[Закон Христов] [Церковь] [Россия] [Финляндия] [Голубинский] [ Афанасьев] [Академия] [Библиотека]
Янин В.Л. Новгород и Литва: Пограничные ситуации XIII-XV веков (М.: МГУ, 1998).
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
♦
Княжеский удел потомков Мстислава Храброго и его дальнейшая судьба
В начале 1175 г. "Смолняне выгнаша от себе Ярополка Романовича, а Ростиславича Мстислава введоша во Смольнеск княжит" (1). В том же году Роман Ростиславич снова утверждается на киевском столе (2), где княжит до 1176 г., когда, уступив Киев Святославу Всеволодовичу Черниговскому, "иде к Смолньску" (3). Не очень понятно, вернулся ли тогда смоленский стол к Роману или остался за Мстиславом. Во всяком случае, в 1178 г. новгородцы, разорвав союз с суздальскими князьями и изгнав внука Юрия Долгорукого Ярополка Ростиславича, "послашася по Романа Смольнеску, и въниде на сбор по чистой недели" (4), т.е. 18 февраля 1179 г. "Томь же лете иде Роман из Новагорода Смольнеску. Тъгда же новгородьци послашася по брата его по Мьстислава в Русь, и въниде Мьстислав в Новъгород месяца ноября в 1, на святую безмездьнику Къзмы и Дамияна". Совершив зимний поход с новгородцами на чудь, Мстислав Ростиславич 14 июня 1180 г. умер (5). В летописной рубрике "А се князи Великого Новагорода" имеется дополнительная подробность: краткому новгородскому княжению Романа Ростиславича предшествовало столь же краткое княжение в Новгороде его сына Мстислава-Бориса (6).
Ипатьевская летопись сообщает любопытные детали поведения Мстислава Ростиславича в связи с его призванием в Новгород: "Прислаша Новгородци муже свои ко Мстиславу к Ростиславичю, зовуче к Новугороду Великому. Он же не хотяше ити из Рускои земли река им, яко не могу ити из отчины своее и со братьею своею разоитися, прилежно бо тщашеться хотя страдати от всего сердца за отчину свою, всегда бо на великая дела тьсняся размышливая с мужи своими, хотя исполнити отечьствие свое; си размышливая вся во сердци своем, не хоте ити. Но понудиша и братья своя и мужи свои, рекучи ему: "Брате, аже зовуть тя с честью, иди — а тамо ци не наша отчина?". Он же, послушав братьи свое и мужей своеих, поиде с бояры Новгородьцкими и се положи на уме своем: Аще Бог приведеть мя сдорового [в] дьни сия, то не могу никакого же Рускои земле забыти" (7).
Из этого рассказа возникает представление, во-первых, о единодушии Ростиславичей, их совместном управлении Смоленском (Мстислав не желает "со братьею своею разоитися"), а во-вторых, о твердой уверенности смолнян в том, что в Новгороде также находится их отчина. Этот последний тезис возможно понимать расширительно: новгородский стол в свое время принадлежал и отцу Мстислава — Ростиславу, и его деду — Мстиславу Владимировичу. Однако не исключено и более узкое понимание "смоленской отчины" в Новгороде, основывающееся на дальнейшем летописном рассказе.
Весной 1180 г. возник конфликт между Мстиславом Ростиславичем и управлявшим смоленским столом князем Романом Ростиславичем. Мстислав задумал поход на Полоцк, "хотя оправити Новгородьскую волость и обиду (дед Всеслава Васильевича, княжившего тогда в Полоцке, — Всеслав Брячиславич в 1066 г., взяв Новгород, увез из него церковные сосуды и "погост один завел за Полтеск"), однако Роман воспрепятствовал этому походу: когда Мстислав пришел "на Луки с вои Новгородьскими, услышав же то Роман, брат его во Смоленьски, посла сын свои Мьстислав Полотьску к зяти своему в помочь, а к брату своему Мьстиславу посла муж свои, река ему: Обиды ти до него нетуть, но же идеши на нь, то первое пойти ть на мя. Он же, не хотя вередити сердца брату своему стареишому, возратися в Новъгород" (8).
Эта акция Романа была, надо полагать, тем обиднее для Мстислава Ростиславича, что только что прошедшей зимой он укрепил на псковском столе Мстислава-Бориса Романовича, поссорившегося было с псковичами; теперь тот же Мстислав Романович отправлен своим отцом на защиту Всеслава Полоцкого от Мстислава Храброго. Когда по возвращении из Лук Мстислав Ростиславич заболел и отдал предсмертные распоряжения, то поручителями за своих детей назначил не "старейшего" Романа, а других своих братьев: "Се приказываю детя свое Володимера Борисови Захарьичю и с сим даю брату Рюрикови и Давыдови с волостью на руце, а что обо мне Бог промыслит. И тако приказав дети свои братье своей, умер" (9). Как видим, у Мстислава Ростиславича была и конкретная волость, которую он завещает своим детям. Что это за волость? Локализовать ее возможно, зная, какими землями владели потомки Мстислава Храброго, у которого кроме старшего Владимира было еще два сына — Мстислав и Давыд.
Владимир Мстиславич в 1208 г. вместе с новгородцами участвует в отражении литовского нападения: "Новгородьци угонивъше Литву в Ходыницих, избиша с князьмь Володимиромь и с посадникомь Твердиславомь" (10). В этом походе он, надо полагать, выступал в качестве руководителя псковской рати, поскольку под следующим, 1209 г. именуется Владимиром Псковским: тогда Мстислав Мстиславич "лучяном да князя Володимира Пльсковьскаго" (11). В 1211 г. псковичи изгнали князя Владимира (12); Новгородская 4 летопись именует его в рассказе об этом событии Торопецким: "Изгнаша Псковици от себе князя Володимеря Торопьскаго" (13). Под 1216 г. он снова титулуется князем Псковским (14). По-видимому, он вернулся на псковский стол в 1215 г., когда сменившего его в Пскове Всеволода Борисовича-Мстиславича (он в качестве псковского князя упомянут под 1212 г.) (15) Мстислав Мстиславич оставляет в Смоленске (16). После Липицкой битвы 1216 г., в которой Владимир принимал активное участие, он возвращается в Псков (17). В 1217 г., придя в Новгород "своими орудии", Владимир участвует в новгородском походе на Медвежью Голову (18). В последний раз он упоминается в летописи под 1225/26 г., когда вместе с неназванным по имени сыном участвовал в отвоевании у Литвы Торопецкой волости (19). Как видим, будучи связан главным образом с псковским столом, Владимир Мстиславич титулуется князем Торопецким.
Имя его сына — Ярослав — выясняется из летописных рассказов 1233-1240 гг., когда он воевал с Псковом на стороне немцев и изгнанной из Новгорода Борисовой чади; в 1245 г. Ярослав Владимирович возглавлял новоторжцев, отражая литовский набег (20). У Ярослава Владимировича был сын от первого брака: под 1243 г. в летописи рассказывается о чуде над гробом жены Ярослава (св.Евпраксии), убитой своим пасынком в Медвежьей Голове и погребенной в основанном ею псковском Иоанновском монастыре (21).
Заслуживает внимания то обстоятельство, что Владимир Мстиславич и его супруга Агриппина почитались в Ржеве, где сохранялись их мощи; почитание однако было запрещено в 1746 г. после освидетельствования мощей специальной комиссией, передавшей в Тверь иконы Владимира и Агриппины и написанную в 1717 г. их надгробную доску (22).
Давыда Мстиславича летописец впервые называет под 1212 г. в рассказе о походе Мстислава Удалого на чудь и ереву: "бяше же ту и Пльсковьскыи князь Всеволод Борисовиць с пльсковици, и Торопьцьскыи князь Давыд, Володимирь брат" (23). Торопецким князем он оставался до гибели в зиму 1225/26 г., когда участвовал в отвоевании у Литвы торопецкой волости ("торопцяне с князьмь своимь Давыдомь поидоша по них"; "ту же убиша князя Торопьчьскаго Давыда") (24).
В яркой биографии Мстислава Мстиславича Удалого, деятельность которого была больше связана с южными столами, нас, естественно, интересует период его новгородской активности. В зиму 1208/09 г. Мстислав, придя в Торжок, предлагает себя в князья Новгороду и принят новгородцами. Владимирский летописец в этой связи помещает следующее известие: "В се же лета князь великий Всеволод посылал сына своего Костянтина с братиею на Мстислава Мстиславича Торжьку. Он же слышав, иде на нь рать Торжьку, [иде] Новугороду, а оттуль в Торопець, в свою отчину" (25). В 1209 г. Мстислав, рассорившись с новгородским архиепископом Митрофаном, отправляет его в Торопец (26). Некоторые летописные тексты прямо называют Мстислава Мстиславича — Торопецким (27).
Его отчиной, однако, был не только Торопец, но и Ржевская земля (вероятно, как часть Торопецкого княжества). Когда в 1216 г. предводительствуемые им новгородцы выступили в поход на Суздаль, приведший их на Липицкое поле, то "Мьстислав поиде Серегером, и въниде в свою волость, и рече новгородьцем: идете в зажития, толико голов не емлете" (28). Селигерским путем из Новгорода по дороге на Суздаль можно было войти лишь в Ржевскую, а не в собственно Торопецкую землю, тем более что дальнейший маршрут похода пролегал через "Рьжевку, городьць Мьстиславль" (29).
В 1217 г. Мстислав уходит из Новгорода "поискати Галиця" и дальнейшая его судьба целиком связана с Галицкой землей, где он и умер в 1228 г., намереваясь поручить дом свои и дети князю Даниилу Романовичу Галицкому; в 1231 г. за его "добродеяние" Даниил дает его детям Торческ (30). Дочь Мстислава уже к 1216 г. была замужем за князем Ярославом Всеволодовичем (31). Существует дискуссия, была ли она матерью Александра Невского или тот родился от другой жены Ярослава, исчерпанная, на мой взгляд, полностью В.А.Кучкиным, который подтвердил происхождение Александра Ярославича от Мстислава Удалого по материнской линии (32). Не с претензиями ли на Торопец как на материнское наследство связан "протокол" свадьбы Александра Ярославича, когда в 1239 г. он "венчася в Торопчи, ту кашу чини, а в Новегороде другую"? (33)
Таким образом, все дети Мстислава Ростиславича Храброго являются владельцами Торопца (и Ржевской земли). Поскольку это их отчина, она, следовательно, перешла к ним от отца. Принадлежность же Мстиславу Храброму Торопца очевидна из летописного расказа о походе русских князей на Новгород в 1169-1170 гг., в котором предводителями отрядов были, в частности, "Роман и Мьстислав с смольняны и с торопьцяны" (34). Роман Ростиславич в это время княжил в Смоленске; поэтому торопецким военачальником оказывается Мстислав.
Попутно следует коснуться вопроса о происхождении загадочного князя Федора Ржевского, упоминаемого в летописи под 1314-1315 гг. (35) Надо полагать, что он принадлежал к потомству Владимира Мстиславича, у которого был сын Ярослав и не известный нам по имени внук. Давыд Мстиславич потомства не имел; во всяком случае, источники не содержат даже намеков на его возможных детей. Один из сыновей Мстислава Удалого Василий умер в Новгороде в 1217 г. (36), другой — Юрий — в 1232 г. получил псковский стол (37), остальные его дети (в их числе, возможно, и Юрий), как уже отмечено, получили в удел Торческ. То же происхождение — от Владимира Мстиславича — имеет, по всей вероятности, еще один Ржевский — Иван, упомянутый под 1364 г. (38) Если это так, то почитание Владимира Мстиславича и его жены Агриппины в Ржеве находит объяснение как родительский культ их потомков — князей Ржевских.
* * *
Как можно заметить, рассматривая сумму летописных известий о Торопце, экспансия Литвы на его территорию началась вскоре после ухода из Новгорода столь грозного полководца, каким был Мстислав Удалой. В 1223 г. литовскому отряду удалось безвредно уйти от князя Ярослава, гнавшегося за ним до Усвята (39). В 1225 г. литовцы разорили всю Торопецкую волость, воевали около Торжка и были побеждены на возвратном пути у того же Усвята, а в предыдущем году летопись отметила нападение Литвы на Руссу (40). В 1231 г. военные действия ведутся у Лобны (т.е. у торопецко-новгородской границы), в Мореве и на Селигере (41), проникнуть куда возможно только от Торопца. Спустя три года объектом литовского нападения снова становится Руса (42). Очевидно, что во всех приведенных случаях речь идет о литовских набегах через Полоцкое и Витебское княжества, неспособные противодействовать этим набегам. То, что Торопец в указанный период еще не завоеван Литвой, подтверждается уже приведенным выше летописным известием 1239 г. о венчании в Торопце князя Александра Ярославича. Этот год в русско-литовских отношениях был благоприятен для Руси: "Того же лета князь велики Ярослав Всеволодам, внук Юрья Долгорукаго, ходи на Литву и победи их, Смолнян бороня, и посади у них в Смоленсце на столе великого княжениа князя Всеволода Мстиславича, внука Романа Мстиславича, шурина же брата своего Констянтина Всеволодичя" (43).
Между тем уже в следующем десятилетии ситуация решительно меняется. Упоминание под 1239 г. Брячислава, на дочери которого женился Александр Невский, является последним упоминанием полоцкого князя из числа потомков Всеслава; в 1262 г. на полоцком столе сидит литовский князь Товтивил (44), но принадлежность Полоцка к военному союзу с Литвой очевидна еще в 1258 г. (45) Последнее свидетельство о независимости Витебска от Литвы относится к 1245 г., когда там находился сын Александра Невского (у своих родственников по матери?) (46). Уже в 1245 г. Литва снова демонстрирует военную активность за восточными рубежами Торопецкой земли, нападая на Торжок и на Бежицы и терпя поражение от Александра Невского под Торопцом и Жижецом (47). Несмотря на успех Александра Ярославича, позиции литовцев в Торопецкой земле остаются достаточно прочными, о чем можно судить по летописному сообщению 1248 г.: "Того же лета князь велики Владимерский Михайло Ярославич Хоробрит ходи ратью на Литву, и убиша Литва великого князя Михаила Ярославича Владимерскаго, внука Всеволожа, правнука Юрья Долгорукаго, праправнука Владимера Мономаха... Братиа же его князи Суздалстии идоша на Литву, и биша их у Зубцова (48). Поскольку Зубцов расположен в непосредственной близости к Ржеву, из этого сообщения очевидно, что театром военных действий 1248 г. оказывается и ржевская округа.
В 1253 г. нападение литовцев на новгородские волости ведется из Торопца, куда направлено преследование их князем Василием Александровичем (49). В 1258 г. Литва совершает жестокое нападение на Торжок (50). Все эти факты свидетельствуют об активизации литовской экспансии на северных и восточных границах Торопецкой земли, которая, следовательно, является ее плацдармом. Исчезновение в летописи интереса к Торопцу после 1253 г., как кажется, возможно связать с событием 1262 г., когда новгородцы "с Литвою мир взяша" (51), по-видимому, согласившись с литовскими правами на Торопец. Заметим также, что литовский поход 1258 г. продемонстрировал успех не только относительно Новгорода, но и относительно Смоленска: "Придоша Литва с Полочаны к Смоленьску и взяша Воищину на щит" (52). Отметить это обстоятельство необходимо, так как позиция Новгорода, касающаяся прав Литвы на смоленский Торопец, могла быть только производной от позиции самого Смоленска.
После заключения договора 1262 г. литовская тема — в приложении к Торопцу и Ржеву — надолго уходит со страниц новгородской летописи и возникает снова только в 1285 г. в виде глухого сообщения: "Того же лета Литва воеваша волость" (53). Это сообщение проясняется текстами других летописных сводов: "Того же лета Литва воеваша Тферскаго владыки церковную власть Олешку и прочяя. Совокупивше же ся Тверичи, и Москвичи, и Волочяне, и Новотръжцы, и Дмитровцы, и Зубчяне, и Ржевичи, и угонивше их биша, и полон отьяша, и князя их Домонта яша" (54). Местоположение Олешни близ Ржева и Зубцова указывает, как будто, на то, что нападение на эту тверскую волость могло произойти только со стороны Торопца. В то же время ржевичи выступают здесь как сила, противостоящая Литве, т.е. Ржев в указанный период еще не находился под властью Литвы.
Однако уже к 1335 г. литовское овладение Ржевской землей несомненно. Под этим годом летопись рассказывает: "великому князю Ивану приихавшю в Торжок из Новагорода, воеваша Литва Новоторжьскую волость на миру; и послав князь великыи, пожже городке Литовьскыи Осечен и Рясну и иных городков много" (55). Городки Осечен и Рясна находились в пределах Ржевской земли — Осечен на верхней Волге, Рясна на ржевско-новоторжском рубеже. Если это литовские городки, значит в предшествующее событию 1335 г. время Литва основательно освоила ржевскую территорию. Симптоматично и то, что ржевский князь Федор (в котором выше предположен потомок князя Владимира Мстиславича Торопецкого) в 1314-1316 гг. выступал в роли новгородского представителя князя Юрия Даниловича Московского, т.е. уже не имел своего удела. По всей вероятности, освоение Ржевской земли Литвой состоялось на рубеже XIII и XIV вв., во всяком случае — между 1285 и 1314 гг. Некоторые дополнительные соображения по этому поводу будут высказаны ниже.
В существующей литературе постоянным стало утверждение, что переход Торопца и Ржева под власть Литвы произошел в 1355 г., когда "Сижьскаго сын Иван сяде с Литвою во Ржеве. Toe же осени воевал Олгерд Гедимановичь Брянеск и Смоленеск, и у князя Василиа Смоленьскаго полонил сына" (56"; по утвердившемуся мнению, литовским для Ржевской земли был краткий период с 1355 по 1377 г., закончившийся окончательным переходом Ржева под власть Москвы (57).
Между тем этот период был временем непрерывной борьбы за отвоевание Ржева Москвой. В 1357 г. "Тверская рать да Можайская взяша Ржеву, а Литву изгнаша" (58). Однако на следующий год "Олгерд Гедимановичь посла сына своего Андрея со многою силою ко Ржеве, и град взял, и наместники своа в нем посадил" (59). В 1359 г. Ольгерд "приездил Ржевы смотрити" (60). Но в 1367 г. "князь Володимер Андреевичу внук Иванов, правнук Данилов, ходил ратью ко Ржеве и взят еа" (61). В 1369 г. "Москвичи и Волочане воевали Смоленьскиа власти" (62). Этот успех, правда, был непродолжителен: в 1375 г. "князь великий Дмитрей Ивановичь Московьский послал брата своего, князя Володимера Андреевичя ко Ржеве; он же, стояв у града три дни, посад пожже, а града не взя" (62). Вопрос о передаче Ржевской земли Москве был решен в недолгое литовское правление Кейстута (1381-1382 гг.), о чем можно судить по докончанию Василия Темного с Казимиром 1449 г., в котором граница между московской Ржевской волостью и литовской Торопецкой волостью основывается на том, как было "пры великом князи Ксстутьи" (63).
Внедрение литовской власти в Ржевскую землю задолго до событий 1355 г. косвенно подтверждается посланием Ольгерда вселенскому патриарху Филофею, в котором летом 1371 г. (64) он жаловался на митрополита Алексея, поддержавшего московского великого князя в захвате у Литвы городов Ржевы, Сишки, Гудина (Тудина?), Осечена, Горышена, Рясны, Кличеня, Вселука, Волго и других (65). Послание направлено в период подготавливаемых или уже начавшихся переговоров о перемирии между Москвой и Литвой, в результате которых вопрос о принадлежности Ржева был оставлен открытым ("А со Ржевы до исправы не сослати") (66). Совершенно очевидно, что жалоба Ольгерда была бы абсолютно необоснованной, если она не имела под собой реальной опоры в уже сложившемся до середины XIV в. праве литовского великого князя на владение ржевскими городками; иными словами — если бы эти городки были завоеваны Литвой за какие-нибудь полтора десятилетия до составления жалобы патриарху. Более того, послание позволяет понять, что отвоевание ржевской территории от Литвы произошло сравнительно недавно, и действия Ольгерда, активизировавшиеся в 50-х гг. XIV в., имели целью восстановление старой границы. К подобному выводу пришел и В.А.Кучкин: "К середине 30-х гг. XIV в. верховья рек Волги и Тьмы были уже литовскими" (67).
Таким образом, мы приходим к выводу, что бывшая новгородско-смоленская граница превратилась в новгородско-литовскую на рубеже XIII и XIV вв., самое позднее — в начале XIV в. Возможно ли каким-либо другим способом отыскать момент регулирования новых отношений, возникших из изменившейся ситуации? Такой способ предоставляют наблюдения над новгородско-литовскими докончаниями XV в.
Оставляя в стороне докончание 1471 г. (68), возникшее в экстремальных обстоятельствах, и располагая идентичным формуляром в докончаниях 1441/42 (69) и 1431 гг. (70), мы можем утверждать, что в договорных отношениях Новгорода и Литвы существовал такой же регламент, как и в докончаниях Новгорода с русскими великими князьями, т.е. договор возобновлялся при всякой перемене на великом столе. Действительно, приход к власти в Литве Свидригайла в 1430 г. после смерти Витовта вызывает к жизни заключение докончания с Новгородом уже 25 января 1431 г. (71) В 1435 г. определилась окончательная победа Жигимонта над Свидригайлом, и в зиму 1436 г. "послаша новгородци посадника новъгородского Григориа Кюриловича к Жидимонту, и князь. Литовьскыи Жидимонт человаше крест к новгородцем к послом, и взяша мир" (72). После убийства в 1440 г. Жигимонта Литва избирает в великие князья Казимира Ягайловича, а в 1441/42 г. заключается новое докончание между Новгородом и Литвой (73).
Указанный порядок взаимоотношений имеет значительную древность. В 1393 г., когда литовский великий стол занял непосредственный предшественник Свидригайла Витовт, летопись отмечает аналогичное действие со стороны Новгорода со ссылкой на уже существующую традицию: "Седе на княженьи в Литве князь Витовт Кестутьевич, и новгородцы взяша с ним мир по старине" (74).
Была ли эта "старина" стариной формуляра? Иными словами, имелся ли в докончании конца XIV в. раздел, определяющий систему передачи Литве части доходов с пограничных новгородских волостей? На этот вопрос следует ответить положительно, поскольку в докончаниях 1431 и 1441/42 гг. имеется некий формулярный реликт, дающий основание говорить о достаточно раннем возникновении их известного нам формуляра: "А торопечкому тиуну по новгородской волости не судити, ни ржевьскому". Коль скоро этим пунктом утверждается невмешательство литовских тиунов в новгородский правопорядок, очевидно, что под ржевским тиуном надо понимать не тиуна Ржевы Пустой, какового никогда не существовало, а тиуна Ржевы Володимеровы. Но ведь с 1381 г. Ржевская земля уже принадлежала Москве. Следовательно, реликтовое упоминание литовского ржевского тиуна в докончаниях 1431 и 1441/42 гг. ведет нас, по крайней мере, во времена великого княжения Ольгерда Гедиминовича (1341-1377 гг.).
Возможно, разумеется, ставить вопрос о наличии в этих докончаниях разных хронологических пластов, т.е. предполагать постепенное складывание их формуляра, связанное, например, с изменением состава тех волостей, частичный доход с которых поступает в Литву. Таких пластов не обнаруживается при изучении системы денежных единиц в новгородско-литовских докончаниях, которая соответствует нормам как XV, так и XIV в., когда рубли и полтины сосуществовали с куницами и белами; в обиходной практике последние фигурировали в счете и после перехода к монетному обращению в первой четверти XV в., будучи по существу реликтовыми. Имеется только одно видимое противоречие, требующее осмысления. Единицей обложения одних волостей "Чернокунства" (Буйцы, Лопастицы) является сам чернокунец, а других (Молвятицы, Кунско, Березовец, Стерж, Морева, Жабна) — административные членения волостей. Однако эта разница может восходить к еще долитовским временам и отражать хронологию передачи волостей в вотчины монастырям и владыке, поскольку определение объема черной куны всякий раз связано с разделом частей дохода между вотчинником и князем.
По-видимому, мы подошли вплотную к решению вопроса о дате первоначального установления интересующего нас формуляра. Под 1326 годом, т.е. в начале той эпохи, когда вся прежняя новгородско-смоленская граница стала новгородско-литовской, летопись сообщает: "Того же лета приехаша послы из Литвы: брат Гедиминов князя Литовьского Воини Полотскыи князь, Василии Меньскыи князь, Федор Святославич; и докончаша мир с новгородци и с Немци" (75). В Никоновской летописи рассказ о посольстве 1326 г. осмыслен неверно: "Того же лета приидоша послы из Литвы в Новъград, братиа Литовскаго князя Гедимена: Воина, князь Василей Полотьцкий, князь Федор Ростиславичь Менский, и докончаша мир с Новогородцы и с Немцы" (76). Никакого Федора Ростиславича источники в указанное время не знают — единственный князь с таким именем Федор Ростиславич Черный, сын Ростислава Мстиславича Смоленского, князь Ярославский, умер еще в 1298 г. (77) Что касается Федора Святославича, то он был сыном Святослава Глебовича, внуком Глеба Ростиславича, правнуком Ростислава Мстиславича. Его дед Глеб, владея смоленским столом, умер в 1278 г., а отец Святослава, будучи князем можайским, в 1304 г. был пленен Юрием Даниловичем Московским, отнявшим Можайск у смоленских князей (78), в 1309 г. отобрал Брянск у своего племянника Василия Александровича, но в следующем году был убит в сражении с союзными Василию татарами (79).
Участие князя из смоленской линии в акции 1326 г. достаточно симптоматично. Относительно минского князя Василия возможно высказать предположение, что под его властью находился и пограничный с Новгородской землей Витебск (80). Что же касается участия в заключении этого договора немцев, то оно более чем понятно: 28 января 1323 г. Новгород заключил союз с Ливонским орденом, направленный против Литвы; одним из пунктов этого соглашения было: "чтобы новгородцам мира с литовцами не заключать без нашего согласия, и нам мира с литовцами не заключать без согласия новгородцев" (81).
Не исключено, что поводом к заключению мира 1326 г. послужил военный успех новгородцев, о котором глухо упоминуто в летописях под 1324 г.: "Тогда же биша Литву Новгородци на Луках" (82).
Показательно то, что спустя буквально семь лет после заключения договора 1326 г. новые отношения Новгорода и Литвы приводят к учреждению литовских княжеских кормлений в Новгородской земле, надолго ставших традиционными. В 1333 г. "въложи Бог в сердце князю Литовьскому Наримонту, нареченому в крещении Глебу, сыну великого князя Литовьскаго Гедимина, и присла в Новъгород, хотя поклонитися святей Софеи; и послаша новгородци по него Григорью и Олександра, и позваша его к собе; и прииха в Новъгород, хотя поклонитися, месяца октября; и прияша его с честью, и целова крест к Великому Новуграду за один человек; и даша ему Ладогу, и Ореховый, и Корельскыи, и Корельскую землю, и половину Копорьи в отцину и в дедену, и его детем" (83). Таким образом, на протяжении короткого времени создается система литовских гарантий безопасности со стороны как южной, так и северо-западной границы Новгородской земли: мир с Литвой на юге поддерживается выплатой ей черной куны с пограничных волостей, а на северо-западе литовская кормленческая волость защищает земли Новгорода от шведской опасности.
Из всего изложенного следует вывод: договором 1326 г. Литва унаследовала те права на пограничные новгородские волости, которые до того принадлежали исключительно князьям смоленской линии — потомкам внука Владимира Мономаха — Ростислава Мстиславича, бывшим предшественниками литовских князей по владению Торопцем и Ржевом. Существуют ли признаки исключительной принадлежности части доходов с этих волостей в долитовское время смоленским князьям?
Подтверждение правильности изложенного тезиса заключается, на мой взгляд, в том, что литовские права на получение черной куны с пограничных новгородских волостей никогда не подвергались сомнению со стороны русских великих князей, которые все происходили не из потомства Мстислава Владимировича, а из потомства Юрия Долгорукого. Ведь если бы правильным было мое первоначальное предположение о выделении этих волостей самими новгородцами для обеспечения расходов по содержанию двора приглашаемых на новгородский стол князей (84), то отчуждение домениальных доходов к Литве не могло бы не вызвать протестов и санкций со стороны Москвы или Твери. Поскольку таких протестов не было, значит русские великие князья не обладали правом получения черной куны с указанных волостей и не претендовали на такое право. Хотя в 1482 г. Иван III, присоединив Новгород к Москве, отдает Мореву Ф.И.Вельскому в вотчину (не в поместье!) вместе с черной куной, но ведь Федор Вельский был литовским князем, перешедшим на службу к Москве. Судя по "Записи о Ржевской дани", по крайней мере в первые годы после присоединения Новгорода, Иван III еще не принял решения об отказе от выплаты черной куны с пограничных волостей королю Казимиру, а во время многочисленных переговоров с Литвой в конце XV в. молчаливо уходил от этой проблемы. Отказ Литве в этих доходах — об этом рассказано в первой главе настоящего исследования — был осуществлен явочным порядком.
К сожалению, большинство жалованных грамот на земли из состава интересующих нас волостей не сохранились. Мы не знаем, когда владыке были отданы Молвятицы, Жабна и Пирос. Однако известно, что Аркаж монастырь, получивший волости Лопастицы и Стерж, был основан в 1153 г. (85), а следующей за этим известием фразой в Новгородской 1 летописи оказывается: "В лето 6662. Изгнаша новъгородци князя Ярослава в 26 марта, и въведоша Ростислава, сына Мьстиславля, априля в 17" (86). По аналогии с передачей Пантелеймонову монастырю земельного участка по его учредительной грамоте (т.е. в связи с основанием монастыря), можно предположить, что жалование Аркажу монастырю княжеских волостей было совершено Ростиславом Мстиславичем. Об особом покровительстве первому игумену этого монастыря Аркадию именно со стороны Мстиславичей известно из учредительной грамоты Пантелеймонова монастыря, согласно которой тот же Аркадий за двадцать лет до основания им Успенского Аркажа монастыря был поставлен игуменом в Пантелеймонов монастырь его ктитором князем Изяславом Мстиславичем (87). Что касается обоих документально известных пожалований Юрьеву монастырю (грамоты на Буйцы и на Ляховичи), то они предприняты в княжение брата Ростислава — Всеволода Мстиславича, а одно из них скреплено распоряжением их отца Мстислава.
В истории Новгорода существовал период, когда судьба смоленского наследства была неопределенной. Имею в виду время очевидного упадка смоленской власти в Торопце и Ржеве во второй половине XIII в. Именно в этот период была, в частности, решена судьба Смерды, доходы с которой были частично переданы городищенской церкви. Получателем черной куны тогда, по-видимому, была софийская казна.
1. ПСРЛ, т.1. Изд.2-е. Вып.2. Л., 1927, стб.374; т.2. Изд.2-е. СПб., 1908, стб.598.
2. ПСРЛ, т.2. Изд.2-е, стб.600.
3. Там же, стб.605.
4. Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М; Л., 1950 (при дальнейших ссылках — НПЛ), с.36.
5. Там же.
6. Там же, с.471: после Ярополка Ростиславича новгородцы призвали "Бориса Романовичя; и по Борисе прииде отець его Роман Ростиславичь; потом брат его Мьстислав Храбрый Ростиславичь".
7. ПСРЛ, т.2. Изд.2-е, стб.606-607.
8. Там же, стб.608-609.
9. Там же, стб.609.
10. НПЛ, с.51, 249.
11. Там же, с.52, 249.
12. Там же, с.52, 250.
13. ПСРЛ, т.4. Изд.2-е, ч.1, вып.1. Л., 1925, с.184. Псковская 3 летопись сообщает об этом событии под 1213 г.: "Изгнаша от себя псковичи князя литовского Володимера Торопецкого" (Псковские летописи, вып.2. М., 1955, с.77). Наименование Владимира литовским — явная ошибка редактора, во времена которого Торопец принадлежал Литве.
14. НПЛ, с.55, 255.
15. Там же, с.53, 251.
16. ПСРЛ, т.7. СПб., 1859, с.119. О
17. ПСРЛ, т.4. Изд.2-е, ч.1, вып.1, с.197. '
18. НПЛ, с.57, 257-258.
19. Там же, с.64, 269.
20. Там же, с.72, 77, 79, 282, 294, 304, 449.
21. Там же, с.79( 297.
22. Квашнин-Самарин Н. Исследование об истории княжеств Ржевского и Фоминского. Тверь, 1887; см. также рецензию В.Колосова на этот труд (Сборник Тверского общества любителей истории, археологии и естествознания, вып.1. Тверь, 1903, с. 358-359). Иконы и надгробная доска изданы: Жизневский А.К. Описание Тверского музея. Археологический отдел. М., 1888, с.64-67, № 85-86.
23. НПЛ, с.53, 251. Псковская 3 летопись относит это событие к 1214 г. (Псковские летописи, вып.2, с.77).
24. НПЛ, с.64, 269.
25. ПСРЛ, т.ЗО. М., 1968, с.83.
26. НПЛ, с.52, 250.
27. См., например: ПСРЛ, т.38. Л., 1989, с. 164.
28. НПЛ, с.55, 255.
29. Там же.
30. ПСРЛ, т.2. Изд.2-е, стб.766.
31. ПСРЛ, т.25. М.; Л., 1949, с.114.
32. Кучкин В.А. К биографии Александра Невского // Древнейшие государства на территории СССР, 1985. М., 1986, с.71-80.
33. НПЛ, с.77, 289.
34. Там же, с.33, 231.
35. Там же, с.94, 335-336.
36. Там же, с.57, 258.
37. Там же, с.72, 281: "Придоша пльсковици, поклонишася князю: ты нашь князь; и въспросиша у Ярослава сына Федора, и не да им сына, и рече: се даю вы шюрин свои Гюргя; и ведоша и, поимше, Пльскову". Поскольку женой Ярослава Всеволодовича была дочь Мстислава Удалого, его шурин Юрий является одним из сыновей Мстислава.
38. ПСРЛ, т.1. Изд.2-е. Вып.З. Л., 1928, стб.532; т.5. ИздЛ-е. СПб., 1851, с.229.
39. НПЛ, с.61,263.
40. Там же, с.61, 64, 264, 269.
41. Там же, с.68, 275.
42. Там же, с.73, 283-284.
43. ПСРЛ, т.10. СПб., 1897, с.115.
44. НПЛ, с.83, 312.
45. Там же, с.82, 310.
46. Там же, с.79, 304.
47. Там же.
48. ПСРЛ, т.10, с.137.
49. НПЛ, с.80, 307.
50. Там же, с.82, 310.
51. Там же, с.83, 311.
52. Там же, с.82, 310.
53. Там же, с.326.
54. ПСРЛ, т.10, с.166.
55. НПЛ, с.347.
56. ПСРЛ, т.10, с.228.
57. Это мнение, в частности, канонизовано в учебниках. См., например: История СССР с древнейших времен до конца XVIII в. Изд.2-е. М., 1983, с. 150.
58. ПСРЛ, т.10, с.230.
59. Там же, с.231.
60. Там же.
61. ПСРЛ, Т.П. СПб., 1901, с.10.
62. Там же, с.12.
63. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. М.; Л., 1950, с.161, № 53.
64. Дата обоснована В.А.Кучкиным. См.: Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984, с. 146.
65. Памятники древнерусского канонического права, ч.1 // Русская историческая библиотека, т.6. Изд.2-е. СПб., 1908. Прилож., стб.136, 138, № 24.
66. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей, с. 22, № 6.
67. Кучкин В.А. Формирование государственной территории, с. 147.
68. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949, с.129-132, № 77.
69. Там же, с.115-116, № 70.
70. Там же, с. 105-106, №63.
71. Там же.
72. НПЛ, с.419.
73. Грамоты Великого Новгорода и Пскова, с. 115-116, № 70. Обоснование даты этого документа см.: Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. Хронологический комментарий. М., 1991, с. 178.
74. НПЛ, с.419.
75. Там же, с.98, 341, 458; ПСРЛ, т.4. Изд.2-е, ч.1, вып.1, с. 260; т.5. Изд.1-е, с.217; т.7, с.199; т.25, с.167.
76. ПСРЛ, т. 10, с.190.
77. Там же, с. 172.
78. Там же, с. 174.
79. Там же, с. 179.
80. В.Е.Данилевич, основываясь на том, что Никоновская летопись в начале рассказа о посольстве 1326 г. пользуется термином "братия", предположил, что Василий был братом Воина и Гедимина (Даншевич В.Е. Очерк истории Полоцкой земли до конца XIV столетия. Киев, 1896, с.156, примеч.71). Однако в текстах более ранних летописных сводов употреблен термин "брат", распространяющийся только на Воина.
81. Грамоты Великого Новгорода и Пскова, с.66, № 37.
82. ПСРЛ, т.25. М; Л., 1949, с.167; т.7. СПб., 1856, с.199.
83. НПЛ, с.345-346. О кормленческой волости см.: Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина (Историко-генеалогическое исследование).М., 1981, с.213-229.
84. Янин В.Л. Княжеский домен в Новгородской земле // Феодализм в России. М., 1987, с.119-134.
85. НПЛ, с.29, 215.
86. Там же.
87. Корецкий В.И. Новый список грамоты великого князя Изяслава Мстиславича Новгородскому Пантелеймонову монастырю // Исторический архив, 1955, № 5, с.204-207.