад на Рождество сыновья подарили мне прекрасную радиолу. Я слушаю ее не только в минуты отдыха, но и достаточно регулярно во время занятий творчеством. Начиная работу, я обычно ставлю на проигрыватель несколько пластинок с записями струнных дуэтов, трио, квартетов и квинтетов или фортепианной музыки. Звук делаю не очень громким, а записи подбираю так, чтобы они не слишком диссонировали друг с другом, а затем, не напрягая внимания и слуха, погружаюсь в работу. Ложась спать, включаю радиоприемник у изголовья и слушаю классику, передаваемую по "хи-фи"

(*12)

программам. Еще при жизни Кусевицких, когда мы были моложе, регулярно ходили на концерты Бостонского симфонического оркестра. Сейчас, когда Кусевицкие умерли, а мы состарились, потребность в музыке приходится удовлетворять, не выходя из дому и не тратя времени на поездку в Бостон или Кэмбридж. Но зато дома мы можем составлять программы прослушиваемых записей в соответствии с собственным настроением в данный момент.

В музыке, как и в других изящных искусствах, мои пристрастия широки, но консервативны. Мне нравится великая музыка XIV - начала XX столетий, но меня не слишком привлекают современные симфонические произведения. За некоторыми исключениями, я считаю их в большей мере какофонией, чем музыкой. Они ничего не говорят моему сердцу, ничего не будят в душе. Как социолог, я вынужден время от времени слушать их. Ведь они - зеркало нынешнего смятения умов, анархии стандартов, социальных антагонизмов и "культурных атональностей"

(*13)

. Что до так называемой популярной музыки - джаза, спиричуэлс

(*14)

и т. п. - я просто не выношу ее вульгарности, монотонии и отталкивающего звучания. Опять-таки, как социологу, мне время от времени приходится знакомиться с ней, но, как бы там ни было, мне глубоко жаль изобретателей разных музыкальных инструментов, детища которых так извращенно используют современные исполнители

(*15)

.

Сочувствую, кстати, и изобретателям радио и телевидения. Менее всего они предполагали, что дело их рук будет служить распространению пустых мыслей, безобразных жестокостей и вульгарности. Я пользуюсь этими замечательными изобретениями лишь для того, чтобы послушать новости, посмотреть хорошую телепостановку или документальные кадры о текущих событиях, о жизни животных, о путешествиях и дальних странах.

По тем же причинам я мало читаю популярные журналы или книги-"бестселлеры". Мой мозг не позволяет мне наслаждаться "интеллектуальной жевательной резинкой". Вместо того чтобы забивать голову миазмами бездуховной цивилизации, предпочитаю вечные ценности человеческой культуры. Откровенно говоря, я пресыщен господствующим культом безобразного и упором на негативное в современном искусстве. В не меньшей степени я устал и от нашей изобретательной занятости "ничегонеделанием". Культурная жизнь, похоже, состоит в основном из эффектных переливаний из пустого в порожнее и обратно. На здоровье, если кому-то нравятся такие манипуляции. Я же - слишком стар для подобных "культурных забав" и "цивилизованного досуга". Не посягая на право каждого сходить с ума по-своему, сам я решительно предпочитаю собственные старомодные способы отдыха и развлечений, которые заряжают меня энергией, дают интерес к жизни и чувство прекрасного.

ТУЧИ НАД МОЕЙ ЖИЗНЬЮ

Глава, которую я сейчас заканчиваю, описывает мою жизнь в почетной отставке. В целом она имеет свои приятные стороны. Конечно, как и в любой человеческой жизни, в ней есть печали, сомнения, разочарования. Я полной мерой испытал эти чувства в молодые годы, но и на старости лет они вернулись ко мне. Описывая свою жизнь на пенсии, я обошел их молчанием по причине, хорошо выраженной поговоркой "Держи свои беды при себе"

(*16)

. К этому могу добавить философское утешение: как и облака в небе, тучи над нашей жизнью сгущаются и рассеиваются, приходят и уходят. Если трагические обстоятельства не разрушают цельность физического, умственного и нравственного облика человека, то они скорее обогащают его, чем наоборот. Изящная и гладкая жизнь, которой не коснулись трагедии, - мелка. Вот таким утешением себе я и завершу эту главу.

Глава семнадцатая. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПРОЙДЕННОМ ПУТИ

Путешествие по "Дальней дороге" я заключаю несколькими замечаниями. Рад, что имел возможность пройти по ней вместе с читателями, и глубоко благодарен всем, помогавшим мне в пути.

Я высоко ценю прошедшую жизнь, так что, повторяя слова Бенджамина Франклина, был бы не против прожить ее снова точно так же, а, если возможно, с небольшими поправками и уточнениями...

В то время как я пишу эти строки, в мире вокруг нас вот-вот разразится страшная гибельная буря. Сама судьба человечества балансирует на грани жизни и смерти. Силы уходящего в прошлое жестокого и неправедного социального порядка яростно сметают все, что противостоит ему. Во имя Бога, во имя ценностей прогресса и цивилизации, капитализма и коммунизма, демократии и свободы, во имя человеческого достоинства и под другими лозунгами они разрушают до основания сами эти ценности, убивая миллионы людей, угрожая выживанию человека как вида и ведя дело к превращению нашей планеты в "мерзость запустения"

(*1)

.

Лично я, с чисто эгоистической позиции, совершенно не напуган и не удивлен надвигающейся бурей. Худшее, что может произойти, - у меня отнимут или испортят последние годы жизни. Более ничем серьезно навредить мне невозможно. Для человека моего возраста не такая уж значительная разница, проживет ли он несколькими годами дольше в окружении множащихся болячек своего бренного тела или завтра его разнесет на куски какая-нибудь "цивилизованная и передовая в научном отношении" бомба. Разнесет в доказательство славы Имени Господа нашего либо за идею поголовного и полного счастья, которое столь бессовестно сулят и коммунизм, и капитализм, и демократия, и тоталитаризм, и все остальные бессмысленные культы и культики наших дней. И даже эта угроза компенсируется для меня тем, что, по крайней мере, последняя часть жизни будет волнующа и свободна от скуки монотонного доживания.

Я не только не напуган надвигающейся гибельной бурей, но и не удивлен ею: еще тридцать лет назад я правильно определил ее характер и предсказал неожиданный взрывной вариант развития подобной ситуации. С тех пор я постоянно предупреждал знакомых и друзей о подступающей опасности, настаивал на подготовке к ней, когда и где только было возможно, пытался предотвратить и смягчить возможные последствия катастрофы. Подобные же меры я принял и с целью защитить целостность моей личности и душевное равновесие.

Во-первых, дабы не быть вместе с теми, кто заваривает эту кашу, я отверг пустые ценности, ложные истины и напыщенные претензии существующих социальных порядков, умышленно противопоставив себя их мишуре, жажде быстрого, но непрочного успеха, их лицемерию, стремлению к власти и цивилизованному зверству.

Во-вторых, чтобы пройти сквозь хаос вакханалии бездуховности и не изменить себе, я создал собственное интегральное мировоззрение - целостную систему знаний и убеждений из естественных наук, религии, философии, социологии, психологии, этики, политики, экономики и изящных искусств. Это мировоззрение заменило мне остатки устаревшей и растерзанной эпохой философии эмпиризма и позитивизма.

Соединяющая в одно гармоничное целое универсальные и вечные ценности, имеющиеся как в материалистическом, так и в идеалистическом мировоззрении, и освобожденная от ложных ценностей каждого из них, интегральная точка зрения была для меня лучше любой другой. Воссоединивший в одном summum bonum

(*2)

Верховную Троицу - Правду, Добро и Красоту, - интегрализм дал мне твердую основу для сохранения собственной цельности и мудро направлял меня в дебрях разлагающейся бездуховной цивилизации. Я не страдаю миссионерским зудом, чтобы обращать кого бы то ни было в "интегральную" веру, но не удивлюсь, если она сможет помочь многим, кто потерял себя в царящей в умах и нравственных принципах сумятице нашего времени.

В-третьих, желая смягчить последствия гибельной бури и предотвратить ее повторение в будущем, я начал исследования созидающей бескорыстной Любви. Вместе с созидающими Правдой и Красотой эти три ипостаси - единственные реальные силы, способные помочь в смягчении и предотвращении катастрофы.

Вот так, в трех направлениях, готовил я себя к встрече с той бурей, что вот-вот разразится в мире людей. Предпринятые мной шаги добавили мне сил, чтобы выстоять под ударами гибельной бури и спокойно встретить смерть.

К несчастью, я не могу сказать того же о бездуховной части человечества и ее лидерах. Они, похоже, не вполне еще осознали, ни в каком критическом положении мы находимся, ни того, что человек стоит перед бескомпромиссным выбором, предложенным ему то ли таинственным Провидением, то ли капризным случаем: погибнуть от своей собственной руки, от глупости и жестокости или подняться на более высокий уровень умственного, нравственного и социального развития при помощи конструктивной, созидающей и бескорыстной Любви.

Бездуховная элита Востока и Запада и большая часть всего человечества еще не сделали правильный выбор. Рожденные и воспитанные в декадентской атмосфере бездуховности, они все еще верят, живут и действуют согласно отжившим нормам этого распадающегося социально-культурного устройства. Вместо конструктивного созидания они продолжают бесплодные попытки решать проблемы бомбами и ракетами. Вместо того чтобы устранять конфликты, следуя наставлениям Нагорной проповеди, по-прежнему используются демонстрация силы, взаимное запугивание и истребление. Придерживаясь политики силы, эти могильщики человека и цивилизации растоптали все божеские и людские законы. Сейчас без зазрения совести они соперничают в подготовке "первого удара"

(*3)

в междоусобной войне, которая унесет миллионы и миллионы жизней. Неудивительно, поэтому, что вместо создания счастливой среды обитания "вожди слепые"

(*4)

и их недалекие последователи ведут человечество от одной катастрофы к другой, пока не поставят его на край бесславной гибели. И если их не остановить, они положат конец жизни и созидающей миссии человека на этой планете.

Не уверен, но все же надеюсь, что конструктивный гений человека в последний гибельный час сумеет предотвратить dies irae

(*5)

своего Страшного Суда. Если это удастся, я желаю удачи будущим поколениям, чтобы они выросли благороднее, мудрее и более способными к созиданию, чем мы. Если им удастся преодолеть главные слабости человеческой натуры и полностью реализовать все потенциальные возможности, они, без сомнения, установят на земле лучший межличностный, культурный и социальный порядок, чем смогли прошлые и нынешнее поколения людей. В этом смысле они выполнят предначертание Ницше

(*6)

: "Современный человек - это стыд и позор, человек должен быть преодолен и превзойден"

(*7)

. Я издали приветствую эти грядущие поколения, сверхчеловеков, отдаленных потомков нашей человеческой расы.

С болью за будущее и надеждой на человека я закончу мое повествование о дальней дороге, повторив здесь заключительные строки книги "Листки из русского дневника":

Что бы ни случилось в будущем, я знаю теперь три вещи, которые сохраню в голове и сердце навсегда. Жизнь, даже самая тяжелая, - это лучшее сокровище в мире. Следование долгу - другое сокровище, делающее жизнь счастливой и дающее душе силы не изменять своим идеалам. Третья вещь, которую я познал, заключается в том, что жестокость, ненависть и несправедливость не могут и никогда не сумеют создать ничего вечного ни в интеллектуальном, ни в нравственном, ни в материальном отношении.


backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward