Злобин С. Степан Разин

В Яицком городке

   Казачий есаул Яицкого Гурьева-городка Федор Сукнин, высоко закатав рукава белой рубахи и присев под конское брюхо, ставил припарку к ноге любимца.
   Друг Федора — Левка Неделин вошел к нему во двор, поросший густой, сочной зеленью и душистыми кустами цветов, в которых гудели жуки.
   — Здоров, Федор Власыч! — окликнул гость есаула. — Отреножил коняка?
   Федор поднялся и покачал головой.
   — И лих его знает, отколь взялась у копыта гниль! Чаял, пройдет, ан все хуже. Татарин мне насоветовал класть сырую печенку — и снова хуже…
   Федор вышел из-под навеса к колодцу, помыл из медного мусульманского кумганчика руки и, вытерев их о холщовый рушник, приветливо повитался за руку с казаком.
   — Айда, заходи в кибитку. Хабар бар-ма?^[20] — по-татарски шутливо спросил Федор.
   — Бар. Хабар бик якши!^[21] — отозвался Левка, вслед за хозяином поднимаясь на высокое крыльцо каменного дома Сукнина.
   — Садись. Хозяйка гостюет где-то, а нам без нее веселей, — сказал Федор, доставая с полки две серебряные чарки и подвигая к столу украшенную резьбой скамейку.

   Казаки Яицкого городка постоянно выезжали в разъезды по берегу «для вестей» из степных просторов. Левка Неделин только что возвратился из степи после такой поездки.
   Федор внес из подвала глиняный пузатый кувшин с вином, вытер влажное от прохлады донце с налипшей соломой и поставил его на яркий персидский поднос, добыл из погребца широкую тонкую чашку с осетровой икрой, выложил хлеб и, наконец успокоившись от хозяйских забот, уселся за стол напротив гостя и налил по полной чарке вина.
   — Да ты бы, Левонтий, кафтан-то долой. Ишь жарища какая! Май не минул, а печет, как в ильин день!..
   Левка скинул кафтан и остался, как хозяин, в белой рубахе и в красных суконных портах.
   Невысокий и коренастый, с рыжей лопатистой бородой, с хитрыми карими прищуренными глазами, Федор Сукнин был расчетлив в движениях и неспешен в словах.
   — Икру мажь! Такая попалась — ну прямо царю в закуску! — смачно потчевал Федор.
   Нарезав хлеб, он осторожно ладонью смел со скатерти крошки и вытряхнул их из горсти за окно голубям.
   — Ну, сказывай, что за хабар? — спросил он, снова усевшись к столу. — Да ты пей! Своих виноградов вино. По армянской науке давлено. Дух-то каков! Не вино — цветок! Одним духом пьян будешь. Пей! — угощал Сукнин, сам поднося к носу серебряную чарку и вдыхая запах вина.
   Левка быстро выпил и вытер ладонью черную бородку.
   — Хабар, Федор Власыч, с Волги, из-под Камышина, вышел, — сказал Левка. Он выразительно сжал губы и подмигнул.
   — Ну-ну!.. — с любопытством поощрил Сукнин, со вкусом и щедро намазывая себе икру.
   — Вот те и ну! Опосле пасхи с две тысячи вышла ватага с Дона — и конны, и пеши, и на челнах…
   — Ва-ажно! — живо одобрил Сукнин, отложив закуску. — А кто в атаманах?
   — Степан Тимофеев Разин, донской, верховых станиц, — сказал Левка.
   Федор Сукнин и Левка несколько лет назад сами сидели в Качалинском «воровском» городке на Волге, грабили караваны и едва упаслись от царской облавы, поверставшись в «городовые казаки» в Яицком городке.^[22] Тут было им скучно. Они завелись домами и жили в довольстве, но донская казацкая воля манила их. Настоящая жизнь для обоих была там — на Волге и на Дону.
   Сукнин оживился. Медленно потягивая вино, он с загоревшимся взглядом слушал рассказ гостя.
   — Сказывали ногайцы, что под Царицыном он напал на весенние караваны… Не то что пограбил, а весь караван забрал — с товаром, с царской казной, с порохом, со свинцом, с пищальми… Ссылочных освободил, начальных людей порубил к сатане, а прочих с собою сманил… — рассказывал Левка.
   — Черт-те что! — в возбужденье вскочив из-за стола, воскликнул Сукнин. — И свинец и порох? Куды ж им теперь деваться?! И царски струги?!
   Сукнин подошел к окну, задернул занавеску, с непривычной суетливостью наполнил чарки вином, сел и вскочил опять…
   — И свинец, и порох, и пушки! — сказал Левка.
   — Черт-те что! — повторил Сукнин.
   — Голову стрелецкого порубили ко всем чертям — да и в Волгу. Купцов и приказчиков перевешали…
   — Ну и ну! Такого еще не бывало, — разгорячился Сукнин. — Ведь экое дело!.. Куды же он нынче делся?
   — Покуда они пошли на низовья. Нынче у них струги с пушечным боем. Я мыслю, ударятся в море, к Дербени…
   — Вот воеводам забот! — засмеялся Сукнин. — А слышь, Левка, что, кабы тебе пробраться туда, к атаману?
   — А что?
   — Отписку бы снес. Царски струги пограбил — не шутка! Стрельцов на него соберут да всех и побьют. В бурдюгах не отсидишься, зимой все одно настигнут… А в каменном городе сесть в двух тысячах — то уже сила! Мы в Гурьев Яицкий городок отворили бы им ворота. Тут зимовать, а весной — вместе в море!..
   — А наши стрельцы?! — опасливо сказал Левка, достав кишень и набивая табачную трубку.
   — А что стрельцы? И у них не маслена жизнь: завидуют нам, казакам…
   — Стрелец — не казак! Завидуют — точно, а в воровстве стоять не схотят обжились! С ногайцами тоже торгуют, промыслы держат…
   — Кто промыслы держит, те противиться станут, а молодые голодны, как псы. Им кус покажи — и пойдут за тобой на край света… Волжские, ведь сам говоришь, пошли. Да пей ты, Левка!..
   — С виноградного голова болит, Федор Власыч. Каб хлебной! — заметил Левка, пыхая трубкой.
   — Вот чудак, ты бы сразу сказал — добра-то!..
   Есаул вышел из горницы и возвратился с сулейкой.
   — Давай пей! — налив чарку водки, сказал он. — А я к виноградным привык. И сладко и пьяно. Сладость люблю.
   Левка выпил с наслаждением, крутя головой, сморщился, закусил.
   — Сладость в бабе нужна, а в вине то и сладко, что горько! — сказал он. — Ну что ж, Федор Власыч, мне ведомы степи. Пиши. Отвезу…
   — А куды ж ты поедешь? Они не на месте стоят.
   — Кочевые в степи-то укажут!..
   Сукнин откинулся к стенке спиной.
   — Да-а!.. Зате-ея!.. — задумчиво протянул он и тоже вытащил из кармана трубку.
   Левка кинул на стол свой кишень, предлагая табак. Табачные крошки рассыпались возле хлеба на скатерть.
   — Тю, ты! Голову мне сымаешь! — воскликнул Сукнин. — Хозяйка меня за такое со свету сживет…
   Он осторожно собрал со стола табак, потом уже набил свою трубку. Левка выкрошил огонь из своей — на раскурку. Оба сидели молча, курили в задумчивом размышлении, не прикасаясь к вину.
   — Да слышь, Левка, не в степи надо. Сети возьми, на челнок — да в море. Струги-то не посуху ходят!..
   Сукнин вдруг сунул трубку вместе с огнем в карман, подошел к окошку, откинув в сторону занавеску, раздвинул густые веточки хмеля и, высунув голову, крикнул на солнечный двор:
   — Мишат-ка-ау!..
   — Тять-кау! — неожиданно близко откликнулся молодой голосок.
   Двенадцатилетний казачонок вбежал в дом, шлепая босыми ногами.
   — Ну, жарина нынче — все пятки спек! — бойко воскликнул он от порога. — Здравствуй, Левонтий Иваныч! — Он поклонился Левке.
   — Сбегай, сынок, к подьячему Васильку, — сказал Федор, — зови-ка без мешкоты. Мол, тятька заветный кувшин открыл, пробовать шел бы…
   — Да чернила, мол, захватил бы с собой, — добавил Левка. — Так, что ли? — спросил он Федора.
   — И перо и бумагу, — сказал есаул, понизив голос. — Да не кричи, сказывай тихо, а будет чужой кто в избе, то просто скажи — зашел бы вина отведать, а про чернила и бумагу не надо.
   — А оттоле и сразу купаться? — вопросительно произнес Мишатка.
   — Ладно, купайся.
   Мишатка скользнул в дверь.
   — Ну что ж, пьем, что ль? — сказал Федор, подняв свою чарку.
   — Дай бог начало к добру! — ответил Левка, стукнувшись чаркой с хозяином.

ОГЛАВЛЕHИЕ gold

В начало	Каталог
ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА ОГЛАВЛЕHИЕ В Яицком городке Казачий есаул Яицкого Гурьева-городка Федор Сукнин, высоко закатав рукава белой рубахи и присев под конское брюхо, ставил припарку к ноге любимца. Друг Федора — Левка Неделин вошел к нему во двор, поросший густой, сочной зеленью и душистыми кустами цветов, в которых гудели жуки. — Здоров, Федор Власыч! — окликнул гость есаула. — Отреножил коняка? Федор поднялся и покачал головой. — И лих его знает, отколь взялась у копыта гниль! Чаял, пройдет, ан все хуже. Татарин мне насоветовал класть сырую печенку — и снова хуже… Федор вышел из-под навеса к колодцу, помыл из медного мусульманского кумганчика руки и, вытерев их о холщовый рушник, приветливо повитался за руку с казаком. — Айда, заходи в кибитку. Хабар бар-ма?^[20] — по-татарски шутливо спросил Федор. — Бар. Хабар бик якши!^[21] — отозвался Левка, вслед за хозяином поднимаясь на высокое крыльцо каменного дома Сукнина. — Садись. Хозяйка гостюет где-то, а нам без нее веселей, — сказал Федор, доставая с полки две серебряные чарки и подвигая к столу украшенную резьбой скамейку. Казаки Яицкого городка постоянно выезжали в разъезды по берегу «для вестей» из степных просторов. Левка Неделин только что возвратился из степи после такой поездки. Федор внес из подвала глиняный пузатый кувшин с вином, вытер влажное от прохлады донце с налипшей соломой и поставил его на яркий персидский поднос, добыл из погребца широкую тонкую чашку с осетровой икрой, выложил хлеб и, наконец успокоившись от хозяйских забот, уселся за стол напротив гостя и налил по полной чарке вина. — Да ты бы, Левонтий, кафтан-то долой. Ишь жарища какая! Май не минул, а печет, как в ильин день!.. Левка скинул кафтан и остался, как хозяин, в белой рубахе и в красных суконных портах. Невысокий и коренастый, с рыжей лопатистой бородой, с хитрыми карими прищуренными глазами, Федор Сукнин был расчетлив в движениях и неспешен в словах. — Икру мажь! Такая попалась — ну прямо царю в закуску! — смачно потчевал Федор. Нарезав хлеб, он осторожно ладонью смел со скатерти крошки и вытряхнул их из горсти за окно голубям. — Ну, сказывай, что за хабар? — спросил он, снова усевшись к столу. — Да ты пей! Своих виноградов вино. По армянской науке давлено. Дух-то каков! Не вино — цветок! Одним духом пьян будешь. Пей! — угощал Сукнин, сам поднося к носу серебряную чарку и вдыхая запах вина. Левка быстро выпил и вытер ладонью черную бородку. — Хабар, Федор Власыч, с Волги, из-под Камышина, вышел, — сказал Левка. Он выразительно сжал губы и подмигнул. — Ну-ну!.. — с любопытством поощрил Сукнин, со вкусом и щедро намазывая себе икру. — Вот те и ну! Опосле пасхи с две тысячи вышла ватага с Дона — и конны, и пеши, и на челнах… — Ва-ажно! — живо одобрил Сукнин, отложив закуску. — А кто в атаманах? — Степан Тимофеев Разин, донской, верховых станиц, — сказал Левка. Федор Сукнин и Левка несколько лет назад сами сидели в Качалинском «воровском» городке на Волге, грабили караваны и едва упаслись от царской облавы, поверставшись в «городовые казаки» в Яицком городке.^[22] Тут было им скучно. Они завелись домами и жили в довольстве, но донская казацкая воля манила их. Настоящая жизнь для обоих была там — на Волге и на Дону. Сукнин оживился. Медленно потягивая вино, он с загоревшимся взглядом слушал рассказ гостя. — Сказывали ногайцы, что под Царицыном он напал на весенние караваны… Не то что пограбил, а весь караван забрал — с товаром, с царской казной, с порохом, со свинцом, с пищальми… Ссылочных освободил, начальных людей порубил к сатане, а прочих с собою сманил… — рассказывал Левка. — Черт-те что! — в возбужденье вскочив из-за стола, воскликнул Сукнин. — И свинец и порох? Куды ж им теперь деваться?! И царски струги?! Сукнин подошел к окну, задернул занавеску, с непривычной суетливостью наполнил чарки вином, сел и вскочил опять… — И свинец, и порох, и пушки! — сказал Левка. — Черт-те что! — повторил Сукнин. — Голову стрелецкого порубили ко всем чертям — да и в Волгу. Купцов и приказчиков перевешали… — Ну и ну! Такого еще не бывало, — разгорячился Сукнин. — Ведь экое дело!.. Куды же он нынче делся? — Покуда они пошли на низовья. Нынче у них струги с пушечным боем. Я мыслю, ударятся в море, к Дербени… — Вот воеводам забот! — засмеялся Сукнин. — А слышь, Левка, что, кабы тебе пробраться туда, к атаману? — А что? — Отписку бы снес. Царски струги пограбил — не шутка! Стрельцов на него соберут да всех и побьют. В бурдюгах не отсидишься, зимой все одно настигнут… А в каменном городе сесть в двух тысячах — то уже сила! Мы в Гурьев Яицкий городок отворили бы им ворота. Тут зимовать, а весной — вместе в море!.. — А наши стрельцы?! — опасливо сказал Левка, достав кишень и набивая табачную трубку. — А что стрельцы? И у них не маслена жизнь: завидуют нам, казакам… — Стрелец — не казак! Завидуют — точно, а в воровстве стоять не схотят обжились! С ногайцами тоже торгуют, промыслы держат… — Кто промыслы держит, те противиться станут, а молодые голодны, как псы. Им кус покажи — и пойдут за тобой на край света… Волжские, ведь сам говоришь, пошли. Да пей ты, Левка!.. — С виноградного голова болит, Федор Власыч. Каб хлебной! — заметил Левка, пыхая трубкой. — Вот чудак, ты бы сразу сказал — добра-то!.. Есаул вышел из горницы и возвратился с сулейкой. — Давай пей! — налив чарку водки, сказал он. — А я к виноградным привык. И сладко и пьяно. Сладость люблю. Левка выпил с наслаждением, крутя головой, сморщился, закусил. — Сладость в бабе нужна, а в вине то и сладко, что горько! — сказал он. — Ну что ж, Федор Власыч, мне ведомы степи. Пиши. Отвезу… — А куды ж ты поедешь? Они не на месте стоят. — Кочевые в степи-то укажут!.. Сукнин откинулся к стенке спиной. — Да-а!.. Зате-ея!.. — задумчиво протянул он и тоже вытащил из кармана трубку. Левка кинул на стол свой кишень, предлагая табак. Табачные крошки рассыпались возле хлеба на скатерть. — Тю, ты! Голову мне сымаешь! — воскликнул Сукнин. — Хозяйка меня за такое со свету сживет… Он осторожно собрал со стола табак, потом уже набил свою трубку. Левка выкрошил огонь из своей — на раскурку. Оба сидели молча, курили в задумчивом размышлении, не прикасаясь к вину. — Да слышь, Левка, не в степи надо. Сети возьми, на челнок — да в море. Струги-то не посуху ходят!.. Сукнин вдруг сунул трубку вместе с огнем в карман, подошел к окошку, откинув в сторону занавеску, раздвинул густые веточки хмеля и, высунув голову, крикнул на солнечный двор: — Мишат-ка-ау!.. — Тять-кау! — неожиданно близко откликнулся молодой голосок. Двенадцатилетний казачонок вбежал в дом, шлепая босыми ногами. — Ну, жарина нынче — все пятки спек! — бойко воскликнул он от порога. — Здравствуй, Левонтий Иваныч! — Он поклонился Левке. — Сбегай, сынок, к подьячему Васильку, — сказал Федор, — зови-ка без мешкоты. Мол, тятька заветный кувшин открыл, пробовать шел бы… — Да чернила, мол, захватил бы с собой, — добавил Левка. — Так, что ли? — спросил он Федора. — И перо и бумагу, — сказал есаул, понизив голос. — Да не кричи, сказывай тихо, а будет чужой кто в избе, то просто скажи — зашел бы вина отведать, а про чернила и бумагу не надо. — А оттоле и сразу купаться? — вопросительно произнес Мишатка. — Ладно, купайся. Мишатка скользнул в дверь. — Ну что ж, пьем, что ль? — сказал Федор, подняв свою чарку. — Дай бог начало к добру! — ответил Левка, стукнувшись чаркой с хозяином. ОГЛАВЛЕHИЕ

ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА

В Яицком городке