Мария Леопольдовна Кривинская

Это был человек необычайного обаяния. Мне посчастливилось на протяжении трех лет моего пребывания в Баиме быть около этого удивительного человека. Около - в буквальном смысле: мое место на верхних нарах инвалидного барака находилось рядом с Марией Леопольдовной.

Молодость ее прошла под влиянием Владимира Галактионовича Короленко, она стала как бы членом этой замечательной семьи будучи со школьной скамьи подругой его старшей дочери Обе молодые девушки были проникнуты гуманными идеями Короленко, который, «движимый чувством сострадания к ближнему неустанно хлопотал за всех арестованных, испрашивал помилования осужденным. Классовое положение подзащитных, их отношение к советскому строю, место в революционной борьбе не интересовали писателя - он спасал человека». (Проф. А. В. Западов. Предисловие к «Книге об отце» С. В. Короленко, 1968 г.).

Софья Владимировна напишет потом в «Книге об отце»:

Товарищи по тюрьме и ссылке в своих воспоминаниях отмечают то  обаяние, которое распространяла вокруг спокойная уверенность Короленко в том, что настоящей нормой являются

 

достоинство, свобода и счастье, и приводят случаи, когда эта спокойная уверенность побеждала даже тюремщиков. Он считал, что здоровье так же заразительно, как и болезнь, что счастье так же передается, как и несчастье, и поэтому каждый обязан быть счастливым. В самые тревожные моменты вокруг него всегда была атмосфера спокойствия и оптимизма». (С. 348).

Все это могло бы быть сказано о самой Софье Владимировне и о Марии Леопольдовне.

Снова читаем в «Книге об отце»:

«Преследования немцев, украинцев и евреев побуждают Короленко писать статьи против отвратительнейшего для него явления — торжествующего национализма».

Благодаря Короленко в Полтаве не было еврейских погромов. В конце 1905 года...

«... на базарах и площадях Короленко с утра до вечера выступал с разъяснениями, увещеваниями, призывами. Рядом с отцом в эти дни была и его дочь. В 1913г. она тоже была в Киеве на процессе против Бейлиса. (...) Черносотенцы грозили смертью всем защитникам Бейлиса, к которым причисляли и Короленко, опасность была реальная. Софья Владимировна не оставляла отца, она сопровождала его в суд, вместе с ним ходила по улицам Киева». (Предисловие проф. Г. А. Бялого к книге С. В. Короленко «Десять лет в провинции», изд. 1966 г.)

Когда в мае 1945 г. закончилась война, мы все были потрясены смелым поведением Марии Леопольдовны, совершенно в духе Короленко. С окончанием войны никаких перемен в судьбе заключенных не произошло, но в настроениях наших современных черносотенцев — даже очень. Среди нас было много немок Поволжья, женщин хозяйственных и тихих. И так уже, когда началась война, их стали переселять и арестовывать, хотя никакого отношения к гитлеровской Германии они не имели. Но пока шла война — жестокая и затянувшаяся — все было неопределенно. Теперь же, когда «мы победили!», захотелось как-то отомстить побежденному врагу. Куда как удобно и безопасно — выместить свою злобу на немках Поволжья, благо они и говорить-то ни на одном языке не умели правильно. Что тут поднялось! И плач жертв, и брань вошедших во вкус патриоток.

Голос Марии Леопольдовны перекрыл шум, стоявший в бараке, и потребовал внимания. Она сидела на своем месте на верхних нарах, в руках у нее была книжка. Медленно и внятно она прочла среди наступившей тишины рассказ Короленко «Пленные». Мне не приходилось читать его раньше. Он напечатан в 22-м томе полного посмертного издания сочинений писателя 1927 года.

Во время войны 1914 г. Короленко жил во Франции, в Тулузе, и стал свидетелем ожесточения толпы, собравшейся посмотреть, как поведут пленных немцев.

 

«<..> Вот первые ряды уже на мостовой меж двух живых стен, откуда из-за цепи солдат впились в них тысячи враждебных, горящих ненавистью взглядов. (...) И вдруг что-то дрогнуло. Вот оно... Начинается... Женщина внезапным стремительным порывом прорвала цепь. Она бежала среди растерявшихся караульных, волоча за собой двоих детей. Она видела впереди себя этих «бошей», собственно даже только одного... Женщина подлетела к колонне и с силой кинула мальчика к нему: «Убил отца, возьми и детей!» — кричала она исступленным голосом. «Бери же, проклятый, бери, бери!» Немца сразу как будто шатнуло назад. Он остановился, и остановилась сразу вся колонна. Немец не знал языка этой женщины, но он ее понял и нашел язык для ответа. Он поднял свою обнаженную голову к небу, потом повернулся назад... Казалось, он глядел туда, откуда привез его поезд, в то прошлое, что осталось там, позади. Потом он посмотрел кругом, как будто хотел говорить не одной женщине, а всем женщинам, всем вообще людям на этой площади — и поднял кверху руку. На ней были растопырены пять пальцев. «Пять» — невольно сосчитал кто-то в толпе. «Да. Пять!» «Нет, шесть!» — поправил другой... «Смотрите, смотрите!» Теперь у немца были приподняты на обеих руках шесть пальцев. Он подержал их так несколько секунд, чтобы все, вся многолюдная площадь могла сосчитать их, и потом широким, выразительным жестом как бы отбросил их назад — туда, куда только что оглядывался.

Все поняли — там, на далекой родине, отделенной от него теперь полосой вражды и пламени, у него остались шестеро.

Стало так тихо, как будто не было на площади никого и ничего больше, кроме этих двух человек — мужчины и женщины, отца и матери и их детей: тех, что здесь, и тех, что там далеко. И было  еще огромное несчастье, налетевшее на людей без их желания и ведома. Одна из француженок на площади сказала: «О-о, он говорит, что у него там осталось шестеро детей и... и его жена не знает теперь, есть ли у них отец!» Это был уже распространенный перевод выразительного жеста пленного. Лицо ее сморщилось в гримасу. Вдруг она широко взмахнула руками, точно раненая в сердце приливом бурного сожаления к себе, к ним, ко всем этим отцам, убитым или в плену, к матерям, оставшимся с сиротами на руках... Из ее груди хлынули рыдания: «Какое несчастье, какое страшное несчастье. И подумать только, что во всем этом виноват этот ужасный человек, этот Вильгельм! Ведь они также пошли по приказу за свою родину, как мы за свою. Разве они знали...».

Впоследствии, уже вернувшись в Россию, я слышал, как наши мужики говорили между собою о пленных: «Да, что поделаешь, такие же люди, как и мы... Тоже мать родила. Только присяга другая»...

И не было вражды в их голосах».

Рассказ произвел совершенно магическое впечатление. Все стихло. Никаких выпадов больше не было. Несколько раз я видела, как наши женщины останавливали и стыдили женщин другого барака.

А пасхальная ночь 1946 года! Конвоиры явно тяготились возложенной на них обязанностью сидеть до часу ночи в бараке и следить, чтобы не было богослужения. Им хотелось спать, а может,

 

тоже где-нибудь попраздновать. Женщины, по возможности нарядные, хотели спеть пасхальные песнопения, похристосоваться друг с другом, почувствовать праздник. Никто не ложился спать, хотя давно был отбой. Обе стороны были настроены решительно. Спасла положение Мария Леопольдовна. Поговорила по-дружески с конвоиром, поручилась за порядок в бараке. Никакого отношения к религии она не имела, но уважала человека в человеке. Конвоир ушел, женщины запели, Мария Леопольдовна стояла у дверей барака на тот случай, если придет начальство. Но никто не помешал.

Мария Леопольдовна придумала очень нужное дело — сбор лекарственных трав. Что только ни росло в березовых колках и на душистых лугах вокруг лагеря: и валериана, и термопсис, и адонис, и трифоль, и мать-и-мачеха. Целая бригада доходяг, собранная Марией Леопольдовной, ходила за зону на сбор, затем сушила травы. Лекарств было мало — это было подспорьем для аптеки. Делались настойки, варились нужные декокты. А доходяги все лето имели легкую работу и чуть улучшенное питание.

Мария Леопольдовна и для нас устраивала выходы за зону — якобы надо посмотреть, готов ли данный сорт лекарственного растения для сбора.

1 июля 1945 г. Мария Леопольдовна взяла на такую прогулку меня, желая отметить таким образом день моего рождения. Конвоир попался плохой, злой какой-то. Я приуныла. По деревне мы шли чинно: головы опущены, руки за спиной, конвоир с винтовкой рядом. Выйдя на просторы лугов, Мария Леопольдовна начала свою беседу с конвоиром, расспрашивала его о семье, о родных местах. Шли через колки — заросли низкорослых березок. Цвели желтые лилии, дикие пионы и ирисы. Дошли до реки. Пленительны названия сибирских рек — Мура, Бирюса, а эта была — Кия. Конвоир на глазах оттаивал. Сделали привал. Конвоир улегся поодаль в тени. Он уже совершенно был человеком. Я несмело спросила — могу ли я выкупаться. «Только осторожно, течение сильное», — сказал конвоир, уже засыпая. Меня, действительно, чуть не унесло. Этот незабываемый мой день рождения! Мы с Марией Леопольдовной лежали в густой некошеной траве, смотрели на сияющее безоблачное небо. Возвращались с целой охапкой лилий. Конвоир шел рядом с нами, как союзник и соучастник. Я думала: «В чем власть Марии Леопольдовны над людьми? Не только ведь доброта и ум. Наверное, еще сочувствие к людям, интерес и уважение к каждому, не придуманные, а искренние».

Мария Леопольдовна освободилась в мае 1946 г. по ходатайству Софьи Владимировны Короленко. Тоже — одна из непостижимостей нашей действительности: 5-летний срок Марии Леопольдовны закончился в 1942 г., но шла война, никого не отпускали. После победы отпускать пересидевших раскачались только к лету 1946 г. Благодаря ходатайству музея Короленко, вернувшегося в Полтаву из эвакуации, Мария Леопольдовна стала первой ласточкой.

 

Об этом прибежал сказать Соне Спасской и мне Сергей Иванович Абрамов, просил предупредить ее и подготовить.

Юра Галь и я прятались за углом умывалки и следили за развивающимися событиями. Влезшая на нары Соня Спасская что-то тихо говорила. Мария Леопольдовна отложила книгу и сняла очки. «Сонечка, — услышали мы, — говорите яснее, кто-то умер?» Очевидно, последовал бурный протест Сони, и опять началась подготовка. Наконец Мария Леопольдовна всплеснула руками, и мы услышали: «Какая затрата сил! По всей вероятности, меня освобождают!» Тут мы выскочили из засады, стали поздравлять. Барак всполошился. Стали целовать Марию Леопольдовну.

Освободилась она не на отдых и радость, а на труд и страдания. Сразу же встала рядом с Софьей Владимировной, помогая ей разбирать архив Короленко и готовя к изданию книги. С 1954 г. день и ночь находилась она возле тяжело больной Софьи Владимировны, которая умерла 16 июля 1957 г.

«...Остались подготовленные ею или при ее самом активном участии дальнейшие публикации работ Короленко, его писем, дневников, записных книжек. Остался неопубликованным и ее труд о жизни отца, представляющий собою своеобразное продолжение и окончание «Истории моего современника». (Проф. Г. А. Бялый. Из предисловия к книге С. В. Короленко «Десять лет в провинции»).

Мария Леопольдовна считала своим долгом довести до конца все это неоконченное. Она продолжала работать над архивом Софьи Владимировны.

Профессор Бялый пишет в неопубликованной статье «К биографии Софьи Владимировны Короленко»: «Друг всей жизни Софьи Владимировны и ее душеприказчик, М. Л. Кривинская». Значит, и материалы были собраны, и статья написана... Но нигде ничего о Марии Леопольдовне нет.

Через десять лет после смерти Софьи Владимировны Марии Леопольдовне удалось издать ее книги. Обе в издательстве «Удмуртия» в Ижевске, под редакцией доктора филологических наук А. В. Западова (очевидно, удмурты вспомнили роль Короленко в несправедливейшем Мултанском деле). Представляю себе, какого труда стоило Марии Леопольдовне издать эти книги! Сколько пришлось хлопотать, добиваться, бороться, спасать рукопись, чтобы не урезали. А корректура, а составление примечаний — хоть тут названо ее имя!

Книга С. В. Короленко «Десять лет в провинции» вышла в 1966 г., когда Марии Леопольдовне было уже 79 лет!

«Книга об отце» вышла в 1968 г. В ней имя М. Л. Кривинской упоминается дважды: в примечаниях («Кривинская М. Л., род. в 1887 г., — сотрудница С. В. Короленко по «Лиге спасения детей», в дальнейшем помогала Софье Владимировне в редакторской работе») и на с. 345 Софья Владимировна пишет:

 

 

«В нашей квартире оставались я, тетка отца Е. И. Скуревич и мой друг М. Л. Кривинская, с которой мы вместе работали в детских колониях. Часть детей при наступлении добровольцев успела эвакуироваться вместе с отступавшей Красной Армией, но оставшиеся три тысячи ребят были разбросаны по разным уездам и находились в очень тяжелых условиях. (...) Объезд колоний для раздачи денег был сопряжен с большой опасностью».

От Марии Леопольдовны продолжали приходить письма, как всегда ласковые, полные заботы о находящихся в беде друзьях. Последняя открытка была от 13 января 1969 г.

А чуть позже пришла открытка от сестры Марии Леопольдовны, датированная 6 февраля, написанная похожим почерком:

«Уважаемая Тамара Павловна! Моя сестра Мария Леопольдовна скончалась 24. I. 1969 г., проболев меньше суток и не дожив три дня до 82 лет. Счастье, что она недолго промучилась от инфаркта. Она рада была получить от Вас письмо с адресом Урсулы и собиралась написать ей большое письмо, но не успела... Она всегда тепло вспоминала Вас и вашу мать. Всего вам доброго, будьте все здоровы и счастливы. Л. Кривинская».

Я привела текст этой открытки полностью, потому что Любовь Леопольдовна по своей душевной настроенности была точно такая же, как сестра. Ни одного слова о себе, а ведь она оставалась слепнущая, совершенно одинокая, через несколько лет парализованная. В Полтаве некому было заботиться о ней, и ее увезли к себе в Москву единственные потомки Короленко, достойные потомки — внучка Короленко Софья Константиновна (урожденная Ляхович) и ее дочь. Там же она пролежала парализованная несколько лет и у них же умерла.

Пока Любовь Леопольдовна жила в Полтаве, переписка наша продолжалась. Ее письма были полны заботы о больном и одиноком докторе Минцере, жившем в Харькове, а я упрашивала ее написать мне точные биографические данные Марии Леопольдовны. И, наконец, в письме от 17 января 1970 г. я их получила!

В этой биографии меня поразила фраза о том, что некто арестованный Немерицкий дал показания против Марии Леопольдовны. Я спросила о нем в письме и получила ответ:

«<...> Фамилию Вы разобрали правильно. Имени его я не помню. Он наш земляк, агроном. Был в Симферополе вместе с М. Л. По пути в Сибирь они столкнулись в одном поезде, и он слезно просил прощения».

Какое страшное время, доводившее людей до подлости!

Итак, «Биография» — драгоценный документ, написанный Любовью Леопольдовной Кривинской.

 

Мария Леопольдовна Кривинская родилась в г. Полтаве 14/ 27 января 1887 г. Училась в Полтавской Мариинской гимназии. В 1900 г., будучи в 5 классе, она познакомилась со своей одноклассницей, С. В. Короленко (семья В. Г. Короленко переехала в 1900 г. на постоянное жительство в Полтаву), дружба с которой прошла через всю ее жизнь.

Окончив гимназию в 1904 г., в том же году осенью уехала в Париж для поступления в Высшую русскую школу. В 1905 г., ввиду болезни матери, вернулась в Россию. С осени 1905 по март 1906 г. провела с матерью в Южном Тироле.

Летом 1907 г. работала медсестрою на холере в Полтавской губ. (под Лубнами).

Осенью 1907 г. поступила на естественное отделение Высших женских курсов в Одессе. В 1910 г. за участие в студенческих беспорядках (Толстовские дни) была исключена с курсов и выслана из Одессы под надзор полиции в Полтаву. Летом этого же года отправилась в двухмесячное путешествие в Палестину.

Осенью 1910 г. уехала в Петербург, где поступила на Стебутовские высшие С. X. курсы.

В январе 1911г. прервала учение и уехала на голод в Самарскую губ., где вместе с С. В. Короленко работала до июня 1911 г. Для получения права жительства в Петербурге одновременно со Стебутовскими курсами М. Л. поступила в фельдшерско-акушерскую школу Венгеровой в Петербурге, которую и закончила в 1915 г.

Во время войны работала в Полтаве в лазарете, устроенном на общественных началах.

В 1915 г. ею была организована столовая для детей лиц, мобилизованных на войну. Столовая существовала в течение года.

В 1916 г. во время большого потока беженцев — евреев из западных областей — работала в еврейском комитете по оказанию помощи евреям-беженцам, заразилась возвратным тифом, долго и тяжело болела.

В начале 1917 г. уехала в Петроград, работала в ОЗЕ (Общество охраны здоровья еврейского населения), а затем в начале революции — в Смольном, в финансовом отделе.

После Октябрьской революции работала в организованном в Петрограде обществе «Культура и свобода» в качестве секретаря до августа 1918 г. Затем уехала в Полтаву, откуда выехала вместе с больной Евдокией Семеновной Короленко в Крым, где и провела вместе с ней осень и зиму 1918-1919 г.

Вернувшись весной 1919 г. в Полтаву, приняла участие в организации «Лиги спасения детей» (председатель В. Г. Короленко), работала в ней вместе с С. В. Короленко, была членом правления до 1924 г.

В 1924 г. была за принадлежность к партии с/д арестована и выслана на 3 года в Краснококшайск Марийской области.

В 1928 г. после окончания ссылки, ввиду запрета проживания в центральных городах, уехала в Симферополь, где жила до 1930 г.

В 1930 г. вернулась в Полтаву, затем переехала в Москву, где занималась переводами с французского и уроками.

1936 г. провела в Полтаве, где сильно болела.

В 1937 г. уехала в Москву, где была арестована 27/IX 1937 г.

 

 

Из Москвы отправлена в Ленинград, где против нее дал показания арестованный там Немерицкий, и получила приговор — 5 лет лагерей. Фактически пробыла в лагерях (Арлюке, Исхетиме, Баиме)

9 лет.

В 1946 г. по ходатайству С. В. Короленко была освобождена и возвратилась в Полтаву. Здесь принимала деятельное участие в редакционной работе по изданию сочинений В. Г. Короленко, помогая С. В. Короленко.

В 1954 г. Софья Владимировна тяжело заболела, и М. Л. посвятила себя уходу за больной.

После смерти С. В. Короленко в 1957 г. М. Л. продолжала работать над ее архивом и над изданием книг С. В. Короленко — «Десять лет в провинции» и «Книга об отце».

Умерла М. Л. 24. I. 1969 г.

Мне кажется, что в Полтавском музее имени Короленко не только должны храниться материалы о судьбе Марии Леопольдовне Кривинской, осуществлявшей в своей многострадальной жизни идеи В. Г. Короленко и стоявшей в общественной и редакционной работе рядом с дочерью Короленко, но и должна быть написана серьезная монография.