APВ начало libraryКаталог

ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА


backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward


Глава шестая

 

В течение последних двух с лишним часов Балашов был в смятении, не мог спокойно работать. Собственно, это началось еще раньше, когда он понял, что батальоны пополнения, полученные из фронтовой запасной дивизии, то есть два стрелковых батальона и оба дивизиона «PC», Ермишин умышленно придерживает возле передового КП. В стиле командования Рокотова не было никаких авантюрных трюков. Все и всегда было ясно и отчетливо для наштарма. Рокотов требовал ясности и точности также во всей работе штаба. Теперь же здесь совершалось что-то нарушавшее привычные и общепринятые нормы отношений.

Балашов подумал, что, может быть, в этом выражается недоверие лично к нему. Какое же? Почему? Может быть, политическое недоверие, вызванное особенностями его личной судьбы? Но как же тогда держать его на таком посту?! Или о нем получен какой-нибудь секретный приказ? Может быть, от кого-нибудь новый донос?! Вдруг вот сейчас в штаб явятся люди, которые отберут у него оружие и увезут куда-нибудь в тыл... Черт знает что... Как воевать в такой обстановке... Что будет с армией?!

Не так это просто — восстановить свою репутацию. Рокотов, правда, отнесся с доверием. Но как был смущен при встрече бывший слушатель Балашова, командир дивизии Дуров, как отшатнулся сперва Острогоров, как-то настороженно относится и Чебрецов...

Да, не так это просто! И вот еще этот странный и недоверчивый вчерашний вопрос Ивакина относительно «паники». Как этот вопрос в тот момент оскорбил и задел Балашова! А может быть, просто относятся к нему как к «новичку», как к человеку, который оторвался от армии, не испытал всех трудностей начала войны, пробовал успокоить себя Балашов. Но в памяти назойливо всплывала картина его ареста тогда, в тридцать седьмом году... «Какой это будет новый удар для Ксении, для Ивана, для Зины...» — думалось Балашову. Он отгонял эти мысли.

Может быть, нормальные отношения держались лишь Рокотовым, а теперь Ермишин, Ивакин и Острогоров согласовали между собою новое решение и проводят его, не посвящая в свой подлинный план начальника штаба?.. Но как же так можно!

Известие о ранении Ермишина было для Балашова ударом. Он же не знал, какова дальнейшая логика задуманного Ермишиным плана. Как же дальше-то действовать?!

Первым движением чувств и побуждением разума Балашова было остановить продвижение Чебрецова и возвратить его на исходные позиции. Автоматически возглавляя с этой минуты армию, Балашов имел право отдать такой приказ. Но ведь, может быть, и Ивакин тоже принял участие в этом каком-то новом плане Ермишина, и, может быть, этот новый, неизвестный еще Балашову план умнее и тоньше первоначального плана. Не оказалось бы возвращение Чебрецова проявлением поспешности и упрямого своеволия, как будто он, Балашов, пользуется ранением командарма, чтобы все повернуть на свой лад...

Эти мысли мелькали сами собою где-то «вторым планом», пока Балашов делал свои непрерывные очередные дела, отвечая на вопросы подчиненных, принимая их рапорты и подписывая приказы.

Донесения поступали с левого фланга — от Волынского, от Щукина, Дурова. Связь со Старюком вдруг нарушилась, но его сосед Дуров информировал штаб, что у Старюка, видимо, все спокойно. На левом крыле шла обычная ночная жизнь. Доносили о выполнении переданных приказов, о количестве убитых и раненых, о подбитых орудиях и других потерях, о потерях противника. Сообщали о прибытии боеприпасов, о передислокации отдельных частей... Но что же делалось на севере фронта, в трех дивизиях правого фланга? Опять «Ангара» молчит!

— Да, если бы там был Ивакин! — вслух произнес Балашов.— Бурнин! — обратился он. — Прикажи разыскать во что бы то ни стало Ивакина, любыми средствами связи, немедленно. И потребуй от «Ангары» ответа: что же с Ермишиным и что, наконец, на «Дунае»?!

— Лопатин только что доложил, товарищ генерал, — ответил Бурнин, — что на «Дунае» заметно смятение. Он боится, что у них на левом фланге прорыв, хотя правый фланг они держат, но связь с их штабом нарушена. Он выслал связных на «Дунай».

— А у самих у них, у Лопатина?

— У него сейчас тихо. В окопы доставили горячую пищу, раненых отправляют в тыл. Он просил разрешения обратиться к вам лично.

— Давайте, — кивнул Балашов. — Слушаю вас, товарищ полковник, — сказал он, взяв трубку.

— Я бы считал, что надо использовать ночь, чтобы «выдать махорку» войскам, — с трудом произнес комдив. — Не примите это за слабость духа...

«Выдать махорку» по условному шифру значило отойти на запасный рубеж, на левобережье Днепра. Это могло быть сделано лишь по приказу фронта. Лопатин же знал об этом, но все-таки он заикнулся, сказал...

— Об этом не может быть речи, товарищ полковник! Не повторяйте! — оборвал его Балашов. — Приказываю вам удерживать занятые рубежи, — строго добавил он. — До свидания.

«Придется выехать самому поближе к дивизиям, на передовой КП, — подумалось Балашову. — А то начинаются скверные настроения. Но пока прибудешь... Кого же оставить здесь? Бурнина?.. Да, придется...»

Балашов продолжал работу и вдруг сказал себе вслух:

— Да, придется!.. — Он принял решение ехать.

— Ивакин у телефона, товарищ командующий! — вдруг радостно крикнул Бурнин.

«Да-а, «командующий»!» — с горькой иронией сказал про себя Балашов. Он решил так или иначе выяснить начистоту все с Ивакиным, сказать ему, что при сложившихся отношениях штаб не может успешно работать. С этой решимостью он отозвался по телефону.

— Петр Николаич, здравствуй! Потерял ты меня? Извини! — зашумел Ивакин. — Слушай, что там такое творится, на «Ангаре»? Ведь там же фашистские танки! Ни черта я понять не могу... Где прорыв? Я чуть не нарвался! Так драпанул от них по лесу... Как рысак! Марафонский рекорд устанавливал!

Известие было дурное. Оно могло означать черт знает что. Фашистские танки! А он-то туда собирался сейчас поехать!.. Но Ивакин, этот жизнерадостный человек, никогда не терял бодрости. Она поневоле передалась Балашову.

«Не может быть, чтобы человек с таким характером, только что избежавший жуткой опасности и сохранивший способность говорить, как всегда, весело, был не прям и не искренен! — подумалось Балашову. — Недаром я так добивался с ним связи!»

Он рассказал Ивакину вкратце о своих опасениях, что Ермишин не вывезен вовремя и, возможно, даже оказался в плену, потому что у Дубравы можно предполагать прорыв, сказал о последнем приказе Ермишина по поводу Чебрецова.

— Что ты знаешь об этом приказе и о планах Ермишина, Григорий Никитич? — спросил Балашов. — От Острогорова более часа ни слуху ни духу...

— Ничего я не знаю. Я же с утра был в дивизиях правого фланга!

Балашов облегченно вздохнул.

— Ты где находишься? — спросил Балашов.

— «Десна» тридцать три — на КПП. А где сейчас Чебрецов? — живо спросил Ивакин, как будто он угадал, о чем думает Балашов.

— Больше всего боюсь, что его сомнут в такой обстановке на марше.

— Последнее сообщение — сорок минут назад, поступило из района Истомина, — подсказал Бурнин. Балашов посмотрел на часы.

— В данный момент Чебрецов приближается к днепровской переправе. Главными силами должен следовать через Мостки и Поножовщину, — в один миг подсчитав время марша, сказал Балашов.

— Считаешь, остановить его, возвратить на исходный рубеж? — спросил Ивакин.

— Это было бы лучшим выходом, если только не поздно.

— Все. До свидания. Перехвачу! — уверенно отозвался Ивакин.

Трубка щелкнула, прежде чем Балашов успел сказать слово. На осенней лесной дороге в лесу, за полсотни километров от штаба, Балашов ощутил не только помощника, но энергичного, бодрого друга, который верит ему, полагается на его ум и знания, понимает его... Но главное, главное — верит...

Вдруг все стало легче. Даже туман неведения над картой начал рассеиваться. И из сплошных неизвестных, из иксов и игреков этого сомнительного и путаного уравнения, начали вырисовываться пути точных решений.

 Выезжать самому нельзя, надо сидеть именно здесь и держать управление. Правофланговый прорыв у соседа может создать опасную ситуацию, угрожая разгромом Мушегянца и Лопатина. Лопатин был прав, надо просить разрешения фронта об отходе на запасной рубеж.

Фронт наконец отозвался. Балашов по телефону доложил обстановку, просил разрешения об отводе войск.

«Если Ермишин ранен, то отвечаете вы. Приказа об отводе на запасной рубеж не даю. Панике не поддавайтесь. Обстановка вами не обрисована. Удерживать рубежи. Жду донесения через час».

На этом связь порвалась, телеграфная лента застыла.

— Что с телеграфом?! — напал Балашов на дежурного по связи капитана.

— Не знаю, товарищ генерал. Не понимаю... У нас с аппаратом в порядке... — испуганно бормотал капитан.

— Переходите на радио. Вызывайте еще раз фронт, — потребовал Балашов.

На узел связи Балашову из оперотдела позвонил Бурнин.

— С участка соседней армии фашистские танки выходят во фланг и на КП Мушегянца. Охрана КП только что отразила атаку. Мушегянц просит разрешить ему отход, во избежание окружения, — доложил Бурнин.

— Приказ фронта — удерживать рубежи! — со злостью выкрикнул Балашов.

Он снял каску и вытep потный лоб рукавом шинели, но капли выступили опять в тот же миг на угловатых буграх над висками.

Удерживать рубеж — это значило подвергаться разгрому. Начать немедля отход на запасные рубежи — это значило сохранить живые силы и минимальный порядок хоть в части соединений, в тылы которых еще не проникли танки врага. Но отвод целой армии без приказа фронта мог рассматриваться как измена. «Панике не поддавайтесь», — сказали ему. При его биографии самовольный отвод на запасной рубеж мог обернуться прямым обвинением, которого не расхлебаешь...

И вдруг Балашову представился сын Иван, но не таким, каким он мог быть сейчас, а тем юным Ваней, которого Балашов в последний раз видел в час своего ареста. И этот, семнадцатилетний сын, изнемогший от непрерывных атак в течение последних суток, не смел до приказа фронта оставить свой полуосыпавшийся окоп, по брустверу которого прошел танк...

Может быть, прав был Бурнин... Неужели за эти четыре года горькой, тяжелой разлуки он, Балашов, не смел даже два-три часа повидаться с сыном?!

Но Балашов отогнал эти мысли.

Грохнули зенитки. Прошла к востоку фашистская авиация. Радиосвязь со штабом фронта не ладилась.

— Добьетесь — тотчас же доложить, — приказал Балашов и поспешно вышел к себе. Адъютант за ним чуть не бежал.

Его ожидал капитан-оперативник Малютин, которого Бурнин взял помощником, сам оставшись фактически начоперодом. Молодой, круглолицый, жизнерадостный Малютин самим ясным взглядом светящихся карих глаз внушал уверенное спокойствие.

— Полковник Старюк доложил, товарищ командующий: шесть танков противника с участка «Дуная» прошли в глубину обороны. Один подорвался на складе боепитания. Два сожгли кашевары, обороняя кухни.

— Здорово кухни обороняют! — невольно усмехнулся Балашов.

Он снова с тревогой подумал о дивизии Чебрецова: «Как и что там успеет Ивакин?»

— Три танка углубились в тылы в направлении села Поножовщина,— закончил доклад капитан.

— Примите меры к уничтожению, предупредить тылы, — приказал Балашов.

Он сказал это машинально и только по удивленному взгляду Малютина вдруг понял, до чего же нелепый приказ он дает: ведь Мушегянц сообщил об угрозе его флангу и тылу с плацдарма соседней армии, Лопатин донес о прорыве на направлении «Дуная». В тылах дивизии Старюка ходят танки. Ивакин едва ускользнул от вражеских танков с пехотой в районе передового КП, то есть еще километров на десять глубже... Значит, тылы кишат фашистскими танками, а он отдает приказ о каких-то трех. «Обалдел!» — сказал он себе.

В тот же миг он встряхнулся и трезво взглянул на окружающее.

Он, он один отвечает за десятки тысяч бойцов и командиров, за всю боевую технику, а главное — за оборону прямой дороги, ведущей к Москве. Необходимо без промедления пересечь эту магистраль преградой, стянуть все наличные силы в крепкий кулак у дорог, создать новый рубеж обороны. «Не ты ли вчера говорил Бурнину, что действия даже в мелочи не должны расходиться с велениями партийной совести? Приказ фронта? Но ты видишь, что этот приказ объясняется незнанием действительной обстановки. А жизни бойцов?! А Москва?! Нет, вышестоящие штабы сейчас не помогут. Они сейчас, видимо, просто не в состоянии охватить все глазом, все учесть, всеми руководить. Может быть, даже у них растерянность перед множеством дел и забот... Может быть... Но через час будет поздно!»

— Записывайте приказ, товарищ капитан, — приказал Балашов Малютину.

Бурнин не узнал этот жесткий, холодный голос и удивленно взглянул на Балашова.

Тот смотрел прямо перед собой, в лицо Бурнина, но, не видя его, смотрел как-то «насквозь», и в глазах его светились два острых, упорных огонька, которых Бурнин до этого ни разу не видал во взгляде Балашова.

— Приказываю отвести войска на заранее обозначенный запасной рубеж. При отходе частей принять меры для обороны против прорвавшихся в наши тылы фашистских танков и автоматчиков и для их уничтожения. Организовать при отходе частей надежное их прикрытие артиллерией и пехотным арьергардом. Занять указанные позиции до рассвета. Выслать немедленно ответственных представителей на новый рубеж, куда с этого часа направляется весь транспорт боепитания, провианта и все пополнение материальной части.

— Готово, — доложил капитан — Приказ номер три.

— Зашифровать, разослать по дивизиям.

... Балашов и Бурнин совместно работали, рассчитывая отходное движение так, чтоб дивизии распределить по переправам для перехода на восточный, левый берег Днепра.

Их работу прервала шифровка Лопатина, который донес, что на его плацдарм стекаются беспорядочно отходящие подразделения с участков Мушегянца и Дубравы, где прорвавшиеся танки и автоматчики сеют дезорганизацию.

Балашов вызвал его к телефону.

— Кажется, нас хотят напрочь отрезать, товарищ командующий. Дезорганизации не допущу. Выставил заградительные отряды. Отходящие подразделения подчиняю, беру их на пополнение своих частей. Приму все меры к выполнению приказа номер три. Связь буду поддерживать на короткой волне, докладывать каждый час. Среди отходящих бойцов слух, что Мушегянц застрелился.

При этих последних словах Лопатина Балашов покосился на Бурнина и удержался от готового сорваться восклицания. Но Бурнин ничего не слышал — так он был погружен в работу.

— Спасибо за четкость. Желаю уверенности в своих силах и полных успехов! — горячо сказал Балашов.

Он чувствовал себя виноватым перед Лопатиным и Мушегянцем. Как же так покончил с собой этот неунывающий полковник?

Балашов видал Мушегянца всего не более часа. Но этот широкоплечий крепыш с преждевременно седеющей головой произвел на него впечатление человека редкостной силы, отваги и твердости. Какой же отчаянно безнадежной была обстановка, которая привела его к самоубийству! А ведь, если бы тот же приказ был отдан всего часом раньше, этот полковник мог бы дойти до Берлина и входил бы в Берлин генералом и командармом...

— Со штабом фронта связь прервана, товарищ командующий,— доложил капитан Малютин.

— Подключитесь сейчас к выполнению приказа о переходе войск на новый рубеж. Свяжетесь с фронтом позже, — сказал Балашов.

Невозможность в данный момент доложить обстановку фронту даже облегчала состояние Балашова. Он понимал, что позже часом-двумя фронт и сам отдаст тот же самый приказ об отводе дивизий на запасной рубеж. Это было уже неминуемо. Но в данный момент доложить, что он самочинно отдал такой приказ, Балашов не мог: обрушат громы и молнии, отзовут, потом объяснят все неудачи фронта именно тем, что он, Балашов, поддался паническому настроению и без приказа командования покинул рубеж.

Весь штаб армии, все его отделы и тысячи командиров и красноармейцев в частях претворяли приказ № 3 в действие. Артиллерия, боепитание, продовольствие, горючее, медикаменты, колючая проволока, мины, санитарный транспорт — все с этой минуты меняло маршруты и направлялось на новые рубежи.

Но все это было с вечера уже на колесах, катилось по заученным шоферами маршрутам, куда подвозили грузы вчера и неделю назад... Штаб армии выслал своих порученцев с приказами начальникам транспорта о перемене конечных точек пути. На путях возникали новые КПП. Связисты пересекали пространство, разматывая катушки, протягивая свои паутинки. Инженерные части трудились над устройством минных полей и противотанковых заграждений в районах новых позиций.

Наблюдать за движением, вносить в него на ходу коррективы, разгружая самые узкие места, — вот что стало главной задачею штаба в эти часы.

— Ну-ка, карту, Анатолий Корнилыч! Давай-ка сведем все в одно да посмотрим, — сказал Балашов, когда отделами штаба были разосланы офицеры связи навстречу движению войск, отходящих на новый рубеж.

Это было как с плеч гора. Больше он не был в разладе с совестью. Он поступил, как должен был поступить коммунист и командарм. Он рискует ответом перед начальством, пусть даже жизнью своей, но зато не жизнями целой армии, не разгромом ее войск...

Балашов не боялся работы, затраты усилий, решения трудных задач. Его терзала безвыходность, а сейчас и усталости как не бывало. Как будто это не он, выбиваясь из сил, с лопаткой, на пустыре возле горящей деревни признался себе в наступающей старости. Какой там, к чертям, старик! Ум работал отчетливо и напряженно.

На сводной карте прорыв фронта обозначился в соседней армии, севернее Мушегянца, и обрушился в тыл, угрожая отсечь дивизию. Правый фланг Мушегянца снова загнулся внутрь, но, видимо, танки врага все же в ближайшее время войдут и в это пространство.

Балашов с досадой и болью подумал опять о трагической гибели Мушегянца. «А кто же теперь там командует? И есть ли не только кому, есть ли кем командовать?!»

Танки, видимо, прорвались и на «Дунае», на участке полковника Дубравы. Значит, те залпы «PC» не достигли цели. Таким образом, дивизия Лопатина теперь оказалась зажатой между двумя участками прорыва, — потому-то к Лопатину на плацдарм сейчас и стекаются бойцы и справа и слева. Подполковник Лопатин доложил по радио, что начал отвод своих войск, однако надо понять, что его положение нелегко, и как-то еще удастся ему провести операцию!..

Дивизия Дубравы была, по-видимому, сильно дезорганизована. Но там, можно было предполагать, находится Острогоров. Если Острогоров доберется к Лопатину, то вместе они, пожалуй, сумеют вывести из беды все три северные дивизии, не дав их окружить и отрезать. «Но где же Ермишин? Жив ли?» — размышлял Балашов. Ведь это просто позор — потерять раненого командарма. Не знать целых два часа, что с ним делается... И почему молчит Острогоров? Как он может молчать?! Или тоже ранен? Убит?

«Дон» — дивизия Старюка — оторвался от связи. Однако левый сосед его, Дуров, сообщал, что не замечает у Старюка никакого смятения. Тем не менее именно поварам Старюка пришлось защищать свои кухни от группы танков. Значит, можно было предположить, что, прорвавшись на стыке Старюка и Дубравы, эти танки пошли разветвлением вправо и влево громить тылы... Да, картина была неприглядной!

Три южных дивизии отлично держались на связи. Живо откликнулись на получение приказа. Сообщили о высылке представителей на новый рубеж и на маршрут, особенно к переправам. Значит, вывод левого крыла почти обеспечен. Однако ночь не окончилась, было много еще неясного. Повсюду шел сильный артиллерийский и минометный обстрел наших позиций. Местами даже и в этот поздний час ночи не угасали атаки.

Щепетильнее всего обстояло дело с дивизией левого фланга — с Волынским. Начать отвод ее означало открыть правый фланг армии соседа, которая, может быть, держится на рубеже и до приказа фронта не двинется. Значит, отвод следует начать с частей Дурова и Старюка, потом отводить Щукина, а Волынского — после всех...

— Начинаем с Дурова, а там и фронт даст приказ. Свяжитесь с левым соседом, — приказал Балашов.

Наштарм соседней армии сообщил, что у них кое-где удалось прорваться отдельным танкам противника с мотопехотой. Два вражеских десанта на их плацдарме окружены, и ведется бой в глубине расположения армии. Резервов у них тоже нет. За день вышло из строя много орудий. Соседи уже просили разрешения командования фронта отойти на запасной рубеж, но фронт отказал. В последний час у них тоже связь с фронтом утрачена.

Телеграфный аппарат постукивал ровно, в привычном ритме. Ему не взглянешь в глаза, за этими звуками не угадаешь интонации голоса, а как бы сейчас Балашову хотелось именно слышать голос наштарма соседа!

Балашова мучила совесть: он должен был сообщить соседу, что начинает отвод своих войск. Но как ему это сказать? Получилось бы, что Балашов понуждает соседа к отходу, когда тот еще может удерживать прежний рубеж. Ведь он, Балашов, еще не снимает войск из окопов. Пока они выполняют приказ о переходе во вторые ряды окопов, организуют прикрытие, пока отходят только тылы дивизий да везут штабное имущество. Балашов понимал, что лукавит с самим собой. А сосед? До конца ли он откровенен или тоже слегка хитрит?.. По взгляду, по голосу можно бы угадать, а в бесстрастном стуке телеграфного аппарата что разберешь? ..

Командир левофланговой дивизии полковник Волынский вдруг доложил, что он чувствует — у левого соседа прорыв: в тылах Волынского появились фашистские танки и мотопехота, которые прорываются с юга. Населенные пункты в тылах соседа горят. Регулировщики с направления Волынского донесли, что гражданские беженцы, уходя от немцев, запруживают дороги. Батальон истребителей танков Волынскому пришлось выслать в глубину обороны своей дивизии, хотя через ее позиции танки противника нигде не прорвались.

«Значит, сосед лукавит! Может быть, тоже отводит без приказа фронта свои войска и молчит!.. Да разве так можно?! Срам! Какие же мы коммунисты?!» — возмутился в душе Балашов.

— Пиши-ка, Бурнин, шифровку соседу, — сказал он.— «Ввиду отсутствия связи со штабом фронта я, на свою ответственность, приказал войскам армии отход на запасной рубеж. Отход начал в центре своего участка. С плацдарма вашего правого фланга в тыл наших левофланговых частей просачиваются танки и мотопехота противника». Передай,— приказал Балашов и облегченно вздохнул.

Ночная работа штаба была напряженной, но с каждой минутою чувствовалось, что некоторая растерянность, которая родилась часа два назад, исчезает. Теперь все усилия уверенно, четко направляются по единому плану — на выполнение приказа к отходу. Это чувствовалось даже в спокойных движениях людей, в привычных военных формулировках рапортов, в отдаче приветствий, в отработанных годами военной службы поворотах, манере держаться, даже в ритме шагов.

Балашов это все ценил как признаки дисциплины и выдержки, необходимых в войне.

Время шло уже к двум часам ночи, когда по рации связался Ивакин, сказал, что установил связь с Чебрецовым, задержал его и возвращает к исходному рубежу.

— Теперь помогаю ему распутать и смотать все в клубочек. Не так это просто! Ну да мамка, бывало, меня всегда заставляла распутывать пряжу... Ничего, разберемся! — бодро сказал Ивакин.

Балашов описал обстановку на левом фланге.

— Я приказал по частям «выдать махорку», — сообщил он Ивакину и прислушался как реагирует на его приказ член военного совета?

— Я смотрю — уж давно бы пора! Всем покурить охота,— Отозвался Ивакин, тотчас поняв шифрованный смысл сообщения.

— Да, но такого приказа-то все еще нет от «Орла»! — признался командующий.

— Ну-у?! — услыхал Балашов изумленное восклицание — Чего же они воронят? А ты доложил обстановку? Просил приказа?

— Докладывал в полночь. Тогда отказали. А потом что-то связи не стало. — Балашов выжидательно замолчал.

— Так и башку потерять ведь можно! — сказал Ивакин.

— Если бы я ее потерял, то сидел бы да ждал их приказа, — возразил Балашов.

— Так-то так! Это я понимаю. Я тебе говорю в прямом смысле. Она у тебя ведь одна!

— Одну потерять не беда. А как тысяч сорок!.. Тогда перед кем отвечать коммунисту? — строго сказал Балашов.

— А ты от души считаешь, что по-другому нельзя? — осторожно спросил Ивакин.

— Так же, как ты вчера, когда о тебе был получен приказ... Позавчера. — поправился Балашов. — Ты тогда про чью башку думал?

— Верно, старик! Жму руку. Считай, что все мы с тобой решили совместно. Вызываю сюда все запасы понтонов. Наведем добавочно переправы. Связь буду держать. До свидания, — закончил Ивакин и где-то опять исчез в мутной осенней ночи, тронутой первым морозцем.

Вчерашние лужицы ночью похрустывали тоненькой пленкой льда, когда Балашов переходил из блиндажа связи, откуда вел разговор с Ивакиным. То, что Ивакин понял его решимость именно так, как надо, придало ему новых сил. Возвращаясь к себе, он замедлил шаги, чтобы продлить тишину, которая помогала сосредоточить мысли.

Дежурный по узлу связи, запыхавшись, сам догнал Балашова с шифровкой из фронта.

«Обозначились прорывы фронта за флангами вашей армии. Особенно опасен прорыв танков и мотопехоты слева, крупная танковая группировка наступает направлением южнее «Вязьма». По указанию Ставки командующий фронтом приказывает: во избежание окружения отвести войска армии на запасной рубеж. Оборонять дороги, ведущие к Вязьме с запада», — гласила шифровка,

— Приказывает! — в ярости повторил Балашов.

«Выполняю приказ в тяжелых условиях множественного появления в глубине обороны прорвавшихся танков и мотопехоты противника», — ответил он фронту.

Штабная работа шла четко проверялась, связь из новых КП с запасного рубежа обороны, докладывали об уничтожении танков противника в глубине плацдарма, доносили о прибытии на запасной рубеж представителей отходящих дивизий, информировали о подвозе припасов из тыловых баз туда же. Но вместе с тем сообщали о непорядках: на одной из дорог образовался затор и каша из отходивших с разных направлений тылов. Переправу забили. Отход войск угрожал затянуться до утра, когда появится авиация немцев.

И вдруг в телефонной трубке, взятой Бурниным, возник ясный знакомый голос Чебрецова:

— Анатолий, здравствуй! Дай первого. Можно?

Балашов с нетерпением схватил трубку.

— Товарищ первый, докладываю. Пересек магистраль, возвращаюсь к исходному рубежу. Части в порядке. Движение происходит нормально. В соприкосновение с противником не входили, потерь нет.

— Стоп! — перебил Балашов. — Ваш исходный рубеж займет часть Волынского. Вам приказываю следовать к юго-востоку, иметь Волынского правым соседом. Задача — занять оборону с юга, не допустить прорыва танков и пехоты противника на тылы армии. Обеспечите левый фланг на подходах с Дорогобужского тракта и организуете противотанковую оборону.

— Слушаюсь! Разрешите выполнять! — живо спросил Чебрецов.

— Выполняйте. Поддерживайте со мной непрерывную связь. До свидания, — сказал Балашов.

Он ревниво вслушивался в интонации Чебрецова. Комдив имел основания быть недовольным: его бойцов и командиров нервировали, дергали, гоняли всю ночь, бессмысленно утомили. Но нет, он был бодр, четок, спокоен. Может быть, что-то ему разъяснил Ивакин...

Перед рассветом радио, телеграф, телефон — все опять особенно оживилось: поступали доклады о выходе отдельных частей на запасной рубеж. Но арьергарды не имели сил сдерживать вражеский натиск. Части отходили с боями, в тяжелых условиях и почти на всех направлениях были не в состоянии оторваться от противника. Только ночь кое-как помогала. Если бы наступило еще туманное утро! Только бы над днепровской лощиной продержался с часок еще после рассвета туман, который прикрыл бы отходящие части от авиации!

В пять часов утра Чебрецов наконец сообщил, что достиг указанных рубежей, развертывает боевые порядки.

Бурнин едва доложил о нем Балашову и не успел облегченно вздохнуть, как начальник контрольного дорожного пункта с направления дивизии Дурова вызвал его в крайнем волнении.

— Товарищ двенадцатый, докладываю: с направлений «Дуная» и «Дона» происходит беспорядочное движение транспорта и пехоты на главную магистраль. Регулировщики смяты. Угрожает затор. Много полных бойцами машин без командиров. Задерживать нет возможности.

— Бегут? — спросил Бурнин, вскочив с места.

Балашов, услыхав вопрос Бурнина, встревоженно подключился к их разговору.

— Товарищ двенадцатый, виноват... Хочется ведь сказать по-другому... Отходят, но не бегут. Порядок, однако, уже потеряли, отходят без боя...

— Спасибо за сообщение, — вмешался в их разговор Балашов.— Спрашивает первый. А бой? Вам слышно, где бой?

— Бой повсюду, товарищ первый! Не разберешь. Слышу винтовки, гранаты и пулеметы в расстоянии трех и пяти километров. Артиллерия, минометы на западе далеко где-то бьют. В районе шоссе был артналет — разбиты порожние автомашины. Обломки с проезжей части убрали.

— Спасибо. Держите связь до последней возможности. Буду вас вызывать для доклада. Всем старшим командирам, которые появятся в вашем расположерии, приказываю связаться со мною. — Балашов положил трубку. — Капитан,— приказал он Малютину, — свяжитесь немедленно с КПП всех фронтовых направлений. Пусть доложат, что на дорогах.

Бурнин указал командарму на карте пункт, с которым только что происходил разговор. Это было уже километрах в тридцати от вчерашнего переднего края.

— Должно быть, у нас на «Дунае» серьезный прорыв, Бурнин, — сказал Балашов. — Поезжайте вперед, к переправе. Возьмите под свой контроль движение войск на запасной рубеж и тотчас свяжитесь со мною.

 

В течение ночи Бурнин несколько раз справлялся, не возвратилась ли машина с Полянкиным. Машины не было, и участь Варакина все более волновала майора. Он только что приказал сообщить об убитых и раненых, доставленных с сожженного аэродрома, но не успел дождаться ответа, когда командарм приказал ему выехать.

Уже светало, когда Бурнин, предупредив охрану штаба о возможности внезапного появления танков в районе КП, выехал в сторону фронта с двумя порученцами и двумя десятками красноармейцев батальона охраны, вооруженных ручными пулеметами, гранатами и бутылками с зажигательной смесью...

Они не успели отъехать, как тут же, в каких-то пяти сотнях метров от штаба, навстречу им по шоссе начали катиться одна за другой легковые и грузовые машины. Они возникали в тумане рассвета и стремительно проносились к Вязьме.

Бурнин проехал еще километров десять вперед. По магистрали уже стало трудно продвигаться от беспорядочности встречного потока, который рыкал моторами и истошно вопил сигнальными гудками, угрожая затором. Сплошная вереница машин сгущалась, уплотняясь, и начала обгонами заливать всю ширину дороги. Это были колонны дивизионных тылов, санитарные обозы, походные редакции и громоздкие интендантские машины с зимним, еще не розданным обмундированием.

Бурнин остановился и задержал несколько встречных водителей, заставив их съехать на обочину. Он потребовал объяснения от начальника транспорта.

Тот сбивчиво говорил, что танки ворвались в тылы «Дона» и «Припяти» и сеют панику. Тылам было приказано отходить, но куда — они и сами не знали...

Здесь уже слышался артиллерийский бой, взрывы.

Бурнин колебался: приказать отходящему транспарту маскироваться в ближних кустах или позволить следовать дальше, чтобы не загромоздили пространства, которое понадобится в ближайший срок для ведения боя...

Он представлял себе, как вчера вечером разъяренным стадом кидались на окопы переднего края стальные туши вражеских танков, извергая огонь, затаптывая проволочные заграждения, в то же время взрываясь на минах, как отдельные из них прорвались через окопы, влетели в расположение штабов, в села, в деревни, в рощицы, полные землянок и блиндажей, как за ними лающей стаей мчались немецкие мотоциклисты с пулеметами и минометами, с криком, гвалтом, пальбой, и как от внезапности подымались в бегство эти тылы...

Сколько отважных ребят уже попало под гусеницы, отражая вражеский натиск, сопротивляясь! А эти не выдержали, текут как попало, лишь бы спастись...

Бурнин отпустил их и отрядил связного к Балашову с просьбой выслать на шоссе не менее роты регулировщиков, чтобы прекратить безобразие и не допустить заторов, особенно потому, что приближающееся утро грозило ударами авиации по дорогам и переправам.

Однако по мере продвижения к западу Бурнин заметил, что на шоссе появились регулировщики. Машины с фронта здесь двигались ровно, не затопляя дорогу. А на днепровской переправе не то что не было сутолоки, но даже царил порядок, хотя сюда уже доносилась стрельба из винтовок и пулеметов.

У контрольно-пропускного пункта к Бурнину подошел старший лейтенант с красной повязкой.

— Начальник КПП Шутов, — назвался он. — Товарищ майор Бурнин? Вас «Волга», первый, вызывает.

Спустившись в блиндаж, Бурнин увидал Ивакина с телефонной трубкой в руке. Он сидел на скамье, сняв каску, ероша свои седоватые повлажневшие волосы, и спокойно говорил с Балашовым:

— Первой продвинулась на новый рубеж часть Щукина. Дальше Дуров прошел, тоже располагается на заданном рубеже. Мало их. Тылы утекли, где-то они там у вас. Надо вылавливать, возвращать. Части Волынского отошли не все: слева на них навалились фашистские танки с мотопехотой. Арьергард оторвался, ввязался в бой. Слышно — бой продолжают. Дивизия Старюка помята с фланга, с направления «Дуная», однако с боем отходит через понтонную переправу...— Ивакин говорил повествовательно, разъяснял без спешки, даже шутил. Бурнин почувствовал, что и Балашов ему отвечает тоже спокойно.

— Тут твой помощник прибыл кстати, Бурнин, — продолжал Ивакин. — Не беспокойся, мы с ним позаботимся вместе об этом... Слушаюсь... Да, так точно. Оба запасных батальона с боем вышли с направления «Ангары». Я их для того и использовал... Слушаюсь... В царской армии говорили: «Рад стараться!» — Ивакин усмехнулся, явно получив одобрение Балашова. — Нет, боепитание, думаю, будет в порядке. Ты прикажи мне кухни прислать, — если успеют, то сразу с горячей пищей. Штук десять кухонь... Да нет, без всяких шифров, без символов и псевдонимов — пищу горячую! Кухни! — Ивакин кончил свои сообщения и слушал. Вдруг дернулся нетерпеливо. — Какой такой может быть политотделу отход?! — вдруг вспыхнул Ивакин. — Скажи им, что они мне нужны впереди... Да. И вместе с редакцией, с типографией. Их место — тут, рядом со мной. А в политотделе оставить двух человек. Если будет приказ отходить, то им шоферы и бойцы охраны помогут. В охране оставь им не больше двух отделений, а остальных всех тоже ко мне! Я их научу гранаты под танки бросать... Ладно. Если позволишь, Петр Николаевич, Бурнина я здесь пока удержу. Мне нужен помощник. При первой возможности освобожу его... Понимаю, что он тебе тоже нужен... Есть связь держать!

— Ну, здравствуй, товарищ Бурнин! Пошли на дорогу. Дела у нас с тобой — горы Кавказские! — воскликнул Ивакин.

Они вышли из блиндажа КПП на шоссе, где ожидал броневик Ивакина и мотоциклисты Бурнина.

— Командарм приказал срочно выставить по правому берегу заслоны, задерживать отходящих и приводить их в воинский вид, пока на левом берегу наши части прочно займут рубеж, — продолжал Ивакин. — На деле теперь доказывай, что ты, как по-царскому говорили, «штаб-офицер»! Ведь я еще в царской армии побывать успел... Не веришь? По-твоему, я молодой? — чуть с похвальбой сказал он, и при этом курносое лицо его показалось еще моложе и чуть наивным.

Члена военного совета армии Ивакина Бурнин знал как человека, которого любили бойцы и уважали командиры. В первый момент он производил на скептика впечатление слишком шумного бодряка, который нарочито подделывается под народный говор, чтобы быть ближе к массе. Но при более близком знакомстве умному человеку делалось ясно, что живой темперамент, шумная говорливость и простота — это свойства его характера. Он говорил многовато, но не болтал, а все время сам действовал...

После сумбура, который творился по пути на шоссе, вид района, где вмешался в стихию Ивакин, наконец несколько успокоил Бурнина.

Заградительные отряды, выставленные членом военного совета из состава запасных батальонов, выдвинутых вчера к передовому КП, уже начали образовывать с запада новый рубеж, насыщенный пулеметами, автоматами и противотанковой артиллерией. По мысли Ивакина и Балашова, этот импровизированный рубеж должен был послужить заслоном, пока на указанных и ранее оборудованных позициях наладится настоящая оборона силами отходящих частей. Вперед он успел выслать группу разведчиков.

— Черт, всю ночь не спал, и сна ни в одном глазу! — сказал Ивакин. — Из драпачей сформировал уже около двух батальонов справа, а новые резервы для формирования так и текут! Теперь уже самих драпачей в заградители ставлю!.. А знаешь, Бурнин, пожалуй, у нас за левым флангом очень серьезный прорыв! — сказал Ивакин, понизив голос. — И на нашем правом беда: связи-то с Мушегянцем и Лопатиным так и нету! От Острогорова и Ермишина тоже ни слуху ни духу, и Чалого нету. И куда подевался?! Как в воду! Ну, как ты считаешь, Балашов-то командовать будет? — вдруг спросил, прищурясь, Ивакин интимно и доверительно, так что Бурнин смутился. Он все не мог привыкнуть к своей новой роли оперативника штаба армии и потому при подобных вопросах в первый момент чувствовал как бы подвох.

— Вы же сами, товарищ член военного совета, его знаете, — неуверенно ответил Бурнин. — А сейчас он, как вы...

Ивакин не понял и поднял брови:

— Это как?

— Ночь не спал, и сна ни в одном глазу! — повторил Бурнин. — Энергичный и злой. Командовать будет, было бы кем! — заключил он.

— Верно. Пожалуй, пока и некем! Ты, да я, да мы с тобой, а фронт прет на восток не полками, а кашей какой-то... Я мальчишкой один раз пшена, не знаючи, полгоршка насыпал,— знаешь, каши потом сколько вышло! Так же вот пёрла! Ух, мамка мне трепку дала!.. Ну, и за эту «кашу» нам тоже, конечно, не ордена получать! — Ивакин нахмурился. — Впереди из запасных-то батальонов, кажется, ребята лихие, битые!.. — заключил он с мрачной веселостью.

— Генерал-майор приказал докладывать информацию о частях. Пехотинцы, которые в беспорядке отходят, из каких дивизий, полков? — спросил Бурнин.

— Да тут всякой твари по паре. Я уже доложил: частично отбились от Старюка, а большинство — от левых соседей. И с левого фланга Дубравы, с «Дуная», несколько батальонов прорвались с боем. Часа через два уясним себе больше, когда формирование наладим.

— Спрашивали их об обстановке?

— И расспрашивал, и допрашивал... Что с них взять! Никто же не скажет, что первым удрал из окопов. Все уверяют, что уходили «последними», «когда никого не осталось»... А бой-то на западе вон как идет! Значит, наши дерутся там. Слышишь?! — бодро сказал Ивакин. — Значит, кто-то еще после этих «последних» держится!

Фронт на западе и на севере к утру начинал бушевать с новой силой.

В сопровождении мотоциклистов Бурнин и Ивакин на броневике выехали дальше вперед, за переправу, и вскоре свернули налево с шоссе, на широкую просеку. В лесу пока было еще темновато, тут словно лишь наступил рассвет, и туман был гуще.

Ивакин остановил броневик, и они оба вышли. Навстречу им по грунтовой дороге шли машины, орудия. Текли опять-таки беспорядочной массой, во всю ширину просеки, вытесняя всех пеших в лес, за обочины. В машинах было набито людей до отказа.

Ивакин, Бурнин и пятеро мотоциклистов остановились среди шоссе, возле броневика. По приказу Ивакина, регулировщик подал сигнал остановки движения.

— Стой, сто-ой! — скомандовал Бурнин, держа в руке пистолет, и выстрелил в воздух. Машины притормозили. Ивакин скинул плащ и шинель, вышел вперед.

— Куда, товарищи артиллерия?! — воскликнул он. — По какому маршруту отходите? Командиры машин, ко мне!

Распахивались дверцы кабин, нестройно, растерянно выходили командиры, в робком смущении потянулись к Ивакину.

— Бегом! — прикрикнул Ивакин. — Ездите шибко, а к командиру — вразвалочку?! Что за новая дисциплина, товарищ капитан?! Спрашиваю: куда отходите, по какому маршруту, какая часть?

Столпившиеся шестеро командиров молчали.

— Там танки, товарищ дивизионный комиссар! — пояснил старший лейтенант артиллерии. — Танки прорвались...

— Раз прорвались, значит, их уничтожить надо! А вы куда? За Москву? До Урала, что ли? Горючего все равно не хватит!

— Орудия, технику надо спасать! — смущенно пояснил капитан, подошедший первым.

— Куда спасать?! На что они, если из них не стреляют? Бросайте орудия да в кусты на карачках ползите! Бесстыдники! Ваша должность, капитан?

— Командир дивизиона «ЛАП», капитан Самарин.

— Вы были приданы дивизии Волынского? Значит, пехоту бросили? Или приказ на отход?

Капитан молчал, опустив голову. Младшие тоже потупились, только сейчас поняв всю глубину своего преступления, может быть даже ожидая рокового решения дивкомиссара тут же, на месте...

— Та-ак! — укоризненно произнес Ивакин. — Ну, вот что; вот здесь, вправо и влево, занять огневую! Расположить орудия на прямую наводку на случай появления танков противника с этого направления! Будете называться первым особым противотанковым дивизионом левого передового заслона. Ясно?

— Слушаюсь, расположить орудия на прямую наводку. Называться первым особым противотанковым дивизионом левого передового заслона! — отчетливо произнес капитан, чувствуя, что гроза миновала.

— Просека позади вас шестьсот — семьсот метров. Еще восемьсот по шоссе к востоку — днепровская переправа. Ваша задача — не подпустить фашистов к переправе, — пояснил капитану Ивакин, — стоять до последнего снаряда и до последнего человека.

Сзади на остановленные машины уже наседали тревожные, нетерпеливые гудки, десятки сигнальных гудков.

— Товарищи мотоциклисты! Поезжайте втроем вперед, прекратите там этот концерт! — приказал Ивакин. — Это демаскировка техники перед противником. Передайте всем: за сигналы — расстрел!

— Товарищ лейтенант, подберите себе отделение бойцов, организуйте на просеке, на глубине четыреста метров отсюда, контрольно-пропускной пункт, — приказывал Ивакин молодому командиру, который стоял перед ним навытяжку, руку под козырек. — Боевую технику и боеприпасы будете направлять на три километра отсюда в тыл. Интендантским машинам приказываю сосредоточиваться не глубже пяти — семи километров по шоссе. Вон вижу машину с гранатами. Замаскировать ее тут, на опушке, и разгрузить. Гранаты, мины, бутылки, патроны нужны под рукой... Командир дивизиона, исполняйте приказ, — обратился Ивакин к капитану-артиллеристу. — Не стойте, действуйте, черт вас возьми! Ищите позиции. Я их, что ли, буду для вас выбирать?! Через сорок минут мне доложите через связного. Я — рядом тут, на шоссе.

«Молоде-ец! — думал Бурнин, — А говорят — не военный! Дай бог военному!..»

 

Группы пеших стрелков продолжали двигаться по опушке за обочиной дороги, шли в беспорядке, бесцельно, бездельно, винтовки на ремень, вразвалку, вразброд; слышался гомон, выкрики, ругань.

— Сюда, Бурнин, — позвал Ивакин, сам легко перепрыгивая канавку за обочиной. — Стой, пехота-матушка! Стой, царица-полей! Куда дуете, братцы родные, землячки?! — издевательски призвал Ивакин. — Горьковские, что ли, пошли по домам?! Матерно слово нижегородское слышу по-волжски, на «б»! А ну, все ко мне!

Мгновенно возле простоватого, курносого, рослого и решительного человека с седыми висками, с ромбами на петлицах скопилось около сотни бойцов и командиров. Пехота соскакивала и с машин, бежали к Ивакину. Все они пешими или на попутных машинах покидали фронт, подчиняясь стадному чувству. Никто из них не хотел бежать от врага. Слыша призыв командира, бегом пустились к нему в жажде организации и подчинения... Вот их стало уже около полутора сотен, и еще подходили. Ивакин задумчиво и насмешливо наблюдал, как они собирались.

— Станови-ись! В две шеренги, без званий, подряд все, бойцы и командиры! Станови-ись! — спокойно и властно командовал Ивакин.

— Растянулись! Подстраивай сзади третью шеренгу! — крикнул он, когда оказалось, что, ежесекундно пополняемый подходящими пехотинцами, строй извивается как змея. — Равняйсь! Смирно!

С его голосом, с его бодростью дисциплина входила в движения и выправку бойцов, в их сердца, в их сознание.

— Политсостав, средние и старшие командиры, ко мне! Бего-ом! — скомандовал Ивакин.

К Ивакину подбежали с десяток политруков, лейтенанты, старшие лейтенанты, капитаны, майор. Ивакин ревниво осматривал, у всех ли политработников целы нарукавные звездочки, знаки различия на петлицах.

— Товарищ старший политрук, что это у вас выражение лица как у прошлогоднего огурца?! Чего раскисли? — обратился Ивакин к стоявшему ближе других. — Бодрей! Бойцы-коммунисты, выйти из строя... Пять шагов вперед шагом марш!

Ряды заколебались, человек тридцать вышли вперед.

— А комсомол?! — крикнул кто-то из строя.

— Комсомол, тоже выйти! — отчетливо приказал Ивакин.

Группа человек в пятьдесят комсомольцев выдвинулась из рядов.

— Товарищ майор, составьте список коммунистов, — приказал Ивакин. — Коммунистическая рота! — вдруг повернулся он к собравшимся. — Этот рубеж защиты нашей столицы Москвы оставляю на вас. Разбирайте с машины гранаты, бутылки — танки уничтожать. Не отступать ни шагу. Старший политрук, как фамилия?

— Иванов, товарищ дивизионный комиссар.

— Очень хорошая фамилия! Самая лучшая! Оставляю тебя комиссаром коммунистической роты. Майор?

— Медведев, — отозвался тот. — Командир стрелкового полка.

— А где же ваш штаб?

— Отбился, товарищ дивизионный комиссар.

— А не то и вперед на колесах ушел! — со злой насмешкой выкрикнул кто-то бойкий из заднего ряда.

— И так бывает! — ответил Ивакин. — Назначаю вас, товарищ майор, командиром коммунистической роты противотанкового заслона.

— Спасибо, товарищ дивизионный комиссар! — воскликнул майор.

— А беспартийные что же, не русские?! — крикнули из оставшихся рядов.

— Кто крикнул — ко мне! — энергично скомандовал Ивакин.

Молодой боец неуверенно вышел из строя, на ходу одернул шинель и смущенно подходил к члену военного совета.

— Бегом, бегом! — поощрил Ивакин. — Теперь докладывай, что хотел.

— Да как же одни коммунисты, товарищ дивизионный комиссар? — растерянно произнес боец.

— Коммунистам я приказываю быть впереди: пусть будут примером. А если охотники есть, я не препятствую. Охотники на уничтожение танков, чтобы стоять до конца, — пять шагов вперед, шагом марш!

Все поголовно прошли эти пять шагов.

— Ну, смотрите, братцы! Взялись — так взялись! Не пропустить фашиста! В другой раз не драпать! — строго сказал Ивакин.

— Так там же внезапно, товарищ дивизионный, а тут будем ждать! Другая материя! — крикнул тот же боец, осмелев.

— Известно, другая! — поддержали его.

— Ух ты-ы! Ма-ате-ерия! Эко ведь слово-то! — смешливо передразнил Ивакин. — Товарищ майор и вы, товарищ старший политрук, принимайте командование, — распоряжался он. — Товарищ политрук, идите сюда. Отберите из коммунистов десять человек. Вот там, на опушке, поставьте заградительный отряд, во главе — лейтенанта и младшего политрука. Задержанную пехоту группировать вот там, на вырубке справа. Там вырубка есть... Задержанных направлять поротно на формировочный пункт, за переправу. Возьмите связистов с проходящих машин. Мой КП на три километра сзади, по ту сторону моста, возле шоссе. Подвести ко мне телефонную связь. Транспорт порожний и тыловой не задерживать: где надо, его задержат. Рядом с вами артиллеристы. Свяжитесь, установите взаимодействие...

Ивакин повернулся к Бурнину.

— Видал, как взялись?! — радостно сказал он и пояснил: — Когда боец драпать начал, он злой! На фашиста злой, на себя самого — за то, что силы и смелости не хватило крепко стоять, и на нас с тобой — поделом! За то, что мы его не удержали. Эта злость у бойца — хорошее чувство, святое, его нарушать не надо. Это чувство от совести, от души, от сердца и от любви к родной нашей земле. Надо, чтобы эта злость не в матерном слове исхода искала, а в боевых делах. Тут и есть моя и твоя задача. Вот так, товарищ майор, это делается по-нашему, по-простому, на скорую руку. А теперь папиросу дайте и начинайте творить по-ученому, по-штабному... Было важно хоть сотни две посадить тут, на этой дороге, в засаду для обороны от танков, и артиллерию хоть какую-нибудь поставить... Теперь впереди уже есть заслон, и справа поставлен вот такой же, как этот. Под их прикрытием и давайте строить что-нибудь посерьезнее... Я вам полковника обещал в товарищи. Едем. Двух ваших мотоциклистов пока оставьте для связи тут, у майора Медведева.

— «По-ученому» — это будет, товарищ дивизионный комиссар, когда из дивизий выйдет какой-нибудь штаб с этой «кашей», — сказал Бурнин. — Не могут же у них штабы пропасть; где-нибудь пробираются по лесам... Тогда мы на этот штаб и нанижем все наши формирования.

Когда они возвратились к шоссе, внезапно близко послышались звуки боя — пулеметы, винтовочная стрельба, разрывы гранат...

— Вы бы в тыл, товарищ член военного совета, — сказал Бурнин.

— Отличный будет пример для всех! — усмехнулся Ивакин. — Разобраться же надо! Может, там танки!

— Я и поеду. А вы — к себе на КП, — настойчиво возразил Бурнин. — А то без вас все развалится.

Бурнин поехал на запад. Но над шоссе засвистали пули. Пришлось выскочить из коляски мотоцикла и бежать вперед по кювету в сторону не утихавшего боя. Навстречу две санитарки ползком выносили раненых. Еще трое раненых, отставая, тянулись, тяжело дыша, с хрипом ползли сами. Их шинели, руки, их лица были в крови...

Боевая вспышка произошла неожиданно за левым флангом передового батальона, одного из резервных, которые Ивакин выдвинул на магистраль. Отходившая по лесной дороге слева от них стрелковая рота чуть не была подмята тройкой фашистских танков, которые ломились по мелколесью. Арьергардное охранение этой роты заметило танки вовремя. Два были подбиты и, стоя на месте, отстреливались. Один повернул назад.

Бурнин, продвигаясь вперед перебежками и ползком, спрашивал у бойцов, где командир. Он узнал, что ротой командует техник-интендант, командир хозвзвода. Тот лежал в рытвинке вместе с бойцами.

— Тут и окапывайтесь, товарищ комроты, — приказал Бурнин, привалившись с ним рядом за бугорком земли, вместе со своим охранителем-автоматчиком.

— Вот только танки эти сейчас добьем, товарищ майор. Я приказал их поджечь, а то не дадут окопаться, — ответил комроты.

— Если по этой дороге пойдут отходящие с запада бойцы, останавливайте, берите на пополнение. Укрепляйте и усиливайте рубеж. Вы подчиняетесь майору Медведеву, он на дороге левее вас. Пошлите к нему связного и доложитесь.

— Ну, а как же, товарищ майор, конечно! — как само собой разумеющееся ответил командир роты.

— И справа установите с соседями связь. Тут близко,— сказал Бурнин. — Смотрите, чтобы меж вами разрывов не было. Минное заграждение надо поставить. Пошлите бойцов за минами на дорогу. Их там на машинах боепитания много, возле обочины. Ждите фашистских танков. Гранаты, бутылки всем в руки, всем! И запас чтобы был!..

Не ожидая, пока добьют или сожгут подбитые танки, Бурнин хотел возвратиться к Ивакину, когда раздались торжествующие крики — оба танка горели.

Лес вдоль шоссе заполнялся бойцами. Заметно водворялся порядок.

Бурнин поехал к Ивакину. Через мост на левый берег Днепра еще подтягивались отходящие части. Двигались организованно. Но уже наступило утро. С моста уже было видно плывущие по реке опавшие желтые листья деревьев. Вот-вот могла налететь авиация.

— С Чалым связь установлена штабом. Слышите, артиллерия бьет? Это он отходит на новый рубеж со своими дивизионами,— закончив доклад по телефону, пояснил Ивакин. — Командующий приказал Чебрецову и Волынскому выслать стрелковое прикрытие артиллерии. Бурнин, папироску дай. Да неужто на всех этих машинах так и нет папирос?! — сердито воскликнул Ивакин. — Надо забрать все курево для бойцов. Куда они его, к черту, в тыл тащат!

— Слушаюсь, прикажу, — отозвался Бурнин.

 — Ну, сейчас я тебя с моим полковником познакомлю. Он на НП сидит. Никак до него мы не доберемся! — сказал Ивакин. — Политрук, показывай, что у тебя! — спохватился он, тут же отвлекшись. — Хоть разорвись! — шутливо развел он руками. — А в самом-то деле надо спешить: ведь вот-вот на нас танки всей массой навалятся... Ну, показывай!

Человек, которого Бурнин сперва принял было за связиста, поднялся от стола с листом бумаги. Это был «Боевой листок-молния», как гласил заголовок.

В передовой рассказывалось о только что виденном: комиссар вызвал коммунистов — откликнулись комсомольцы; беспартийные обиделись и требовательно заявили свое право быть с коммунистами рядом. Приведено было два эпизода с уничтожением танков.

— Бурнин, расскажи ему про ту самую роту в лесу, а ты, политрук, иди сам в ту роту и посмотри. Напишешь, как было, фамилии всюду ставь. И чтобы мне эти «молнии» висели везде, где формируются роты! — приказал Ивакин. — Какую-нибудь редакцию тебе надо поймать, — посоветовал он. — Идем, Бурнин, наконец, к полковнику.

Ивакин энергично зашагал от шоссе на холмик, увлекая за собой Бурнина к наблюдательному пункту.

— Командарм дал благословение тут для заслона рубеж выбирать, сам подсказал по карте. Овражки выберем для формировочных пунктов — сперва там будем роты формировать, а в другом месте, в тылу подальше, кормить и сводить в батальоны.

— Для чего же формировать в два приема? — удивился Бурнин.

— Так правильнее. Уж по опыту знаю, — на ходу пояснял Ивакин, — бегство мало остановить: в первый момент эта остановка кажется паникеру бесполезные насилием. Ведь когда он бежит, он искренне думает, что все позади погибло, а то бы не драпал. А заградотряды он считает чуть ли не диверсантской ловушкой, которая отдаст его в плен фашистам...

Сквозь мелколесье глянуло солнце.

Ивакин ловко перескакивал через попадавшиеся по пути окопы.

— Ишь нарыли! — отметил он. — Вы примечайте, товарищ Бурнин, — может, эти окопы и нам пригодятся... Видите, — обратился он снова к своей теме, — разрушенная дисциплина тоже не сразу в сознание бойца возвращается... А пока его в роту оформят, потом в батальон сведут, боец принужден раз пятьдесят обратиться к гимнастике привычных рефлексов, просто в порядке выполнения команды. Даже марш в полтора-два километра, дым от кухни, бряканье ложек о котелки, горячая пища, выдача табачку — все помогает. Пока пообедал, кричат: «Становись! Смир-рно! На первый-второй рассчитайсь! Ряды вздвой! Напра-вуп!» Глядишь, он и снова боец как боец.

Оба рассмеялись, как от эффектного фокуса.

— Да, — продолжал Ивакин, — а в полки мы, пожалуй, пока не будем сводить: отдельные батальоны маневреннее в обстановке подвижности фронта. И командиры серьезнее ответственность чувствуют: ты пойми — что ни майор, то полковник! — сказал Ивакин, значительно и торжественно подняв палец. — Самостоятельность в командире растет. А случится беда — так в беду попадает не полк, а все-таки батальон! Как во флоте на кораблях отсеки. «Потопляемость» уменьшается...

— Зато управление сложнее! Связь труднее! — сказал Бурнин.

— В такой обстановке, какую у нас есть основание ожидать, телефонные ниточки, Анатолий Корнилыч, рвутся как паутина, на них не рассчитывай. Командир должен чувствовать всю полноту твоего доверия, — убежденно сказал Ивакин. — Исходя из него, любой капитан или майор будет в бою угадывать твой приказ, хотя бы ты сам оказался похоронен, чего тебе не желаю до полной нашей победы... Здесь пригибайся в кустах, тут сейчас и НП, — предупредил Ивакин, согнувшись перед вершиной высотки. — А майоры да капитаны, товарищ Бурнин, в бою — важнее генералов.

— Спасибо, Григорий Никитич! — горячо отозвался Бурнин.

— За что я сподобился? — не понял Ивакин.

— За нашего брата — за капитанов, майоров, за ваше доверие...

— Тю, ты! — засмеялся Ивакин. — Ты сам ведь майор, а я с тобой, как с начальником штаба армии... А что, разве я неправильно? — спросил он.

— Ну как неправильно! Если бы все так, как вы! — воскликнул Бурнин. — За доверие к командиру спасибо. А по-штабному и «по-ученому» все-таки надо будет полки и дивизии восстанавливать. На партизанщину переходить нельзя, — сказал Бурнин, поняв, что Ивакин совсем не из тех начальников, которые нетерпимы к советам подчиненных.


backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward