APВ начало library Каталог

ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА


backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«СЛАВА НАРОДНАЯ»

Попутный ветер

   Дозорные от князя Каспулата Муцаловича из Тарков прискакали в Астрахань с вестью, что, по слухам из шахских земель, Разин разбил караван в семьдесят боевых персидских стругов, высланных шахом, взял добычу и после этого стал хозяином заходить в прибрежные селения, требуя дани мясом и свежей водою. И, судя по тому, какие запасы делает Разин, он, видимо, собирается возвращаться домой. Говорили, что на пирушке с каким-то князьком, который принял его подобру, Разин звал его в гости, не куда-нибудь — в Астрахань и обещал, что позволит князьку беспошлинно торговать вином на астраханских торгах. Кроме того, рассказывали, что, подходя к берегам, разинцы, не жалея пороху, нещадно палят из пушек в морскую даль, пугают прибрежных жителей, и хотя никому не чинят обид, но столь страшно обвешаны все оружием, что никто не решается им противиться…
   Астраханские воеводы с поспешностью сошлись на совет с митрополитом. Войско Разина представлялось им тысяч в десять. Страшно было и думать, что такой буйный скоп подойдет к астраханским стенам, на соблазн волжской черни, которая целых два года не переставала с восторгом рассказывать, как разбойники били плетьми несчастного воеводу Беклемишева, как часть астраханских стрельцов, забыв присягу, сошла к ворам и как, разграбив купеческий караван, Степан ни горсти хлеба не взял из стрелецкого жалованья.
   — Персидские корабли разбил в море. Теперь в нем гордыня взыграла, кинется непременно на нас, — говорил Прозоровский. — Ты, князь Семен, поспешай выходить в море да не жди его на себя, стречай-ка подальше от устьев, в открытом море. Ведь про царскую грамоту вор-то не знает, к стенам подбираться станет. Слышь, в Астрахань в гости звал кизилбашцев. Видно, худое задумал! Да и то, как знать, станет ли он государевой грамоты слушать. Отчаянная башка и безбожник. Моя бы воля, я бы его…
   — Стречать вора далеко от Волги, в открытом море, боязно: вдруг он на Терек уйдет, к Гребенским городкам, да и станет поднимать гребенских казаков, а там и выскочит с пушками где-нибудь на Куме, ударится через степи на Дон с пушечным боем, — возражал воеводе князь Львов. — Как мне в открытом море уговорить его, чтобы он пушки отдал?! А в волжское устье впустим да запрем — он тут и смирится!
   — С тобой-то в море московские люди уйдут, князь. А со мною в стенах кто останется — гос-споди боже! Сомутить астраханскую рвань к мятежу — одночасное дело. Впустишь в устья его, скакнет под градские стены, чернь ему тотчас ворота настежь… Тогда ты, князь Семен, и сам-то назад в город не влезешь…
   Митрополит Иосиф поддержал Прозоровского, уговаривая князя Семена встретить Разина подальше от Волги и спасти от разорения город, божьи церкви и святые монашеские обители. Митрополит благословил стольника иконой и отслужил напутственный молебен для московских стрельцов, выходящих на «вора».
   Астрахань готовилась ко всему: у ворот удвоили караулы, усилили дозоры на Волге, укрепляли стены. Первый русский военный корабль «Орел», построенный заботами гостя Василия Шорина, зарядил весь свой боевой заряд и стоял против пристани, готовый к битве.
 
 
   Разинский караван, измученный десятидневною бурей, шел на север, к русскому берегу. Запасы воды, пока буря носила их по морю, снова кончились. Разинцы шли уже восемь дней под палящим солнцем. Каждый день умирали раненные в бою с Менеды-ханом. Многих трясла лихорадка. Казалось, спасение только одно: во что бы то ни стало прорваться на русский берег, скорее сойти с кораблей, наесться простого хлеба, напиться простой ключевой воды.
   Они не хотели и думать о том, как их встретит Русь.
   При взгляде на людей, тоскливо валявшихся по палубам стругов, трудно было представить себе, что именно они всего дней двадцать назад победили этих рослых и сильных полуголых чернобородых воинов, посаженных, как рабы, к веслам, скованных одной цепью и забитых в колодки, которые хан припас на своих стругах, чтобы заковывать казаков.
   Кто мог бы поверить, что эти самые люди всего двадцать дней назад, после победы над Менеды-ханом, смело выходили на берег, чувствуя себя хозяевами и покорителями всего побережья.
   Новая буря на Каспии быстро сломила их силы.
   С какой исступленной злостью смотрели невольные гребцы на своих измученных ранами и болезнями повелителей и на их богатства, которыми хан заманил своих воинов в эту несчастную битву! От скуки играя в кости и в зернь, казаки без сожаления платили друг другу проигрыш нитью жемчуга или золотым ханским блюдом. Они так привыкли к своим богатствам, что не глядели на них. Когда умирал казак, его хоронили в море, не сняв с него украшений, словно они были нужны покойнику после смерти… Парча, бархат, шелк, перепачканные корабельной смолой, валялись у них под ногами.
   Слева все чаще мелькали чайки, впереди что-то смутно маячило, будто в тумане виделся низкий берег. Караван должен был с часу на час прийти к астраханским берегам, а посланные Разиным лазутчики не появлялись в море.
   Степан уже много раз посылал лазутчиков, но им не удавалось прийти обратно — ловили их воеводы, сами ли пропадали в пути, кто их знает… Успели ли дойти они на Дон к другу Фролу Минаеву, сказать ему, как встречать на Дону?
   Степан стоял, по своему обычаю, на носу атаманского струга и глядел вперед, в море.
   «Что там ожидает, за этой туманной дымкой: топь али путь?!» — размышлял атаман.
   Он обнажил голову, подставляя ее ветру. Но ветер не мог развеять трудных мыслей о предстоящем. Удастся ли проскочить осторожно на Волгу, минуя Астрахань, или тут, с первых шагов, обрушатся на них воеводы боем?..
   Только бы не разбрелись казаки малыми кучками, только бы купно держались. Поодиночке ведь воеводы ловко умеют ловить народ. Есаулов повесят, а прочих — кого куда: в ссылку, в стрелецкую службу по дальним острожкам… Надо все войско в куче держать, в кулаке — в том всех и спасение!
   И вдруг из морской волны навстречу Степану возникли освещенные солнцем морские струги. Словно из моря встал сожженный всего дней двадцать назад боевой караван астаринского хана…
   Степан негромко окликнул Федора Сукнина и молча ему показал на струги.
   — Я сам хотел указать тебе, батька, — сказал корабельный вож. — Верно, тарковские рыбаки нас видели да упредить астраханцев послали…
   Сукнин и Разин озабоченно считали вражеские суда… Уже были видны блестевшие на солнце пушки… Принять еще один бой? Об этом нечего было и думать. Казаков не нужно было даже одолевать. Их можно было просто связать и бросить, как кур в лапшу, без всякого шума, без битвы…
   Разин не ждал, что здесь — так далеко от Астрахани, его могут встретить морским боем. Он думал пристать у Четырех Бугров, отсидеться меж островов, пробраться к берегу, взять запасы пресной воды, выслать лазутчиков в волжские устья, разведать протоки, а там, может быть, через Ахтубу, а не Волгой пуститься вверх… Два-три дня отдыха на берегу — и казаки были бы снова пригодны к бою.
   Ближние разинские есаулы столпились возле Степана.
   — Что же, батька, в море назад покуда? — сказал Наумов, словно в ответ мыслям Разина.
   — Куды же ты мыслишь?
   — Может, к Таркам, а то — на Куму. А что же нам делать? Не драться же нынче вправду: побьют!
   — Пристанем у бережка, маленько оживем — тогда уж и в драку, — поддержал Наумова и Сукнин.
   Разин согласно махнул рукой.
   — На стругах голос слу-ушай! — привычно крикнул Сукнин, и слова его, как эхо, понеслись по каравану.
   — Паруса спускай, весла в воду! Поворот от берега в море!
   Голоса крикунов еще передавали приказ, а на передних стругах уже сползли вниз паруса, весла блеснули брызгами, и суда одно за другим начали тяжело поворачивать носы вразрез волнам, заносясь на кручи воды.
   — Черномордых бодри! — крикнул Сукнин.
   Казаки-надсмотрщики с длинными кнутами в руках стали «подбадривать» пленных гребцов. Те налегли на весла, вынося караван в открытое море.
   Астраханцы, заметив, что отстают от разинцев, не стали преследовать их, подняли паруса и пошли назад к островам…
   Начинало смеркаться.
   Задние разинские струги терялись из виду, сливаясь с морем.
   — Эх, батька, глянь, как струги растянулись! Не хотят казаки от родной земли уходить. Измены бы не стряслось! — оглядывая караван, сказал Сукнин и, не ожидая приказа Разина, спрыгнул в легкую шестивесельную ладью и полетел по волнам, обходя караван.
   Струги стали подтягиваться, сближаться, прошли между островами и очутились перед неглубокою бухтой, где стояли два одиноких насада. Здесь был митрополичий учужный стан. Завидя разинские струги, несколько монахов убегало на глазах казаков в береговые кусты. Работные люди, наоборот, махали с насадов шапками.
   Сукнин на ладье возвратился в это время к атаманскому стругу, привез казачьего пятидесятника Ежу, из бывших яицких казаков, и рывком за ворот втащил его на палубу струга.
   — Изменника приволок, атаман, — сказал он.
   — В чем измена? — спросил Разин.
   — Гребцам велел весла сушить, отстал ото всех стругов. Звал своих казаков сойти в Астрахань, к воеводам с повинной.
   — А ты что на отповедь скажешь, крещена рать? — повернулся Разин к пленнику.
   — А что мне сказать? Люди биться не можут. Недугуют все на струге. Куды, к черту, в море! — прямо и безнадежно ответил тот.
   — Чего ж ты хотел сказать воеводам?
   — Вину, мол, приносим царю. Домой хотим.
   — Слыхал, как повесили прошлый год сто пятьдесят человек наших изменщиков астраханские воеводы?
   — Слыхал.
   — Чем от смерти хотел откупиться?
   — Твоей головой, — махнув рукой, просто и прямо сказал казак.
   — Дешевая атаманская голова, коли ты ее за дурацкий кочан продать вздумал. — Разин обернулся к Наумову. — Срубить ему руки и ноги, Наумыч. Пусть сдохнет не сразу.
   — Смотри, атаман! Покуда сильны были, мы за тебя кочнов своих не жалели. А нынче народ хвор. Не я, так другие тебя продадут… Мыслишь, смерти страшусь? Мне плевать! Может, чаешь, я мук забоялся? Я сам людей мучил, мне тьфу! На измену пошел, так я знал, что ты не помилуешь…
   — Ладно, идем, — подтолкнул Наумов. — Казнят тебя на твоем струге. Твои казаки и казнят.
   — Не пойду! — сказал Ежа твердо. — Тут меня казни.
   — Чего-то?! — спросил Разин.
   — Мои казаки плакать станут. Любили меня. Так со мною ты пуще беды наживешь!..
   — Вода-а! Вода-а!.. Сладка вода-а! — закричали с сущи казаки, сразу отъехавшие на поиски ручья или речки на берегу.
   Крик этот летел, как весть о победе. И разом со всех стругов на челнах пустились к берегу сотни людей с говором, с шумом… В заливчике вдруг стало тесно, челны зацеплялись веслами друг за друга, сталкивались боками… Видно было, как на берегу толпятся казаки, склоняясь к земле и припадая ртами к источнику.
   — Ведь эка, струги кидают!.. А ну вдруг в сей час нападут на нас с моря! — воскликнул Наумов.
   — Брось, тезка, дай им напиться! Уж больно ты строг! Воротятся тотчас, — сказал Степан.
   Разин, Наумов, Сукнин, Еремеев и с ними Ежа глядели со струга на оживший залив. Возвращавшиеся челны сцеплялись с шедшими к берегу. Успевшие раньше достичь берега протягивали запоздалым пресную воду в ковшах и в кружках, поили их и опять вместе с ними поворачивали назад. По берегу к лодкам несли кувшины, катили наполненные бочонки, словно им нужен был снова запас для большого похода по морю.
   Атаман и есаулы радостно усмехались, видя, как вдруг ожили люди, всего только час назад казавшиеся бессильными и больными. Даже в усах обреченного за измену Ежи блуждала усмешка, и глаза его светились теплом.
   — Атаман! Степан Тимофеич! Слышь, батька, студеной да сладенькой на-кось! — крикнули рядом с челна.
   Казак протягивал полный пузатый кувшин воды. Лицо казака выражало довольство, почти что счастье…
   — Пей, батька, до дна! Еще привезу!..
   — Куды к чертям! Что я, корова?! — со смехом ответил Разин.
   Он передал тяжелый кувшин Наумову, тот — Сукнину.
   — Век бы не пил вина, все водицей бы тешился! — сказал Еремеев, напившись досыта и отдавая кувшин Еже.
   Ежа пил долго и с наслаждением. Передал порожнюю посудину казаку в челн.
   — Теперь казни, Тимофеич. Помирать не жалко, — сказал он Разину.
   — Пошел вон, дурак! — огрызнулся Разин. — Еса-у-ул нашелся!.. Изменой к боярам… Эх, ты-ы!.. Тащи свой кочан, пока цел!.. А еще хоть и в малой вине провинишься — срублю башку к черту… Срам на тебя смотреть!..
   — Стало, что же, простил меня, батька?.. — неуверенно спросил Ежа, и голос его в первый раз задрожал.
   — Сказали: ступай — и ступай! — прикрикнул Наумов.
   — Ну, спасибо, Степан Тимофеич! Сложу за тебя башку не задумавшись в битве. Устыдил ты меня! — сдавленным голосом сказал Ежа.
   Он поклонился Степану в пояс и спрыгнул в челн.
   — Дядя Митяй, давай-ка бочонки! — подчалив к стругу, крикнул Тимошка. — Все бочонки налью водой!
   — На кой тебе леший, Кошачьи Усы! Мы завтра в Волге купаться будем, — со смехом отозвался Степан.
   С другой стороны подошел на челне Сережка Кривой.
   — Стяпан Тимофеич! На учуге тут в шатрах да в бурдюгах балык, икра, лук, чеснок, редьки, репы много, винца толика. Учуг-то митрополичий: иконы повсюду, лампадки горят, монашеской рухляди куча, а работные люди раздеты и голодны, как собаки. К нам просятся волей.
   Степан приказал все забрать. Но Сергей не решился ограбить монахов. Он вернулся к себе на струг, захватил добытую в Персии христианскую церковную утварь, где-то ранее у армян или грузин награбленную персами. Он был даже рад развязаться с этой добычей, словно возврат ее церкви снимал с него все грехи.
   «Так и сквитаемся с архиреем: снеди взяли, а божью посуду покинули!» — утешал он себя…
   Сергей кропотливо делил по стругам лук, чеснок, редьку, как многодетная мать, стараясь не обделить ребятишек.
   По каравану слышался говор, смех. Всем хотелось устроиться ночевать на суше.
   Атаманы решили здесь отдохнуть дня три, тем часом выслать лазутчиков, узнать, велика ли против них сила, а там, с божьей помощью, в бой…

backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward