APВ начало libraryКаталог

ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА


backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward


Глава пятнадцатая

 

Балашов и Чалый готовили к ночи удар на прорыв. Но с утра начались яростные атаки на ополченскую дивизию, и с помощью массового авианалета фашистские танки прорвали с севера круговую оборону на том берегу, за рекой. И вот там случилось худшее из того, что может быть на войне, — началась паника.

«Мост!» — первое, что мелькнуло в голове Балашова, как только ему доложили о панике.

— Мост! — первое, что выкрикнул Чебрецову по телефону Чалый. — Уничтожьте мост!

А в это время командир левофлангового полка дивизии Чебрецова майор Царевич уже выслал к мосту батальон стрелков, усиленный артиллерией. Взрыв ударил из-под моста на глазах подходившего батальона.

Фашисты бесились по левобережью реки Вязьмы. Осатанелые, они, прорвав оборону ополченцев, давили, давили ее, зайдя с тыла; дорвались до асфальтовой магистрали, пересекли ее, налетели на «штаб прорыва» и расправлялись, расстреливая и бросая под гусеницы танков всех, на чьих рукавах видели нашивки политсостава. Они выжгли прилегающие деревни, истребили оставшихся жителей, перекололи штыками и перевешали вяземских беженцев, добивали раненых мстя им за многодневное сопротивление...

И все-таки круговая оборона была восстановлена — части левого фланга Чебрецова создали новый рубеж по берегу, смыкаясь с растянутым и загнутым флангом Зубова. Попытки фашистов навести переправы подавлялись пушками, пулеметами, минами...

Штаб армии продолжал держать управление. И в сохранивших боеспособность частях по-прежнему живо было стремление к координации действий. Танковые атаки повсюду пока еще были отражены.

Как только чуть стих боевой натиск, Варакина вызвали в штаб Чебрецова, вблизи которого расположился теперь и армейский КП и где сосредоточился центр управления вместе с остатками телефонной связи и связными частей.

Штаб дивизии уже два дня как покинул бывшую кухню больницы и перебрался в блиндажи, искусно устроенные в крутосклоне заросшего кустами оврага за маленькой деревенькой. Сюда-то и направлялся пешком Варакин из расположения эвакогоспиталя, который тоже готовился к выходу из окружения.

Наступивший вечер кишел движением. В лесу тут и там раздавались командные возгласы, урчали моторы машин, куда-то перевозили орудия, и под колесами их, ломаясь, хрустели толстые сучья. Поспешно двигались пехотные части.

— Подтянись! Шире шаг! — слышалась команда.

Варакин впервые был так близко от переднего края, впервые ощутил он сдержанное, несуетливое и размеренное напряжение надвигающейся грозы.

«Какая же все-таки тут огромная сила осталась!» — подумал он, пропуская бойцов по дороге.

Осторожно откинув у входа маскировочную палатку, Варакин вошел в блиндаж, где Бурнин, склонившись над картой, без слов напевал какой-то мажорный мотив, почти касаясь огня коптилки своими пышными волосами.

— Анатолька, космы спалишь! — предупредил Варакин.— Что это там у тебя такое веселое? — спросил он.

— Вот молодец, что быстро явился, Миша! — сказал Бурнин. — Видал, что творится в лесу?

— Сила идет! — сказал Варакин. — Я посмотрел и подумал: какая же прорва народу тут с нами...

— Здорово ты подумал — «прорва». Этой ночью мы совершим прорыв! — торжественно объявил Анатолий. — К ночи заварится каша...

— Так, значит, эти все части готовятся для удара? Сила, брат! Уверенно, хорошо идут! — сказал Варакин. — Ну, а я для чего тебе нужен? Каков мне приказ?

— Твоя задача — выводить весь сводный санитарный обоз. Спасать наших раненых. Ты ведь эти окрестности здорово знаешь?

— Прежде знал... Знаю все-таки... Ну и что?

— Вам откроют проходы, дадут прикрытие, и ты поведешь санобоз. Фашисты боятся лесов, оврагов, поросших кустами и мелколесьем. Значит, ты можешь двигаться всюду, кроме удобных для танков мест, можешь маскироваться в лесах... Санобоз будет укрыт в самой середке общего порядка наших частей. Но это совсем не значит, что все будет гладко, — могут быть внезапные нападения, стычки, засады. Однако лучше санчасти от них уберечься. Вот тут-то твоя задача и есть. Смотри-ка на карту. По карте ты разберешься в местности?

— Разобраться-то я разберусь... — с сомнением пробормотал Варакин.

Он все-таки был только врач. Лечить, оперировать, отстаивать до последней секунды в схватке со смертью жизнь человека — это было его профессией. Но водить санобозы в лесах, командовать, распоряжаться движением?! Что это вздумалось Анатолию возложить на него такое задание?!

Бурнин заметил колебания друга.

— Ты же сам говорил, что охотник, хвалился, что ты кум волчихи и правнук бабы-яги. Собери-ка охотничий нюх!

— Да я соберу... — опять-таки неуверенно бормотнул Варакин.

— Вот и отлично. Бери эту карту и просмотри намеченный путь... Смотри, вот линия нашего фронта. Вот тут сейчас расположен санобоз, который тебе предстоит выводить. Вот отсюда вам откроют проход... А дальше по краю оврага, по просеке. Так?

И Бурнин увидел и понял, что в Варакине уже откликнулся врач, человек, отвечающий за беспомощных раненых. Михаил внимательно и деловито рассматривал карту.

— На случай встречи с фашистами, вам дадут надежное охранение с артиллерией, минометами, — продолжал Бурнин.

— Чуть ли не с танками! — усмехнулся Варакин.

— Возможно, и пару броневиков, — подтвердил совершенно серьезно Бурнин.

Варакин придвинул к себе размеченный условными знаками лист и, внимательно изучая его, вспоминал когда-то знакомую местность.

Бурнина отозвали к телефону. Варакин не слушал его разговора. Он был занят решением своей нежданной задачи.

— Ну как? — спросил Бурнин, возвратясь через три-четыре минуты.

— Да что же, дорогу я понял, — ответил Варакин. — Вот только тут, примерно вот тут... на дороге, — указал он на карте, — я взорвал бы заранее — тут есть такой каменный мост... И выставил бы надежный заслон. А вот здесь, да, вот здесь, я навалил бы лесной завал. В лесу я поставил бы тоже сильный заслон по краю оврага. А тут, — Варакин уже отмечал по карте, — а вот тут ведь болото! Наверное, придется вымостить гать не меньше чем в километр... Самое трудное, я считаю, вот здесь, у моста, и тут, по болоту...

— Ну, эту гать мы уже послали мостить. Саперы работают. А вот в этом местечке, на протяжении двух километров, надо фашистам в это самое время не дать переправиться. Ты так же считаешь? — спросил Бурнин.

— Правильно, Толя! — обрадовался Варакин. — Здесь, вдоль реки, держать оборону, пока пройдем. Речка в этом месте глубокая, без мостков они не перейдут ее.

— Все это только еще наметка, Миша, — сказал Бурнин. — Приказа пока еще нет. Он только готовится. Я иду сейчас к генералу. Через полчаса будет приказ. Ты на месте пока оставайся, дождись меня. Вызову к телефону. Охраны тебе дадим батальон, командира хорошего, боевого. Советуйся с ним. Разведчиков выделю славных... Сколько времени, по-твоему, нужно, чтобы раненых погрузить на повозки и подать на исходный рубеж, куда я указал?

— Меньше трех-четырех часов не управиться, Анатолий. Ведь в разных местах санбаты.

— Уже приняты меры к сосредоточению санобозов северных и западных санбатов в ваш район, — сообщил Бурнин.— Они уже движутся. Рацию дам тебе, двух хороших радистов... Так ты меня здесь ожидай, никуда не ходи, понимаешь, а то я тебя не найду. Скоро вся телефонная связь загружена будет.

Некоторое время Варакин слышал лишь глухой орудийный гул, тиканье часов у себя на руке да голос связиста, который твердил:

— Я «Кама». Я «Кама». Слушаю... Вышел. Если срочно, свяжись с «Волгой»... Я «Кама».

И под это мирное однообразие звуков Михаил, почти не спавший несколько суток, невольно впал в дремоту.

Он очнулся, когда от близкого взрыва колыхнулась земля, хрустнули бревна наката и сквозь щели меж ними потек сухими струями песок...

В диком хаосе ураганной стрельбы зенитных орудий, пулеметного треска и взрывов Варакин услышал многоголосые крики. Снова их заглушил воющий свист, и опять один за другим два тяжелых удара фугасных бомб поколебали небо и землю. Коптилка погасла.

— Я «Кама», я «Кама»... — услыхал Михаил сквозь все эти звуки невозмутимый голос связиста. — Товарищ военврач! Вас к телефону! — выкрикнул вдруг боец.

Варакин вскочил, ощупью взял трубку. Связист чиркнул спичку, зажег свой огонек.

— Прибыть немедленно на КП «Волга» с хирургическим инструментом! Скорее! Беда, Михаил! — выкрикнул в трубке голос Бурнина.

Варакин схватился за хирургический ящик и выглянул из блиндажа.

Полусожженная деревенька, за которой размещался штаб армии, была ярко освещена повисшими в небе люстрами. Самолеты врага, как белые призраки, реяли в облаках, то попадая в голубые щупальца прожекторов, направленных из леса, то ускользая за тучи. Нитки трассирующих пуль тянулись за ними. Где-то рядом пылал пожар, — должно быть, горела изба, от дыма сжало дыхание.

Михаил побежал через затоптанное картофельное поле. Воющий свист заставил его упасть. Две бомбы загрохотали где-то уже за деревней. Он снова вскочил и побежал. Стволы деревьев были ясно видны, как днем. Бойцы перебегали поляну огромными скачками, точно прыгали через лужи.

— Врача! Врача! — испуганно взывал кто-то.

— Здесь врач! — громко отозвался Варакин.

— Сюда! Сюда! — призывал тот же голос.

Михаил со связным штаба армии под обстрелом с самолета вбежал под кусты. У входа в блиндаж было тесно, толпились люди, осторожно выглядывая из-под земляного свода на освещенное небо...

— Пропустите врача! — крикнул в скопление людей красноармеец, сопровождавший Варакина. — Врача к командарму!..

«К командарму!» — испугом отозвалось в сознании Михаила.

При слабом освещении он увидел на носилках, поднятых на стол, раненого и сразу понял, что тяжело. Крупный седой человек лежал как мертвец. Из-под недвижной головы его за брезент носилок стекала кровь. Пульс был едва заметный. Осмотрев рану на его голове, Варакин заметил еще лужу крови в ногах. Он качнул головой, присел на корточки, щелкнул замком хирургического кожаного ящика и наклонился к носилкам.

— Света! — требовательно скомандовал он. Кто-то готовно поднес тусклую автомобильную «переноску».

— Ближе! — приказал Михаил, сулемой протирая руки.— Зрители, к черту! Тут не театр! — обратился он к обступившей толпе командиров, которая вмиг отшатнулась. — Сестру живо, фельдшера! Кто там!..

Балашов оказался ранен осколками — в голову, в спину и обе ноги.

Не дождавшись, пока разыщут сестру, Варакин взялся за дело. Зондируя раны, накладывая повязки, делая инъекции морфия и сердечных, он лишь покрикивал: «Свет ближе! Справа! Выше!  Теперь свети слева!» Когда прибыл второй врач, прибежала сестра и когда была закончена первая помощь, только тогда Варакин поднял глаза на того, кто держал ему лампу. Это был Анатолий.

— Ну как? — несмело спросил тот. Варакин молча пожал плечами.

— Вот что, Миша. Я должен немедля вернуться к работе. Ты Петра Николаевича не оставляй без надзора. Что, очень плохо с ним? — спросил Бурнин шепотом.

Варакин кивнул.

— Совсем? — добивался Бурнин. Варакин снова молча кивнул.

— Значит, так: либо пан, либо пропал? Если доставят в Москву, то могут спасти?

— В Москву?! — поразился Варакин. — В Москве-то спасли бы!

— Так вот что. Тут у нас санитарный самолет — стоял на ремонте. Сегодня его привели в порядок. Должен был лететь майор с донесением. Майора оставим тут. Донесение он отдаст летчику, а ты командарма доставишь на самолет санитарной машиной и сам уж устрой, как сумеешь. Будем его спасать...

Михаил еще раз молча кивнул. Он слыхал про этот санитарный самолет. Но как же он пролетит через расположение фашистов? Сумеет ли ускользнуть?

— Возьмешь шофера Полянкина, Миша. Он знает дорогу. А я нужен здесь. Ты спеши, как вернешься, тотчас обратно сюда... Приказ подписан. Раненых начинают грузить на транспорт...

...По ночному лесу в санитарной машине Варакин доставил не приходившего в сознание Балашова на самолет, готовый ко взлету, погрузил носилки с Балашовым и посадил сопровождающим фельдшера. Вместе с историей болезни он передал фельдшеру папку со своей работой по шоку. «Кто знает, удастся ли выйти живым. Не пропадать же труду!» Он хотел написать Татьяне, по только вздохнул и убрал карандаш.

— Возможно, раненому нужен будет укол. Тут все для врачей записано. Если сможете, в Можайске захватите сопровождающего врача. Все зависит от быстроты доставки на операцию, — объяснил Варакин пилоту. — Положение очень опасно.

Пилот забрался на место, мотор заработал сильнее; вот самолет пошел по земле от опушки леса, быстрее, быстрее, по какому-то полю с прямой, наезженной дорогой, слился с лунной мглой; вдруг показался уже в небе, над горбатым холмом, который чернел за пашней, обозначился точкой над лесом, скользнул и исчез из виду...

Варакин махнул фуражкой и вместе с двумя летчиками, с медсестрой и майором, который передал пилоту донесение штаба армии, возвратился к поджидавшему их в санитарной машине Полянкину.

— В штаб! — приказал Варакин.

...Громадный санитарный обоз проходил во тьме по лесной дороге. Продвижение войск к своим рубежам, видимо, было закончено, двигался только санитарный обоз, растянувшийся более чем на полкилометра. Врачи, фельдшера, сестры, санинструкторы и санитары шагали рядом. Кое-кто из них сидел с водителями машин. Ездовые осторожно вели лошадей под уздцы, чтобы, напуганные разрывом случайной мины или снаряда, кони не заметались по лесу, не натворили смятения.

Бурнин проводил Варакина до встречи с головою продвигающейся колонны. Майор, командир боевого охранения, выступив из лесной темноты, доложил Бурнину о готовности своей части.

Бурнин и Варакин попрощались в лесу без свидетелей, не говоря, что это объятие навек, но каждый в душе сознавал, что так, вероятно, и есть.

Санитарный обоз более чем в сотню конных повозок и полсотни разных автофургонов снялся с места, оставляя по флангам звуки стрельбы и нечастые вспышки ракет или минных разрывов.

Боевое охранение обоза было приведено в готовность. В течение более часа осторожного продвижения не было никаких тревожных сигналов.

И вдруг далеко впереди, в расположении Чебрецова, разразился бой.

«Наступают. Пошли! — сказал себе Михаил. — Пошли прорываться...»

Обоз стоял долго. Все слушали бой, который шел и сзади, и справа, и слева.

С невысокого холмика, на котором Бурнин и Варакин еще ранее договорились о наблюдении, Михаил с командиром боевого охранения санобоза ожидали сигналов к дальнейшему продвижению вперед. Перед ними дорога уходила в лощину.

Артиллерия ревела со всех сторон. Слышно было, как справа и слева пролетали и где-то вдали разрывались снаряды. И вдруг взлетели одна за другой три зеленые ракеты справа, две белые слева. Путь открыт!

Командир боевого охранения в ответ выстрелил двумя красными, пожал Варакину руку и помчался на мотоцикле вперед.

Машины пошли по дороге. Михаил пропускал их мимо себя. Дальше двигался конный обоз. Сквозь скрип повозок, фырканье лошадей и стоны раненых Варакин хотел услышать крики атаки — крики «ура». Но услыхал лишь раскаты страшной грозы — удары «катюш». Небо светилось полной луною, а с севера — оранжевым полыханием зарев, которые встали уже далеко за спиною обоза.

«Прикрыли нам выход! Значит, мы вырвались?! Вышли! Неужели же так и дойдем, дойдем до своих?!» — радостно думал Варакин.

Он остановил проезжавшего мотоциклиста, подсел к нему и, перегоняя подводы, поехал неспешно к голове автоколонны. На ходу останавливался, окликал сестер, санинструкторов, бодрил стонущих раненых.

Так они двигались еще часа два. Луна опустилась за лес. Время было около четырех утра. Варакин сошел с машины и снова стоял на дороге, пропуская мимо конный обоз.

В это время машины впереди остановились. Как всегда бывает в таких случаях, повозочные не сразу сообразили сдержать лошадей. Кони сделали несколько лишних шагов и уперлись грудями в передние повозки, а морды их оказались над ранеными, и несытая скотина с жадностью стала тянуться к сенной подстилке в повозках, выдирая ее из-под лежащих людей. Кто-то из ездовых хлестнул свою лошадь за это по морде. Та заржала, другая откликнулась ей, и по лесу пронеслась визгливая конская перекличка.

— Не можете лошадей унять?! Я вас постреляю к чертям! — непривычно закричал Михаил, крепко встряхнув за ворот первого же из повозочных.

— А как их уймешь?! — огрызнулся тот

— Кормить! Рви траву! Потрудись, не бойся! Нагнись, нагнись, сукин сын!..

Варакин побежал в голове автообоза разобраться в причинах остановки.

Впереди буксовала санитарная машина. Автоколонна завязла, загородив дорогу конным повозкам. Шоферы уже таскали сучья, рубили стволы молодняка, кидали широкие еловые лапы под колеса машин, но топь оказалась так велика, что, видимо, предстояло с ней повозиться не менее двух-трех часов.

«Черт возьми, что же саперы тут делали! — возмутился Варакин. — Мы же из графика выйдем!»

Топкое место тянулось около километра. Работать были поставлены все. Оказалось, саперы еще не успели закончить свою работу. Им теперь помогали, кто мог.

Боевое охранение санобоза растянулось и вперед и назад. Чтобы не попасть в беду, в тыловое охранение выслали пулеметы и минометы. На пройденном поначалу пути стали делать лесной завал и минировать дорогу — на случай, если фашисты будут настигать с тыла...

Боя здесь было почти не слышно. Лениво и редко стреляли орудия где-то далеко позади. Откуда-то издали едва доносилась стрельба пулеметов. Так что же общий прорыв? Где дивизия? Бурнин говорил, что санитарный обоз будет в центре прорыва, но связь утратилась. Варакин не знал и не понимал ничего. Командир батальона охраны тоже не мог понять положения...

Лишь после рассвета обоз перешел эту злополучную топь. Двигались еще час-полтора, когда головное охранение передало по колонне, что разведчики дошли до скрещения с большой дорогой, по которой движутся одиночные немецкие мотоциклисты и грузовые машины. Раньше ночи пересечь большак санитарным обозом оказалось немыслимо.

«Так и есть! С этой проклятой топью мы вышли из графика... Запоздали... Отстали!» — в волнении думал Варакин. Конечно, командование заметит, что нет санобоза, будет их выручать, но сможет ли?!

Получалось, что за ночь и утро обоз продвинулся не более чем на пятнадцать — семнадцать километров... Вся надежда была теперь на следующую ночь.

Варакину доложили, что разведка пересекла опасный большак и по лесной дороге углубилась к востоку, чтобы обследовать предстоящий путь.

В двух километрах от пересечения большака санитарный обоз в лесу ожидал сигнала к дальнейшему продвижению. Костров не жгли, чтобы запахом дыма не выдать свое присутствие. Ведь здесь было около полутора тысяч беззащитных людей, охраняемых всего батальоном пехоты. И хотя батальон охраны был усилен минометами, пулеметами и противотанковыми средствами, но все же это был всего батальон.

Весь день Михаил, скрывая от подчиненных тревогу, обходил обоз, участвуя в срочных перевязках, делая обезболивающие уколы наиболее страдавшим раненым. То его тянули врачи для консультации, то призывала какая-нибудь сестра к «своему» раненому, то докладывали о прохождении вражеских бронемашин через большак, то снова тащили его к раненым. Сведений от разведки не поступало. Но за всеми врачебными заботами Михаил забывался от мучительного волнения.

Уже стемнело, уже обоз ожидал движения дальше, когда над лесом внезапно поднялись две красные ракеты, с других сторон вспыхнули ответные. Вдруг отовсюду разом ударили минометы, затрещали близкие пулеметы и автоматы, которым ответила разрозненная, словно испуганная, винтовочная стрельба батальона охраны, и в несколько секунд вспыхнул бой впереди и сзади обоза.

Первые упавшие мины не принесли вреда. Они рвались в лощине, которая тянулась рядом с лесной дорогой, где-то внизу, глубоко под кручей. Первые пули засвистали высоко над обозом, сбивая сучья в вершинах деревьев.

— Раненых из повозок на землю! — приказал Варакин.

Санитары вместе с ездовыми бросились выполнять приказание. Но фашистский огонь нарастал, сгущался. Послышался вскрик, второй вскрик, тонкое, возбужденное ржание лошади... Мины одна за другой разорвались у самой дороги, брызнули осколками. Лошадь рванула повозку, понесла, вдруг упала, забилась.

Такая богатая окопами и блиндажами местность оказалась на этой дороге лишенной земляных укрытий!

— Стояли весь день и не отрыли окопов! Черт знает что! — корил себя Михаил. — Надо же было мне думать!..

Тьма ночи сгустилась. Пули на дорогу летели бесприцельно и мало, только в той мере, в какой попадали случайно, направленные против сражавшихся в стороне бойцов охранения. Зато мины ложились точно на лесную дорогу, прямо в обоз.

— Вперед! — приказал Варакин.

Он рассчитывал, продвигаясь вперед, вывести обоз из-под огня минометов, а при удаче, пользуясь ночной темнотой, под прикрытием своего батальона охраны все-таки пересечь большак и прорваться дальше к востоку, где он надеялся встретить поддержку и выручку со стороны прорвавшихся главных сил.

Но как только водители машин завели моторы и начали продвигаться, так со стороны большака им в лоб ударили крупнокалиберные пулеметы.

Пальба шла со всех сторон. Вспышки взрывов и мигающий отсвет пожаров выхватывали из мрака ночи картины ужаса и страдания, искаженные страхом лица раненых, уложенных на землю рядом с дорогой, почти под колеса машин и повозок, торопливые движения сестер, на ощупь делавших перевязки старых и новых ран, бившихся в предсмертных конвульсиях лошадей.

Сержант с автоматом на груди подбежал к Варакину.

— Товарищ военврач! — выкрикнул он, собираясь что-то докладывать, но пуля, посланная снизу, из лощины, ударила его в подбородок, сержант высоко вскинул руки и молча упал к ногам Михаила.

Варакин склонился к тему. Он был уже мертв.

Первый раз в жизни Михаил почувствовал себя не врачом, а воином. Он подобрал автомат, оброненный убитым сержантом, взял у него гранаты, запасные диски и кинулся на обочину дороги, в кусты над лощиной.

Из лощины трещали выстрелы, вспыхивали огоньки трассирующих пуль. В первое мгновение Варакину показалось, что все эти красные и зеленые огоньки летят прямо в него. Он даже зажмурился, ожидая мгновенной смерти. Потом выпустил бездумную и мстительную очередь. Казалось, он хочет разом опустошить свой диск. Но тут же он понял, что его страх рожден обманом зрения, и, глядя прямо перед собой в череду автоматных вспышек, он направил туда, на них, огонь своего автомата. Он сообразил, что стреляет как-то не так, и в ответ на короткие очереди из лощины тоже стал посылать короткие очереди в направлении трассирующих вспышек фашистских автоматов.

Михаил лежал животом на земле и стрелял, как рядовой боец. А позади него, на лесной дороге, по-прежнему выли и разрывались мины, бились лошади, стонали страдающие люди...

Когда у Варакина истощились все три его диска, взятые у убитого сержанта, он вскочил.

— Автоматных патронов! Кто даст патронов?! — выкрикнул он. Но вокруг были раненые, безоружные люди. — Кто даст автоматных патронов?! — взывал Михаил, через убитых людей пробираясь к машинам.

— Давай, давай бери! Кому надо?! — позвали его.

Он разыскал на земле кричавшего. Это был лейтенант из батальона охраны с простреленной грудью. Раненный вчера по пути, он не сдал никому оружия. При нем был автомат, были диски.

— Доктор? — узнал он Варакина. — Бери! Бей их, доктор! Бей... А я уж теперь... не могу... Бери! Вот тут, в головах, посмотри...

— Рана сильно болит? — спросил Михаил. — Бинт поправить?

— Сердце болит за наших, вот что, доктор, болит! За родину сердце... За Сталина сердце болит... Каково-то ему сейчас!.. А всему-то народу сейчас каково! — прохрипел раненый.

Варакин взял диски. Снова отполз к обрывистому краю лощины. Брезжил рассвет. В сыроватой мгле уже обозначились ориентирами темные пятна широких стволов, а искры трассирующих пуль светились, не меркли. Теперь Михаил уже накопил «боевой опыт». Он следил, выжидая, откуда вылетит трасса, и направлял отрывистый, краткий ответ в эту точку. Он почти не слыхал нарастания гула орудий, криков и взрывов ручных гранат, которые принимал за разрывы мин.

Смятенный крик: «Танки! Танки! Давай белый флаг! Белый флаг!» — заставил Михаила очнуться.

Он оглянулся. Рассвет побелел. В прогал меж двух санитарных фургонов Варакин увидел широкую морду танка, который лез из леса, подминая молоденькие стволы березняка и поливая дорогу в упор пулеметным огнем.

Стоны, крики раздавались вокруг по дороге. Раненые вскакивали возле машин и падали, скошенные огнем.

— Сдаемся! Вир зинд алле фервунден!1 — кричал кто-то...

На штыке винтовки поднялся белый врачебный халат.

Танковый пулемет замолчал.

Варакин с обочины приспустился за край крутого откоса, в кусты, и сквозь можжевельник смотрел, что творится. Мстительная ненависть душила его. Он видел, как постепенно открылся танковый люк, как высунулась гнусная и довольная арийская рожа. Из-за танка шли теперь на дорогу фашистские автоматчики с оружием на изготовку и не стреляли...

«Подпустить их да бросить гранату», — подумал он. Но тотчас представил себе, как в ответ на этот бросок фашистские танки ринутся месить остатки обоза, навалятся гусеницами на раненых, на сестер, на врачей...

Сжимая свой автомат и ощупав в карманах гранаты, Михаил соскользнул в заросли елочек, покрывавшие крутой склон оврага.

Пригибая голову, он почувствовал боль в шее справа и сзади, чуть ниже затылка. Ощупал рукой. Рука оказалась в крови.

«Кажется, ранило. Непонятно, когда это вышло!» — подумал Варакин.

Справа и слева впереди него по крутому откосу овражка карабкались, переговариваясь, два немецких солдата.

 Das ist das Ende2, — услышал Варакин фразу, сказанную одним.

 Finita la comedia!3 — напыщенно, по-актерски, отозвался второй.

— Was hast du gesagt?

— Parlare italiano4, — важно ответил тот...

 A-a, «finita»! — засмеялся второй и вдруг запел:

 

Ninita, cara Ninita,

Nostra amore

Е finita!5

 

Оба солдата расхохотались, выбираясь на гребень овражка.

 Hande hoch!6 — закричал в ту же минуту, должно быть, кто-то из них уже наверху.

 Hande hoch! — откликнулось дальше вправо и влево по дороге.

----------------------------------------------------------------------------------------

1 Мы все раненые!

2 Вот и конец.

3 Кончена комедия! (итал.).

4 — Что ты сказал? (нем.). — Говорю по-итальянски (итал.).

5 А-а, «финита»!.. Нинита, дорогая Нинита, наша любовь окончена!

6 Руки вверх!

 

«В этих солдат я стрелял. Неужели ни одного из них не задели мои пули?» — думал Варакин.

Он лежал неподвижно, слушая шум и крики с дороги. Выстрелов вблизи больше не было. Он лежал под густыми елочками лицом вниз, ничего не видя. Там, наверху, все глохли и глохли голоса. Только где-то вдали бушевала гроза артиллерийского боя. Вдруг рядом послышался тихий шорох. Михаил поднял голову. Из-под елки почти рядом с ним неуклюже выбралась какая-то птица, вспорхнула и, низко стелясь над еловым молодняком, молча слетела на дно лощины.

Варакин крадучись начал спускаться за нею. Он полз осторожно и оказался скоро в такой густой заросли, что уже в пяти шагах не мог ничего разглядеть. Толстые стволы елок обступили его. Где-то в одном месте ветви росли несколько выше от оснований стволов, и можно было уже сидеть без риска, что кто-то увидит со стороны. Под этим колючим шатром Варакин сел, вытащил из сумки индивидуальный пакет и, как сумел, наложил повязку себе на рану. Что там творится с шеей, было трудно понять...

Он прислушивался. Здесь, в тишине елей, были едва слышны сверху какие-то команды. А где-то в двух-трех километрах шла ружейная и пулеметная перестрелка.

Но спереди по оврагу доносились частые глухие удары артиллерии — оживленные звуки большого, серьезного боя.

«Там, видно, наши дерутся, — подумал Михаил. — Значит, все-таки прорвались! А наш санобоз отстал. Эх, окаянная топь, погубила!»

Куда же теперь?

Он еще осторожнее начал спускаться. Чтобы не отсвечивать белизною бинта, он натянул на голову капюшон плащ-палатки. Через каждые два-три метра он замирал, минут по пятнадцать прислушиваясь и выжидая. И вот он услышал тихое, постоянное, как течение времени, журчание родника. И именно в этот момент ощутил, как пересох его рот... Михаил подобрался к воде и напился. Настал уже день.

Подняв от воды голову, он увидал за кустом убитого немца. Тот лежал, ткнувшись носом в траву. Первым движением Михаила было желание подползти. «Может быть, ранен?» Но тут же сообразил, что этот фашистский солдат стрелял в санобоз. «А может быть, это я его из своего автомата!» — подумалось Варакину, и в нем снова встала мстительная солдатская злость...

Молчаливая птица опять взлетела и понеслась вдоль оврага. Пригибаясь в кустах, Михаил пошел вслед за ней, в ту сторону, откуда слышались звуки артиллерийского боя.

Только бы не нарваться на немцев!

При приближении Варакина птица вновь поднялась и перелетела еще метров на сотню вперед.

«Если бы там кто-нибудь был, то птица не опустилась бы», — подумал Варакин и с охотничьей осторожностью снова стал продвигаться за ней.

Раза три еще птица вновь поднималась при его приближении, служа для него проводником и разведчиком. Наконец она отлетела в сторону, и Михаил целый час не решался подняться из-за кустов, пока по дну оврага, беззаботно щелкая и стрекоча, проскакали две белки. Михаил осмелился продвинуться дальше, за ними. Овраг был когда-то, должно быть, руслом реки. Он тянулся на долгие километры. Знакомая Варакину местность давно миновала.

Звуки фронта под вечер стали слышнее. Иногда земля вздрагивала от ударов тяжелых авиабомб. Края оврага сделались более пологими. Родник исчез под каким-то камнем.

Впереди появился просвет между деревьями. Небо темнело над почти открытою местностью и, темнея, ярче мигало взрывами, огнями войны.

В густых сумерках Михаил поднялся из оврага. Фронт слышался ближе. Видны были цветные ракеты, явно обозначавшие передний край обороны. Чьей, какой обороны?..

Рана на шее замучила Михаила. Повязка его за целый день пропиталась кровью и, подсыхая, сделалась жесткой, каляной, грубой...

У самого края оврага проходила дорога.

«Пойдет же по ней кто-нибудь, поедет!» — подумал Варакин, тяжело волочась при последних движениях вверх.

Он упал за куст, решив наблюдать, и заснул. Взрывы и доносившиеся выстрелы ему не мешали.

Очнулся он от шума прокатившего грузовика. Он едва успел разглядеть в лунной мгле над кузовом темные очертания красноармейцев в буденовках и пилотках. Но крикнуть им не успел...

Так или иначе, это были красноармейцы с винтовками. Значит, в той стороне, куда прошел грузовик, должны располагаться свои.

Варакин пошел по дороге, освещенной луной и отблесками ночного боя.

— Стой! Кто идет?! — внезапно остановили из мрака.

— Врач санобоза. Советский врач. Военврач третьего ранга...— забормотал Варакин, в тон окликнувшим отвечая негромко.

— Руки вверх! — приказали ему.

Один из бойцов поднялся из окопа, подошел к нему, взял у него из руки поднятый автомат, провел по шинели ладонью.

— Гранаты? — спросил он.

— А как же! — ответил Варакин.

— И то! — одобрительно согласился боец. — Да вы ранены? Откуда идете?

Михаил, спустившись в окоп, рассказал, как был разбит и взят в плен санитарный обоз.

— А вы не сдались! — удовлетворенно сказал боец. — Вам бы теперь на медпункт, да проводить у нас некому — маловато тут нас... Дойдете?

— Курить-то что-нибудь есть у вас? — спросил Михаил.— Весь день не ел, не курил...

— Вот закусить — так точно, а курить у нас ночью никак... Дайте повязку вам наложу получше, — сказал боец.

— Вы из наших или из ополченцев? — спросил их Варакин.

— Мы из наших, дивизии Чебрецова, — усмехнулся боец. — Вы, значит, товарищ военврач, тоже от нас шли? Вот ведь попали вы, а! Мы в арьергардном заслоне да вот никак опять в окружение втяпались! — вздохнул один из бойцов. — А мы ведь слыхали, что санитарный обоз оторвался, ушел. Мы-то сами не сразу пробились. Ну, думали, слава богу, хоть раненых из окружения увезли, — словоохотливо говорил боец. — А на вторую атаку как дали, как дали! «Катюши» били, изо всей артиллерии подняли бой, аж самим стало страшно от нашего грома и от огня. Ну, и вырвались... Те-то, кого мы пропускали вперед, ушли, а нас-то, заслон-то, опять отхватили фашисты... Вот тут и бьемся. Плацдармишко невелик — одно село, да овражки вокруг, да кусты. Если никто не придет на помощь, так все тут и поляжем...

Шею Варакина перевязали свежим бинтом, но каждое движение челюстей отдавалось болью, и Михаил был вынужден глотать куски сухой колбасы не разжевывая.

Бойцы охранения рассказали ему, как добраться до их штаба.

И вот Варакин с трудом шагал по дороге, которая взбиралась по склону холма, а когда он взошел на холм, то перед ним вдали, в разноголосом рыканье грома, открылось фронтовое празднество пламени, бешеное сверкание всевозможных огней. Там рвались мины, всех калибров снаряды, скрещивались смертельные потоки трассирующих пуль, взлетали ракеты, скользили лучи прожекторов, полыхали пожары. И земля и воздух — все содрогалось.

— Нет, не дойдут они до Москвы, черт возьми! Не дойдут, споткнутся! Ведь экая сила в нас! — говорил сам с собой Варакин.— Ведь только что вышли из окружения, изранены, оборваны, голодны, неделю в боях, без сна, говорят — опять в окружение попали, а снова стоим и бьемся! Нет, мы же их все-таки пересилим!

Истомленный усталостью, раной, потерей крови, он неприметно сошел с дороги, наткнулся в темноте на широкий пень, присел на него и склонился головою к коленям...

Очнулся он только утром. Солнце всходило, пробиваясь сквозь темную тучу и бросая первые красные лучи на багрянеющие стволы высоченного «корабельного» сосняка.

Бой шел где-то близко. Пушки молчали, но непрерывно трещала винтовочная и автоматная стрельба. Заглушая ее, зарокотали два пулемета, перебивая друг друга, умолкая и вновь заливаясь лаем, словно два верных дворовых пса, разбуженных одной и той же тревогой...

Варакин увидел конную повозку, рысцой протарахтевшую метрах в двадцати от него. Значит, дорога была рядом. Он поднялся со своего пенька и пошел по дороге.

Первый попался навстречу ему шедший пешком санинструктор с сумкой.

— Товарищ военврач, вы ранены. Вам бы в санбат! Вон там, в кустах, за железной крышей. Я вас провожу...

Но на дороге появилась машина. Варакин остановил ее, с помощью санинструктора залез в кузов и, мучаясь от тряски, поехал в направлении штаба, по бывшей улице теперь сожженной деревни. Запах гари висел в воздухе.

Когда фронт, судя по звукам, был уже рядом, шофер, словно прося извинения, сказал, что ему дальше ехать нельзя.

— Спасибо, — пробормотал Варакин, сошел с машины и двинулся пеше между остовами печей, двумя горелыми танками и кустами.

За грудой развалин какого-то дома, — должно быть, школы, — стояли минометы, каждую минуту посылавшие в воздух по мине.

В купе берез в овражке затаилась зенитная батарея. Рядом с нею выгружали снарядные ящики. Бойцы как раз сняли последний ящик, машина отъехала, а зенитчики закурили.

— Товарищи, угостите махоркой, — попросил Михаил.

Его угостили с охотой, спросили, откуда он, и он снова рассказывал, восстанавливая в воображении раздирающие душу детали гибели раненых и врачей санобоза под огнем вражеских танков.

— Ну что ж, на то одно слово — фашисты! — сказал боец в заключение его рассказа.

— Разбить-то мы их разобьем, как пить дать... Вот только когда-а!.. — произнес второй.

— Воздух! — крикнули рядом.

— К бою! — прозвучала команда на батарее.

Михаил направился дальше в лесок по дороге, к штабу.

Встреченный над речкой в кустах старший лейтенант, грузин, которого Варакин видел в эти дни много раз с Анатолием, указал ему в сторону леса, спускавшегося в небольшую лощину. И Варакин узнал, что здесь, рядом, начальник штаба майор Бурнин.

Опираясь на палку, Михаил побрел дальше. Идти было нужно с четверть часа. На окопы обороны шел налет фашистской авиации, грохотали зенитки.

Над головой Михаила прогудели немецкие мины и взорвались где-то метрах в двухстах позади, где с настойчивым однообразием ржала, видимо раненая, лошадь.

Лейтенант с автоматом остановил Варакина на тропе у опушки и проверил его документы, потом объяснил, куда повернуть вдоль канавы, заботливо посоветовал пригибаться от пуль, маскироваться от самолетов...

Анатолия Михаил нашел, как и сказали ему, под рябиной, пылающей богатыми, спелыми гроздьями ягод. Майор лежал перед входом в блиндаж на разостланной плащ-палатке, привалившись в удобной позе, будто на пикнике, обставленный питьем и закусками, с папиросой в зубах и с задумчивой углубленностью рассматривал карту... Над поляной свистали пули... Услышав шаги, майор оторвался от карты.

— Эх, Миша, значит, обоз не прошел! — досадливо сказал он. — Садись скорее, убьют! — строго прикрикнул майор, только тут услышав свист пуль над собою.

Варакин опустился на землю.

— «Вятка»! «Вятка»! Я «Кама»! «Вятка»! Я «Кама»! — слышался из блиндажа голос связиста.

Варакин повторил свой рассказ о расстреле и пленении сопровождаемого им санобоза. Он не мог передать словами всех своих чувств от боли в груди.

— Погибли! — печально сказал Бурнин. — И ты тоже ранен... — Бурнин сокрушенно качнул головой. — Ну что же, Миша, плакать-то нам не к лицу, да и времени нет ведь! Бой на рассвете был трудный. На одном участке двенадцать танков подбили, а на том участке всего-то было полтора десятка людей!.. Совсем уже под утро на другом участке три человека сами под танки со связками кинулись... Славу им, Мишка, петь! А ведь каждому по двадцать лет. Им бы жить, да любить, да строить дома, или там хлеб выращивать, или еще... Кто они были — и ведать не ведаем. Безымянны навеки, и слава им вечная... А сколько их ляжет еще сегодня!..

Майор помолчал и вдруг, словно возвращаясь к прерванному разговору, сказал деловито:

— Так вот, товарищ Варакин, у нас старший врач убит. Придется тебе работать, санбат принять. Как твоя рана? Сможешь?

— О чем говорить! — воскликнул Варакин.

— О том, чтобы ты часок отдохнул. Ведь сутки тоже не спал, и потом, может быть, не удастся!

— Все равно не усну. Я сидя поспал в лесу на пеньке.

— Истый внук бабы-яги! А все-таки отдохни, а потом... Вон там, метрах в трехстах по лощине, в лесу, стоит группа палаток... Только пока садись, закуси, стопку выпей. Полезно. Рука будет тверже.

Майор придвинул хлеб и консервы, налил себе и Варакину водки.

— Ну давай. А то я тут, как римский патриций, возлежу при жратве, а поесть не успел. Да где там есть! Думать приходится... Обстановка такая, знаешь!..

Да, обстановка была «такая»!

 Дивизии Чебрецова и Волынского получили на усиление всю наличную тяжелую артиллерию, которую было не вывезти по ухабистым и топким лесным дорогам. На движении она стала бы больше бременем, чем средством защиты. Отходя, ее следовало уничтожить. Но прежде уничтожения именно с ее помощью дивизии Чебрецова — слева, и Волынского — справа нанесли фашистам двойной удар, который размел фашистские части с пути и образовал как бы огненные ворота, сквозь которые окруженные части прошли на намеченный ранее маршрут. Прорвались!

Дивизия Чебрецова, вернее сказать, уцелевшая после прорыва часть этой дивизии, стала арьергардным прикрытием отходивших. С помощью последних остатков все той же тяжелой техники Чебрецов, насколько было возможно, сдерживал освирепевшего противника и наносил такие удары, которые принудили гитлеровцев сосредоточить против него главные силы. Именно это и было основною задачей прикрытия, которое дало возможность прочим войскам оторваться от немцев.

В результате этого боя, продвинувшись всего километров на десять, остатки дивизии Чебрецова оказались отрезанными от прочих частей.

Чебрецов пробился к большому селу на пригорке, зацепился за выгодную позицию на высоте и, ничего не зная о судьбе тех войск, которые оторвались и ушли вперед, около суток держал здесь оборону. Да как держал!

Здесь бились против отборных фашистских частей, направленных Гитлером на советскую столицу, бойцы, научившие фашистов стоять на месте, а среди них и те самые профессора, токари, дворники и парикмахеры, которых родина призвала в трудный час взять оружие. Некоторые из них месяца два назад в первый раз в жизни вблизи увидали винтовку и пулемет. Теперь они тут, в лесах, кустарниках и на хлебных полях, истекали кровью.

С рассвета до ночи их громили бомбардировщики и прижимали к земле фашистские истребители, на них шли за танками опытные фашистские полчища, растоптавшие города и села Европы, а они не сдавались.

Туманным осенним рассветом они зарыли своих убитых в братских могилах тут же, вблизи окопов, а оставшиеся в живых опять продолжали сражаться.

— Да, тут нам стоять до конца, до последней минутки, Миша, и пусть она, эта минутка, наступит не скоро! — говорил Бурнин. — Ты ешь, Миша, ешь... Артиллерия придана нам судьбой очень щедро. Ну, прямо сказать, богатство у нас артиллерии... Ух, и драться же будем мы, Михаил!

Говоря, Бурнин останавливался, секунду о чем-то думал и вдруг наносил на карту значок.

С последними словами он спохватился, что сам не ест, взял кусок хлеба и колбасы и поспешно засунул в рот.

В лесу послышался топот и хруст ломаемых сучьев. Топот был привычно размеренным. Так бегут с донесением, на котором помечен аллюр «три креста». Что-то, должно быть, случилось...

— Товарищ майор! Товарищ майор Бурнин! — послышался возглас из-за кустов. Связной торопился опередить свою скорость скоростью голоса.

— Лейтенант Усманов, здесь я! — отозвался Бурнин, вдруг весь подобравшись, складным, привычным движением застегнув ворот и оправив кобуру пистолета. Голос его гулко и бодро прокатился по лесу, а сам он ловко поднялся на ноги.

Коренастый крепыш лейтенант, без шинели, в сапогах, заляпанных окопной глиной, взволнованно выскочил на поляну.

— Товарищ майор, полковника Чебрецова. — выдохнул он и осекся, глотнув нехватающего ему воздуха.

— Убило? — поняв, закончил Бурнин. — Капитан Лозовой! — громко позвал он.

Из блиндажа показался знакомый Варакину рыжеволосый капитан.

— Полковник убит. Я принимаю командование дивизией. Ты назначаешься вместо меня начальником штаба.

— Слушаюсь, — строго сказал Лозовой.

— Уходишь? — спросил он просто, как будто все шло, как должно идти.

— Пойду на НП. Держи связь. Беркману сообщи, он сейчас у артиллеристов. — Бурнин повернулся к Варакину: — Ты, Миша, полежи тут, у меня, — дружески сказал он. — А то хочешь, спустись в блиндаж, там сено постелено... Иван Ларионыч тебя приютит, пока отдохнешь.

Варакин с волнением смотрел на уходящего друга.

— Минутку, товарищ Усманов, — сказал Бурнин, слегка задержавшись.

Он сунул руку в карман, кинул папиросы и спички на колени Варакину.

— Ну, поправляйся, Миша. Поспи хоть немного, тогда иди принимать санбат, вон в том направлении, — указал майор на прощание. — Чем полковника? — уже на ходу тихо спросил он лейтенанта.

— Осколком, товарищ майор. Только выбрался на НП...

— Большие несем потери? — перебил Бурнин. Варакин уже не слышал ответа — его заглушил порыв ветра в трепещущих над головой последних листьях рябины...

Не прошло десяти минут, как тот же крепыш лейтенант так же бегом вернулся к Варакину с запиской Бурнина:

«Полковник жив. Направлен в санбат. Немедленно осмотри его сам. Анатолий».

Михаил поднялся с плащ-палатки, нашел свою палку, крикнул в блиндаж Лозовому, что Чебрецов жив, и зашагал в указанном направлении в лес.

Санбат помещался в трех больших санитарных палатках. Здесь работало трое совсем молодых врачей, чем-то напомнивших Варакину желтеньких бабушкиных цыплят, которых она, бывало, кормила крутым яйцом, постукивая по полу указательным пальцем. Знаков различия на петлицах под халатами не было видно.

«Взяты досрочно ребята. Вероятно, без званий, — подумал о них Варакин. — Ничего, видно, сразу в дело вошли, отличными станут хирургами!..»

— Здравствуйте, товарищи! Военврач третьего ранга Варакин. Принимаю санбат по приказу командира дивизии. Где полковник?

Ему указали на стол, где лежал человек со знакомым строгим лицом.

— Уже осмотрели? Тогда доложите.

— В череп, в правую теменную кость. Осколок размером ноль пять на один сантиметр сидит на виду, — докладывал молодой врач. — По-видимому, непосредственной опасности для жизни ранение не представляет, однако раненый без сознания. Мы, после совета с товарищами, приняли решение на извлечение осколка и транспортировку раненого в блиндаж. Там все-таки тише, — пояснил он.

— С извлечением осколка согласен. Приступим. Халат! Руки! — привычно сказал Михаил санитарке и охнул от боли, торопливо скидывая шинель.

— Пульс? Дыхание? Сердце? — кивнул он одному из троих врачей.

Тот с часами и фонендоскопом наклонился к лежавшему на столе полковнику.

— Товарищ военврач, разрешите мне осмотреть  вашу рану, — обратился к нему второй врач.

— После, после, товарищ! Как вас зовут?

— Борис, — смущенно ответил тот, должно быть сомневаясь, что лучше назвать — фамилию или имя.

— После, Борис. У нас на столе тяжелый случай. Его будем в первую очередь.

Он принял от санитарки халат и, прежде чем готовить к операции руки, сам подошел еще раз проверить сердце Чебрецова.

— Отличный насос! — похвалил он. — Маску!

Только по окончании операции Чебрецова он почувствовал снова боль в собственной ране и опустился на стоявшую рядом табуретку.

— Разрешите все-таки, Михаил Степанович, осмотреть вашу рану, — попросил его румяный, молоденький, с девичьим лицом врач Женя Славинский.

Варакин совсем было согласился, когда принесли бойца с раздробленными ногами.

Через час он разрешил эвакуировать Чебрецова в госпитальный блиндаж.

— Борис, вы отправитесь сопровождать. Если наркоз перестанет действовать, примите тотчас же меры против шока. Если часа через три он еще не очнется, все равно ту же инъекцию в половинной дозе, — распорядился Варакин.

И так до самого вечера Михаил не смог отойти от операционного стола.

Палатки санбата были полны ранеными. Санитары из блиндажей не могли подойти за ними до полного наступления темноты, потому что участок леса на пути к блиндажу оказался под пулями.

Слышно было, как вблизи палаток санбата раздавалась команда строиться, — повели легкораненых в пополнение на передний край. Значит, там было очень тяжело.

Орудийный гул с темнотой усилился, слившись в сплошные раскаты, треск пулеметов приблизился. Несколько раз разрывы мин и снарядов рушились где-то почти рядом с санбатом. В крайней палатке осколки мины прорвали брезент в трех-четырех местах.

Прибывающие говорили, что далеко на востоке разгорается битва — там все небо мигает вспышками артиллерийских разрывов. Может быть, началось встречное наступление Красной Армии. Может быть, им нужно здесь продержаться еще только сутки, полсуток — и Красная Армия подоспеет на помощь!..

Вдруг в операционной появился Борис.

— Принес обратно полковника, — сказал он. — По дороге туда одного носильщика наповал, а полковника заново ранило на носилках осколком. Я там обследовал, да обратно дороги не было дотемна. В брюшную полость входное, справа на два пальца ниже печени — область поперечной кишки. Повыше бедра осколок, — должно быть, застрял в суставе. Задет ли кишечник и каково повреждение сустава, понять пока трудно... А я думаю, все-таки, может, кишечник... Я бы рискнул полостную, — добавил несмело Борис.

— Не повезло вам, Гурий Сергеич! А что же делать, Борис, как же тут без операции? — устало сказал Варакин.— Давай на стол.

Кто-то доложил, что пришли санитары с носилками из блиндажей.

— Женя, займись эвакуацией, — приказал Варакин. Крючков и Борис Головин остались при нем ассистентами. Чебрецов снова уже лежал на столе. Все черты его заострились.

— Да, резко осунулся! Пожалуй, Борис действительно прав, — задумчиво произнес Варакин. — Маску!

Фронт ревел рядом, но погруженный в работу Варакин почти не слышал его звуков. В его руках была жизнь человека, сраженного при защите родины. От его искусства и знаний зависело сейчас удержать эту жизнь в теле воина. Оказалось, осколок порвал в трех местах кишечник, прежде чем врезался в кость тазобедренного сустава. Операция была кропотливой.

Женя Славинский вошел в палатку после отправки транспорта раненых.

— Разгрузился, — сказал он. — А новых прибыло сорок... И еще прибывают... Слышите, что там творится?!

— Займитесь прибывшими. Не мешайте, — сделал резкое замечание Варакин, как будто грохот разрывов, выстрелы, дикий рев всего переднего края его не касались.

— Приказано срочно менять дислокацию, — заикнулся Женя.

— Менять дислокацию? — переспросил Варакин. Он поднял глаза и опять отвернулся, словно забыл о переданном приказе.

Славинский выскочил.

— Сулему! Салфетки! — требовал Варакин. — Зашивать не будем, заложим тампоны...

Пулеметы рычали нетерпеливо, грызлись где-то тут рядом. Казалось, в двух сотнях шагов раздалось «ура» атакующей пехоты, разрывы гранат...

— Приказ немедленно отходить! — крикнул Славинский, опять появившись в шинели.

— Вы понимаете, что говорите?! — в бешенстве закричал Михаил.

— Я говорю — приказ! — настаивал Женя.

— А я говорю — операция! Вон отсюда!

Варакин работал, закусив губы, молча, методично, сосредоточившись весь на деле.

За брезентом палатки раздались выстрелы из винтовок и пистолетов. Крики... Удары гранат, еще и еще...

Варакин заметил смятение своих ассистентов. Руки у них дрожали.

— Спокойнее! Вы на работе, товарищи, — строго сказал Варакин.

 Hande hoch! — ворвался в палатку пронзительный возглас за спиной Михаила.

Оба его ассистента подняли руки. Но Варакин закладывал в это время в брюшину тампоны и был весь погружен в работу.

Немец, ворвавшийся в операционную, обежал вокруг стола и направил автомат на Варакина.

 Hande hoch! — снова скомандовал он.

— Ich habe keine Zeit fur «Hande hoch». Ich rette ein Menschenleben. Ich bin Arzt1, — ответил Варакин, продолжая дело.

Фашист на мгновение растерялся, но вдруг повернул ствол автомата в голову Чебрецова и дал очередь.

С лицом, искаженным бессильной ненавистью, Михаил сжал кулаки.

 Nun, lieber Herr Arzt, haben Sie jetzt Zeit fur «Hande hoch»?2 — ухмыльнулся гитлеровец и перевел автомат на Варакина.

Михаил растерянно посмотрел на свои окровавленные руки и медленно поднял их...

 Verfluchtes Schwein!3 — рыкнул немец и ударом автоматной рукояти в лоб сбил Михаила с ног...

-----------------------------------------------------------------------------------------------------

1 У меня нет времени поднимать руки. Я спасаю человеческую жизнь. Я врач.

2 А теперь, любезный господин врач, есть у вас время поднять руки?

3 Проклятая свинья!

 


backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward