В начало | Каталог | |
ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВАДела посольские Степан
и его спутники стояли перед тайшой. Угрюмый, толстый и длинноусый тайша
Шикур-Дайчин сидел на шелковых подушках. На голове его красовался
золотой двухконечный колпак с бобровой опушкой, на плечах была широкая
соболья шуба. Вокруг ложа тайши дымились жаровни, в которых на горячих
углях потрескивали какие-то благовонные курения. Позади тайши на коврах
и подушках сидели его приближенные с редкобородыми и одутловатыми
бабьими лицами, в богатых одеждах из мехов, шелков и парчи. За ними
стояли мрачные воины в кольчугах и железных колпаках, вооруженные
пиками, топорами, мечами. Монгольские глаза их глядели озлобленно,
широкие скулы, выпирая, лоснились, усы топорщились, придавая страже
хищный и устрашающий вид.
Брюхатый военачальник, ведший переговоры с казаками, вошел в шатер и повергся ниц — то ли перед тайшой, то ли перед красно-медным широкоскулым идолом, стоявшим по правую руку тайши, на возвышении, подобном алтарю. Шикур-Дайчин лениво и невнятно сказал какое-то слово, и снова брюхатый заголосил тонким голосом. Только тут впервые тайша с любопытством посмотрел на казаков. Глаза Степана встретились с его взглядом. Бегающие маленькие зрачки Дайчина снова спрятались. «Хитрый», — подумал Степан. Тайша Дайчин что-то заговорил, изредка взглядывая на казаков. Лица окружающих оживились. Они грозно хмурились и выражали гнев… — Пошто, придя в землю премудрого тайши, казаки калмыцких людей обидели? Так нешто пригоже делать в чужой земле? — перевел Пинчей. Тайша согласно кивнул головой и что-то оживленно спросил. — А все ли подарки целы? — весело перевел толмач Пинчейка. — Скажи: все блюли пуще глазу. Малости не истеряли, — ответил Ерема Клин. Дайчин приказал показать подарки. При этом все казаки сразу повеселели. Они развязывали тюки, вынимая шитые полотенца, богатые шубы, перстни, ожерелья, подносы, украшенную саблю, драгоценный кинжал, боевой топорок с каменьями, шелк, пряности, благовония в золоченых сосудах. Иные из даров тайша желал осмотреть лично, брал в руки, рассматривал и оценивал взглядом. Особенно он остался доволен собольей с бобрами шубой, янтарной турецкой трубкой, седлом и конским прибором, украшенным чеканной отделкой и бирюзой. Он тут же напялил соболью шубу, прямо поверх своей, надел на пальцы два перстня и прицепил дареную саблю к поясу. — Сам царь прислал мне подарки? — спросил он. — Его величество царь и великий князь всея Великия, Малыя и Белыя России, государь Алексей Михайлович нас к тебе не посылал, а послало Великое Войско Донское, а государь свое царское повеление дал, — ответил Ерема Клин. — Казаки — наши соседи, — сказал тайша. — Соседи соседей должны любить. Мы донских казаков не обидим, а ваши казаки моих пастухов грабят. Так хорошо ли? — Твои молодцы тоже спуску нам не дают. Зазевайся в степи — лошадей покрадут, а то и самих уведут, продадут в Дербень, — возразил старый Клин. Тайша засмеялся, трясясь в своих шубах. Калмыки захихикали вслед за ним. — Зевать ведь не надо, — сказал Дайчин. — Сосед у соседа коней покрадет, барашков сведет, а сойдутся в шатре — помирятся, — ответил Клин. — А то бывает такой сосед, как крымцы. Те нападут — ни детей, ни женщин не пощадят, все разграбят, а что увезти не могут — огню предадут. Такие соседи — беда! При упоминании о своих вечных недругах калмыки помрачнели. Глаза их сверкнули злостью. — У донских казаков нет хуже врага, чем крымцы, — вставил Степан. — У калмыцких людей нет больше врага, чем крымцы! — воскликнул тайша. — Великое Войско Донское прислало нас к тебе, Шикур-Дайчин, просить твоего союза против ногайцев. Тебе одному не справиться с ними. Войско Донское вместе с тобою на них ударит, — прямо сказал старый Ерема. Стояло непогожее время. Казаки сидели целыми днями на мягких подушках и ели баранину, пили кумыс. Приближенные тайши угощали их, легонько похлопывали ладонями по плечам, о чем-то по-своему говорили им, дружески улыбаясь. Степан обменял своего жеребца на молоденького степного жеребчика, дал перстень за кречета. Хотя тайша Дайчин через своих близких изъявлял казакам свою дружбу и доверие, несколько раз Клин пытался заговорить с приближенными тайши о союзе против ногайцев, но ни братья, ни сыновья Дайчина, ни дядя его, ни князья не хотели вступать в беседу об этом. — Гость не должен спешить с делом, — отвечали им. — Тайша хочет, чтобы вы отдыхали, гостили, пили кумыс, ели мясо. Будет время еще говорить обо всех делах. Казаки осторожно вызнавали о брате жены Дайчина Каспулате Муцаловиче. Узнали, что он далеко от стойбища тайши, гостит у своей сестры, которая с младшим сыном живет в теплых степях на кумысе. — Пропадем во степях тут! — ворчал в нетерпении Степан. — Так до лета и не уедешь! Но вот после нескольких дней непогоды настал теплый день. Тайша в честь донских послов устроил празднество: скачки на лошадях и верблюдах, стрельбу из луков, борьбу. И опять их не звали к тайше. — Хитрят скуломордые что-то, — сказал Ерема Степану. На другой день тайша собрался на птичью ловлю и пригласил казаков. Сотни две степных охотников ехали к югу за караванами улетавших гусей, лебедей, за журавлиными стаями. После охоты послов позвали на пир, в шатер к самому тайше. — Ну, нынче скажу наотрез, что нам вышло время домой ворочаться. Когда не хотят в союз, то мы и сами ударим на крымцев, — твердо решился Ерема. Но на пиру вдруг появился новый знатный вельможа, одетый не по-калмыцки, совсем непохожий на хозяев здешних степей, а с ним молодой и веселый богатый калмык. Пинчейка сказал, что это и есть шурин тайши, черкесский князь Каспулат, а с ним племянник его, старший сын тайши Чумпак. Стройный, суровый, уже седоватый князь Каспулат сидел на пиру рядом с донскими послами. Ерема спросил у него через Пинчейку, как здоровье его сестры. И вдруг, прежде чем переводчик успел спросить по-татарски, черкес сам ответил по-русски: — Здоров карашо. — Урус бляс? — спросил обрадованный Клин. — Урус карашо. Москва карашо. Наша дядя большой бояр на Москва. Государь карашо, любим. Казак карашо! — выпалил Каспулат Муцалович и в знак дружбы похлопал Клина ладонью по спине. — Черкес карашо! — в лад ему ответил Ерема. — Урус, черкес — кунак. Бик якши кунак! Князь, может быть, поддержал бы еще разговор, но тут Шикур-Дайчин стал расспрашивать послов про Москву, про царя, про донских казаков. Ерема был вынужден отвечать тайше и оставить своего собеседника. Говоря с тайшой, Ерема сказал, что царь тоже любит птичью потеху. Шикур-Дайчин велел принести в шатер своего любимого ловчего орла. Когда поднесли птицу на руку тайше, все сбились толпой посмотреть ее ближе, и тут-то Степан задержался и оказался позади всех, наедине с Каспулатом Муцаловичем. — Крымский посол едет, — внезапно сказал Каспулат. — Зовет Шикур-Дайчина воевать на казак… — А тайша? — спросил Разин. — Тайша указал Чумпаку крымца стречать, — еще тише ответил черкес. — Чумпак дары шибко любит, — поспешно добавил он и в то же мгновение вмешался в толпу, чтобы вместе со всеми подивоваться на любимую птицу Дайчина. Когда орла унесли, князь Каспулат оказался рядом с самим тайшой и больше уже не подошел к казакам… После пира Степан рассказал Ереме и Пинчею о разговоре с черкесским князем. — Нехристи, черти! Нас держат в шатрах, а с крымцами торговаться про наши головы мыслят! — возмущенно воскликнул Ерема. — Когда Чумпак любит подарка, давай я подарка таскаю! — предложил Пинчей. — Чего подарка жалеть, когда голова спасать надо! Степан послал сыну тайши свою дареную крестным саблю, чеканенную серебром и с бирюзой в рукояти рыбьего зуба. Час спустя Пинчей возвратился с саблей в отдарок. — Чумпак говорит: «Скажи: казак любим», — сообщил Пинчей. — Ближний бояр Чумпака, Тупей, меня в гости звал нынче, велел еще подарка таскать. Чумпак шибко подарка любит. Степан снял с пальца добытый на войне перстень с большим смарагдом, который звал «волчьим глазом», и отдал Пинчею. Ерема подумал и от себя подкинул отложенные на случай десять собольих шкурок. Поздно вечером у входа в шатер послышался шорох. Пинчей тихо кашлянул и выскользнул из шатра наружу… Прошел час, другой. Послы не могли заснуть от волнения. У входа опять покашлял Пинчей, как змея вполз в шатер и улегся на кошмы рядом с послами. — Тупей сказал, завтра крымска посол прискачет. Чумпак велит подарка давать. Подарка даем, то калмыцки люди крымска посол резать буди… — Кто же режет послов, как можно?! — отозвался Степан. — А ты, Стенька, молчи, — одернул Ерема. — Посольское дело в степях особо: если крымец прежде нас подарки даст, то «калмыцки люди казаков резать буди», — с насмешкой сказал он. — Так, что ли, Пинчейка? — Так, так, Еремка! — согласился Пинчей. — Стало, кису развязывай, — заключил старый Клин. — Чего же он хочет в подарок? — Полсотни рубля, — сказал толмач. — Торговый народ — кочевые княжичи, — усмехнулся Ерема. — Скажи ему: десять рублей даю, а как зарежет крымских, так и еще прибавлю. Да чтобы резал без мешкоты, покуда они подальше в степи. В темноте, кряхтя, Клин звякнул деньгами, чуть слышно считал и через лежащего между ними Степана передавал Пинчейке. Пинчей безмолвно на брюхе выскользнул из шатра. — Стало, крымских послов поджидал Дайчин, жирный дьявол. Цену хотел набить своему союзу, — сказал Ерема. — А сынок подкузьмил. — Не обманет, чаешь? — с опаской спросил Степан. — А что ему за корысть. Крымцев зарежет — от них богатство пограбит, и с нас серебро — ему же. А с крымцами им казаков воевать не ходить. Они друг дружке ни в жизнь не поверят… Казаки лежали молча, укрывшись войлоками и шубами. За шатрами свистел степной ветер, шуршал холодным песком. В ночи послышался топот многих копыт. Ерема молча толкнул Степана. Оба прислушались к топоту табуна, утонувшему в свистах и шорохах непогожей ночи… Пинчей возвратился только к утру. Подполз и улегся рядом со Степаном. — Где был? — шепнул он. — Кумыс пил, калякал, — сказал толмач. — Смотри, Иван, ты не изменное ль дело какое затеял? Толмач перекрестился. — Моя казак. Моя баба, дети живут в Черкасске. Какой измена. Моя крещена душа… Ей-боха! За шатром с утра слышались шум, крики, свист… Дядя тайши, старый знакомый послов, военачальник, с огромным брюхом и бабьим голосом, пришел звать послов к тайше для беседы. Казаки с поспешностью подымались. Но когда стали выходить из шатра, увидели, что у Пинчея платье в крови. — Где ты был, чертов сын! Где загваздался эдак? Куда тебе к Дайчину в шатер, собака!.. — взревел на него Ерема. — Шибко кричишь, пожалуй. Нельзя кричи, — умоляюще зашипел толмач. — Калмыцки люди как верить! Моя на степь гулял, сама крымца рубил, — признался он шепотом. — Вот дьявол, посольский толмач! В эку кашу ввязался. И без тебя их зарезали б чисто. — Не больно ведь чисто, сказать! — возразил Пинчейка. — Сама сабля рубил, сама деньги брал. Десять рубля ты ханскому сыну дарил? Десять червонца я в крымска мошна брал. Пинчей звякнул деньгами. — Ну и казак, черт, Пинчейка! — покрутил головой старый Клин. — Надевай живее мой чистый зипун. Да рожу обмой… Посо-ол! — ворчал он, довольный удачей. ОГЛАВЛЕHИЕ |
||