В начало | Каталог | |
ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВАВоеводский розыск Воевода Иван Семенович Прозоровский уселся удобней и поглядел на подьячего.
— Поди домой, Якушка. Управимся без тебя, — сказал он. Подьячий вытер о длинные прямые космы конец приготовленного пера. — Слушаю, воевода-боярин! — Он подозрительно поглядел на одну из трещавших свечей. Мелкими шажками, на цыпочках подошел к ней, отщипнул нагоревший конец фитиля и, пятясь Б дверь задом, несколько раз поклонился. Жуя губами концы усов, боярин дождался, когда за подьячим захлопнулась дверь. — Иди-ка ближе, не хоронись, — приказал он женщине, жавшейся возле стены. — Не бойся, не бойся, не съем… Сказывают в книгах, что есть людоядцы на островах окиянских, а я православный. Женщина вышла на свет. — Ближе! — нетерпеливо приказал воевода. Она несмело приблизилась. Через стол он уставился на нее. Поднял подсвечник, придвинул свечу к ее лицу с опущенными ресницами и усмехнулся. — Вон ты какая! — сказал он. — Ладно, вдова!.. Сказывай мне по порядку, по чести — много ль мой брат, князь Михайло Семеныч, к тебе ходил, и почасту ль, и для чего ходил, и подолгу ль сиживал? Как попу на духу, говори. Чужих нету. Того для и Якушку угнал, чтоб про брата ведать… Женщина молчала. — Ты что ж, говорить не хочешь со мной?! Я и подьячего ворочу — втроем потолкуем! Ныне я тебе не воевода — старший брат распутника, князь Михайлы. А то воеводой стану — тогда не про брата начну спрошать, а про корчемство: сколь вина торговала, сколь казны государственной напойной сумела схитить… Слышь, спрос будет иной!.. — пригрозил воевода, и самый голое его говорил, что боярин не шутит. — Ходил князь Михайла, — чуть слышно пролепетала женщина. — Ведаю, что ходил. Каб не ходил, так ребра и голову ему не ломали бы. Спрошаю: давно ли он ходит к тебе? Почасту ль? Для какой нужды? — Ходил он с начала петровска поста, после троицы, кажду неделю по разу, когда в середу, а когда и в пяток… — Любил он тебя? — внезапно придвинув лицо, спросил воевода. — Ой, что ты, боярин! — будто даже в испуге воскликнула женщина. — Пить к бабке ходил. — А-а, к ба-абке! А ты, стало, тут не у дел? Ничем ты его в соблазн не вводила — ни взором, ни словом сладким? А ходил он вонючу брагу пить, что бабка варит, да, может, бабку твою и любил, по младости, сдуру? — ехидно спросил боярин. — Грех, боярин-воевода, на бабку такое молвить! — На вдову грех, на бабку грех! — раздраженно воскликнул воевода. — А с бабкой про что беседу водил? — Смеешься, боярин! Какая с бабкой беседа? «Подай» да «прими», «закуски прибавь» да «винца подлей» — тут и все! — Стало, пил и сычом сидел, слова ни с кем не молвил? — Ой, боярин, да как мне ведать! С товарищами своими, чай, речи вел, а про что… — По-татарски он, что ль, говорил?! — взбешенный крикнул боярин. — По-русски, про Стеньку Разина, про злодея, — шепнула женщина, оглянувшись по сторонам. — Чего же он сказывал про злодея? — вслед за стрельчихой понизив голос, спросил Прозоровский. — Его бы боярин спрошал. Он тебе брат. Как я тебе на боярина-князя, на брата, стану изветничать! Совестно мне, — уклончиво возразила она. — Не учи меня, дура дубова! — одернул ее боярин. — При тебе князь Михайла сказывал, стало, при мне мог сказать. Хочу знать не то, что он говорил, а что ты слыхала… — Слыхала, что вор Стенька оборотиться хочет на Волгу с моря от кизилбашцев, что ты, воевода-боярин, хотел его изловить и повесить, а тут пришла грамота от царя… — Дура! Что ты там в грамотах смыслишь! — испуганно воскликнул воевода. — Ну, что ты про грамоту слышала? Ну?! — нетерпеливо накинулся он на стрельчиху. — Что князь Михайла сказал? — Что государь оказал-де злодею милость и не велел-де его показнить, а пустить его к дому, в станицы. А братец твой, воевода-боярин… — Вдова осеклась, робко взглянула на Прозоровского и молча опустила глаза. — А он? — грозно спросил воевода. — Не смею, боярин… — Под пыткой скажешь! — сурово пообещал боярин. — Ну, что князь Михайла? — А князь Михайла-де грамоты царской слушать не хочет… — шепотом произнесла она. — Цыц, женка! — остановил воевода. — Кому ты речи те разнесла? — Молчала, боярин. — А кто Михайлу побил, когда он в остатный раз от тебя из корчмы шел? За что побили? — Не ведаю, воевода-боярин. Я не пособница делу такому! Может, Никитка… — несмело высказалась вдова. — Кто он? — Стрелецкий десятник Никита Петух. — За что он его — за злодея, за Стеньку? — Не ведаю, князь боярин, а чаю, что за меня он сдуру. Ирнит.[26] Чудится малому, что князь Михайла Семеныч ходит ко мне по женскому делу. Он грозился: сломаю, мол, князю ноги. Да чаяла, зря он, Никитка, грозится и не посмеет на князя… — неуверенно сказала вдова. — Где твой Петух? — Не ведаю, князь воевода… Петух — он не мой… — Бабкин, верно, Петух?! И побил князь Михайлу за бабку?! Таковы Петухи!.. — перебил боярин. И вдруг, изменившись, резко добавил: — Не за Михайлу пытать тебя стану. Михайла здоров и сам за себя отплатит. Бог даст, через три дня все шишки свои забудет… Толк не об том: Петух твой, я слышал, разинский вор и подсыльщик и ныне назад ко злодею убег. За то тебе стать под пытку. Женщина задрожала. — Воля твоя, боярин, жги, мучай… Мне жизнь не мила без мужа. Разин Стенька, злодей, моего стрельца сказнил, а самое пусть боярин замучит… Бери, твоя власть!.. — Вижу, на дыбу не хочешь. Скажи добром: какие вести Петух повез ко злодею? — Помилуй, боярин, да нешто он скажет мне! Аль не знает, за что вдовею!.. Кабы знала, что он ко злодею собрался, он тут бы был, у тебя. Аль я дороги в приказ не знаю?! Аль мужа память не чту?! В глазах стоит мужняя голова, отсеченная топором, ночи не сплю!.. Братцу твому Михайле Семенычу в ножки готова упасть за то, что хочет сгубить злодея… — заговорила громко и горячо стрельчиха. Марья знала, что воевода тащил к расспросу бежавших из Яицкого городка стрельцов и прочих людей, видя в них атаманских подсыльщиков. По совету бабки в первые дни сказалась она прибывшей не из Яицка, а из Красного Яра, чтобы избегнуть расспроса в Приказной палате. Так стала она немою сообщницей разинского подсыльщика Никиты. Она и рада была бы ему отплатить за насилие, но молчала из боязни за себя. В первый раз сказала она воеводе о казни мужа и сама испугалась, но воевода был озабочен своим. — Все врешь! — остановил он стрельчиху. — Брат воеводский — царю не ослушник! Смехом он говорил то нелепое слово. Полюбилась, должно быть, ему ты — и все. Вот и хотел он тебе угодить да любовную хитрость умыслил: про то, что побьет вора, сказывать вслух, чтобы тебе стать милее, а ты и поверила сдуру! — Так что ж, князь Михайла Семеныч меня обмануть приходил? — растерянно спросила стрельчиха. — На что же ему далось меня обмануть? Али сердце мое не довольно болело?! За что же я бога молила о здравии князя Михайлы! Я мыслила: он изо всех бояр самый смелый — дерзнет на злодея. А он для забавы, лишь языком потрепать, чтобы с блудной бабенкой потешиться? На то, знать, и сабельку носит?! Злобная ненависть Марьи к Разину не вызвала в воеводе сомнений. Горячность ее убедила боярина в правде ее слов. Он испугался того, что Михайла может стать нарушителем царской воли, но если бы в самом деле вдова дерзнула помыслить на атамана, — кто может быть виноват, что помстилась гулящая женка! Прозоровский взглянул на нее. «И обличьем взяла, и станом пригожа стрельчиха», — подумал он. — Коли тебе за мужа помститься охота, то не жди за себя иных отомстителей, — сурово сказал боярин вдове. — Что же, самой, что ли, с саблей мне выйти?! — дерзко спросила вдова. Но боярин не возмутился. — Сабля — не женское дело… Сумела ты брата Михайлу пленить красотой, сумей вора прельстить. В том женская сила твоя. Бражники все казаки. И Стенька, как все, по корчмам небось ходит, вино пьет. Государь даровал ему милость, да от корчмы и отравного зелья кто пьяниц блюдет?! Упился да сдох — и бог судья вору. Не станем жалеть! Марья смолчала, но волненье ее можно было увидеть по вспыхнувшему румянцу и частому дыханью. Глаза ее блестели, как в лихорадке… — Дозволишь домой идти, воевода-боярин? — спросила она дрогнувшим голосом, и воевода понял, что стрельчиха решилась на месть… — Иди с миром, — сказал Прозоровский. — Да про брата Михайлу ты думать забрось… По ночному городу Маша шла как в угаре, не чувствуя ног. Мысль, которую ей подсказал воевода, палила ей сердце и печень. «Пойду стречать его на бую. Пойду! — возбужденно мечтала она. — Приоденусь, брови сурьмой наведу, набелюсь, нарумянюсь. Заманю его, напою вином. Чай, захочет выпить с похода… Захочет! В Яицком городе говорили, что бражник… Придет! Обойму, приголублю злодея, ласки ему напоследок не пожалею… А там надсмеюсь!.. Увижу, что встать не может, — скажу: „Конец тебе, атаман-губитель! Пуля тебя, колдуна, не берет, ни сабля. Царское сердце околдовал ты и милости царской дождался… Бояре простили тебя. Да я, Машка, тебя не простила! Стрелецкая вдова повдовила твою казачку… Сладко собачьей-то смертью издохнуть?!“ Я зелья найду! Хитер воевода: брата, вишь, не пошлет, а женке греховные помыслы в сердце разжег! Потом, мол, не мой ответ, а я-то схвачу злодейку-колдунью, по царскому Уложенью, да вместе с зельем отравным ее на костер! И заботы не станет! А я и того не страшусь! Ничего не страшусь!..» — разгорелась Марья… — Христос с тобой, воротилась!.. А я и назад уж не чаяла ждать… Час-то поздний. Вторые, чай, петухи кричали, — встретила Марью старуха. — Постеля открытая ждет. Ложись. А я у тебя посижу… — Утре, бабушка, утре про все расскажу. Ныне спать! — сказала вдова, уже скидывая одежу, не в силах ни думать, ни говорить ни о чем, кроме своего жгучего замысла… ОГЛАВЛЕHИЕ |
||