Стенька был крестником и баловнем атамана.
   С месяц назад, когда Разя ездил в Черкасск, войсковой атаман посетовал, что старый не взял с собой Стеньку, для которого у него лежал приготовленный подарок — мушкет иноземного дела.
   Стенька мечтал об этом ружье со всем мальчишеским пылом. Но, кроме подарка, его влекла в Черкасск также и бескорыстная, искренняя привязанность к атаману Корниле. Он восхищал Стеньку величием, важностью и богатством, как и независимостью суждений и властным обхождением с людьми. Подражать во всем крестному, вырасти таким, как он, и стать войсковым атаманом было заветным желанием Стеньки.
   Тимофей Разя иначе относился к куму: ему не нравилась боярская холя, в которой жил войсковой атаман и которая, по мнению Рази, не пристала казаку. Он недолюбливал в Корниле богаческую спесь и воеводский покрик.
   Но когда злые языки говорили, что атаман завел тайные сговоры с московским боярством, Разя решительно отвергал этот поклеп:
   «Нет, не таков кум Корнила, чтобы продать казачество московским боярам. Хитрость его понуждает хлеб-соль водить с горлатными шапками. Чем раздором да поперечною сварой, — он крепче удержит хитростью волю казачью от жадных боярских рук».
   Тимофей втайне даже несколько гордился близостью атамана со своим семейством и его любовью к живому, горячему Стеньке.
   Не сходя с седла, Разя с нарочитой смелостью стукнул в косяк окна рукояткой плети.
   — Эй, кум Корней, заспался! — крикнул он. — Гонцы с Запорожья, кум!
   — Здоров, кум Тимош! — узнав Тимофея по голосу, лениво и хрипло откликнулся атаман из-за закрытой ставни. — Чего ты трудишься, кум? Не молод! На то довольно у нас вестовых казаков в войсковой избе, чтобы бегать с повесткой.
   — Я, кум, хотел тебя упредить по дружбе. Мыслю: важное дело послы привезли. А коли тебе не надобно, то уж не обессудь за тревогу. Ваши, значных людей, порядки иные, не как у простых казаков, — сказал с обидою Разя. — Едем, Стенька, — позвал он и тронул коня.
   — Кум! Эй, кум! — крикнул Корнила вдогонку. — Воротись-ка, кум! Я спросонок, может, неладно сказал. Воротись! — Атаман распахнул окно и предстал в чем мать родила. — Ух, как солнышко светит! Ай лето назад пришло? Заходи, зараз встану, оболокусь, — сказал атаман и, тут только заметив Стеньку, с неожиданной приветливостью улыбнулся. — А-а, и крестник здесь! Здоров, Стенька, здоров? За ружьем? Уговор — дело свято. Получишь нынче ружье. Веди батьку в курень.
   Обиженный Разя был молчалив. Он хотел дождаться нетерпеливых расспросов Корнилы, но пылкий Стенька, предупредив крестного, с жаром пересказал ему все, что случилось на переправе. Он ждал, что Корнила все бросит и помчится в войсковую избу. Однако атаман одевался не по-казачьи степенно, медлительно.
   — Так, стало, кум, им и парома уж некогда дожидаться? — обратился он к Разе, словно не Стенька, а сам Тимофей рассказывал ему обо всем.
   — Знать, то великая справа, кум, — подтвердил Тимофей.
   — Хитрый атаман Ондрий Боба! Теперь, чай, все казаки закипели в Черкасске. Чай, на круг собрались у помоста… — с усмешкой сказал Корнила, натягивая высокий мягкий сапог. — Эх, Стенько, каков пес у меня завелся для травли! — почти по-мальчишески оживленно похвалился Корнила, озадачив Тимофея внезапной легкостью мысли. — Да-а, напрасно гетман Богдан понадеялся снова на крымского хана! У хана своя забота — чтобы Польша и Запорожье ослабли, — вдруг опять обратясь к Тимофею, сказал атаман. — Легковерен Хмель — вот и расплата за легковерье. Второй раз хан продал его королю… Помстятся, кум, нынче паны над казаками за повстание! Аж печень кипит, как помыслишь: браты ведь родные гинут! — с искренней болью воскликнул Корнила.
   И Тимофей Разя тотчас понял, что уже давно все известно атаману о запорожском посольстве. Не так-то он прост. Всюду и обо всем его лазутчики успевают проведать и донести!..
   — Да что ты, кум! Неужто мыслишь, что Хмелю ныне не выстоять против панов?! — в тревоге воскликнул Разя.
   — А ну, брызни-ка, Стенька, водицы, — вместо ответа Разе сказал атаман, наклонясь над широкой лоханью.
   Степан поливал ему из глиняного кувшина. Корнила тер красную, крепкую шею, довольно кряхтел, отдувался и фыркал, когда из войсковой избы прибежал вестовой.
   — Корнила Яковлевич! — громко позвал он под открытым окошком. — Из Запорожья вести!..
   — Слыхал, — оборвал атаман. — Пошли вестовых по черкасским станицам и к войсковой старшине: тотчас бы к тайному кругу сходились. А войсковых есаулов вместе с писарем ко мне зови живо. Где гонцы? Проси ко мне хлеба-соли откушать.
   Разя нахмурился: в старое время большие казачьи дела решались на общем сходбище — «кругом». Теперь же завели «тайный круг» — совет лишь одной старшины. Новый порядок раздражал старых казаков.
   Атаман, растираясь шитым холщовым рушником, кликнул девушку и приказал накрыть большой стол в белых сенях да щедро поставить закусок…
   Меж тем Стенька уже завладел мушкетом. Сияющими глазами разглядывая узорную чеканку черненого серебра, он не думал больше о запорожцах. Корнила искоса наблюдал за радостью крестника. Именно страстная непосредственность всего существа Стеньки, брызжущая в выраженье любого чувства, и подкупала Корнилу.
   Растерев докрасна грудь, шею, плечи и даже лицо, атаман подошел к крестнику.
   — Цалуй, — самодовольно сказал он, подставляя ему румяную, пахучую щеку.
   Готовясь ко встрече с послами, атаман смазал лоснящейся, душистой помадой свои темные густые усы, вдел в ухо тяжелую золотую серьгу с изумрудом, накинул на плечи польский зеленый кунтуш с парчовой отделкой на откидных рукавах, как крылья, лежавших на его широкой спине, прицепил богатую саблю с драгоценными камнями и взял в руки шелковистую донскую папаху.
   — Корнила Яковлевич! Не идут запорожцы, — возвратясь, сообщил вестовой. — Сказывают — хлебосольничать нет досуга. Дожидают тебя в войсковой.
   — Богато в избу казаков набежало? — осторожно спросил атаман.
   — Сошлось-таки, — сообщил посыльный. — Пытают послов — с какими вестями, а те молчат…
   Старый Разя, чтобы не быть навязчивым, заторопил Стеньку.
   — Пойдем, сынку, надо спешить в войсковую, покуда там не так еще тесно, — позвал он.
   — Мушкет тут покинь, — сказал атаман Стеньке. — После круга обедать ко мне придешь вместе с батькой, тогда возьмешь.
   Сам Тимофей давно уже не ходил в старшине. Сварливый нравом, он перессорился со всеми заправилами своей станицы и, сколько ни выбирали его по станичным делам, каждый раз отвечал, что есть люди умней его и корыстней, а он-де не хочет лихвы и почета, а мыслит дожить до гроба одной только правдой.
   Но хотя сейчас в войсковой избе созывали сход тайного круга, куда сходилась лишь должностная старшина, быть среди атаманов и ведать казацкие дела Тимофею Разе позволяли и возраст, и боевая слава, и то, что в течение жизни он сам не раз и не два ходил по большим казачьим делам в есаулах и в наказных атаманах.
   Когда отец ушел в войсковую избу, Стенька кормил коней на площади, где обычно собирался большой войсковой круг — всенародное сходбище. Казаков было на площади мало. Все столпились в одном конце ее — у войсковой избы, скрываясь в тени широченных столетних верб, росших возле крыльца и вокруг всего большого строения.
   Мысли Стеньки были о крестном и о родном отце. Он видел, что отец затаил неприязнь к атаману, когда Корнила посмеялся над поспешностью запорожцев. Стенька был несогласен с отцом:
   «Что же из того, что крестный умней и хитрей, чем Боба, — на то войсковой атаман! Легковерен батька, а крестный все и разгадал. Неужто и вправду не было часа у запорожцев дождаться, пока поворотит паром?! Вот сидят ведь гонцы, дожидают, когда все сойдутся к тайному кругу. Не ближний свет Запорожье — сколь дней оттуда скакать!.. Что тут час!»
   Стенька взглянул в направлении атаманского дома, скрытого в зарослях винограда и роз, и увидал, как выходит из них атаман с разодетой, пышной свитой — с есаулами, войсковым писарем и судьей.
   Проходя через площадь, над которой, сверкая под солнцем, летала нитями серебряная паутина, Корнила шутливо схватил крестника за кудрявый вихор.
   — Почем яблоки, Стенька? — спросил он.
   — Где яблоки? — удивился Степан.
   — А вот: не конь у тебя, прямо — сад, пошутил атаман над мастью Антошки.
   — Сад брата Ивана. Мои только яблоки, крестный, — отшутился Степан. — Да я больше гладких мышастых люблю. Мне батька на тот год обещает купить…
   — А хочешь, и раньше будет? — с хитрой усмешкой сказал Корнила. — Нынче после обеда мы с тобой ко мне на конюшню сходим. Авось и по сердцу коника сыщем, — легко посулил атаман.
   Степан покраснел, не умея скрыть радости. Корнила взглянул на него и, довольный смущением крестника, громко захохотал.
   — Я бы сейчас зашел, да вишь — нынче дела, — закончил он уже на ходу и, оправив черный лоснящийся ус, кивнул своей свите.
   Стенька восторженно глядел ему вслед, пока он не скрылся в дверях войсковой избы.
   Крестный всегда всех умел одарить: то в праздник пришлет отцу бочонок вина, то, когда матка идет от причастья из церкви, пошлет казачек накинуть ей на плечи новый нарядный плат. Когда Иван победил на скачках, он дал ему, сверх войсковой награды, еще от себя пенковую трубку и бисером шитый табачный кисет. А к именинам купил Стеньке турецкие сапоги и папаху.
   «И все его любят», — подумал Степан.
   Ему нравилось, что крестный бреет бороду, нравился запах его усов, польский кунтуш на плечах, веселый нрав, темный румянец, громкий, сочный голос, большой рост и хитрая, ласковая усмешка…
   «Поеду на ловлю, козулю забью и крестному привезу в поклон», — раздумывал Стенька, вспомнив, что брат Иван обещал его взять с собой на охотничью потеху.
   Он представлял себе, как лихо промчится по улицам Черкасска и, не сходя с седла, постучится к атаману в окно. Черноглазая падчерица крестного Настя выглянет и зардеется румянцем, как нынче, когда Стенька столкнулся с ней в сенцах… Стенька опустил голову, чтобы скрыть от прохожих невольную улыбку.
   Вокруг войсковой избы все теснее толпился народ. Казаки, не знавшие, о чем будет речь на тайном кругу, толковали между собою, высказывая догадки.