Преп. Сергий / К началу

[Закон Христов] [Церковь] [Россия] [Финляндия] [Голубинский] [ Афанасьев] [Академия] [Библиотека]

Карта сайта

Милютина Т. П. Люди моей жизни / предисл. С. Г. Исакова. - Тарту : Крипта, 1997. - 415 с. - Указ. имен.: с. 404-412.


[<назад] [содержание] [вперед>]

Коля

Зима 1950 — 1951 гг. была очень сурова и началась рано: 5 октября стала Ангара. Транспорт с керосином застрял на Стрелке — в 300 км от Богучан. Керосин доставляли на санях, этого явно не хватало, и жители перешли на коптилки. Электричества в жилых домах не было — только в учреждениях. При таком скудном освещении читать было невозможно — тем самым была отнята главная радость. Я ждала ребенка — это была первая беременность в моей жизни. Боясь сорвать ее непосильным трудом (меня перебросили на строительство), — я перешла на работу санитарки в больнице. Удалось это мне не сразу: Ольга Осиповна Гусакова, старшая сестра больницы, брала в санитарки местных женщин, чтобы не командовать равными — ссыльными. Пришлось дождаться, когда она ушла в отпуск, и меня мгновенно взяли. Потом мы с

 

- 357 -

ней очень дружили. До больницы от конца села два километра полями, а от места, где мы жили, еще два километра. Все сибирские села вытянуты вдоль рек, наверное, чтобы не рыть колодцев. Не так легко было идти утром, в темноте, часто в пургу, чтобы в 8 часов быть на работе. Еще труднее было в 8 часов вечера усталой возвращаться домой. Но следующий день был свободен, а работа по сердцу.

Я работала санитаркой заразного отделения, находившегося в отдельном доме на территории больницы. Врач и сестра приходили из главного корпуса на обход. Оттуда же доставляли еду. Мое дело было — уход за больными, раздача еды, чистота палат и коридора, топка печей. Удивительно в Сибири моют полы. Они ведь некрашеные, их выскабливают ножом. В заразном корпусе длинный коридор был ледяным. Я приносила из главного корпуса ведро горячей воды, проводила мокрой тряпкой по доске пола — она сразу же покрывалась тонким слоем льда. Этот слой соскабливала ножом, сметала веником льдинки вместе с грязью в мусорное ведро и покрывала водой следующую доску. Пол становился сияюще чистым...

В 1955 г., когда мы начали из Богучан уезжать, больница стала неузнаваемой. В то время главврачом был молодой москвич — доктор Коркин — умный, живой, прекрасный организатор. Говорят, потом он стал заведующим здравотделом всего Красноярского края. При нем ледяной коридор заразного отделения каким-то чудом стал теплым, с ковровой дорожкой и даже с пальмой в кадке!

Старшая сестра знала, что я жду ребенка, хорошо ко мне относилась и старалась меня беречь. Из-за этого однажды мы пережили настоящий страх.

Был поздний вечер, Иван Корнильевич и я сидели в нашей крошечной, уютной комнате, огонь горел в печке, светила коптилка. Я только что вернулась после рабочего дня и утром, чуть свет, опять должна была идти на работу: болела сменная санитарка.

Неожиданно дверь отворилась, и в комнату шагнул засыпанный снегом милиционер. За ним виднелось перепуганное лицо нашей хозяйки.

«Как фамилия?» — прогудел милиционер, глядя на меня. Я ответила. «Инициалы?» — продолжал он. Я была уже опытная и сказала полностью имя и отчество. В первый раз, в тюрьме, я ответила — «Т. П.» — и получила целый поток ругательств. «Где работаете? Кем?» Милиционер внимательно вглядывался в какую-то бумагу. Я посмотрела на Ивана Корнильевича — его лицо было совершенно белое. Все это очень походило на новый арест. «Так! Все правильно. Можете завтра на работу не выходить. Звонили из больницы, чтобы предупредить». Я даже не поблагодарила, мы сидели некоторое время в оцепенении, а потом стали, как сумасшедшие, хохотать до слез. Боже, в какое время мы живем, в какое страшное и карикатурное время. Много смеялись и в больнице, когда я рассказывала о добром предупреждении.

 

- 358 -

Трудная и темная зима подошла к концу. Пленительна в Сибири весна. После суровой зимы она воспринималась как настоящее счастье.

Я не обращалась к врачам, но по движению ребенка во мне — расшифрованному более опытными приятельницами — знала дату декретного отпуска, который тогда был только месячный. Я была худенькая, ребенок во мне был маленький — врач не поверила, что уже так далеко. С сомнением отпустила меня только с 3 мая.

Коля родился 17 мая, как и было рассчитано. Накануне мы с Иваном Корнильевичем ходили на прогулку на таежные холмы. Уже начинали цвести золотистые анемоны, похожие на крокусы.

Родильное отделение сельской больницы сияло чистотой. Душой и хозяйкой его была санитарка-литовка — в прошлом собственница комфортабельного пансионата. Все она делала точно, умело, очень по-доброму. Отделение было полно распускающихся березовых веток и анемонов.

Иван Корнильевич послал маме телеграмму — она у нас хранится. «Павлоградка Омской Райбольница Бежаницкой. — Прибыл в мир 17 в пять все хорошо: Николай».

Насчет имени решено было уже давно — в честь моего дедушки — священника отца Николая Бежаницкого.

Мой Коля был для меня чудом прелести и красоты — таково благословенное заблуждение каждой матери. У меня особенно — мне было почти сорок лет!

За время моего отсутствия похудевший Иван Корнильевич сделал кроватку для ребенка. Все было доброе, уютное. Но тут, увы, сын нашей хозяйки решил вернуться в Богучаны — комната была нужна для него. А перед тем, как нам в ней поселиться, Иван Корнильевич сделал стену, отделив ею часть от кухни, оштукатурил получившуюся комнатку, вырыл подполье, сделал маленькую плиту.

Теперь вторично Иван Корнильевич, несмотря на работу, рыл подполье, штукатурил стены, клал печь — на этот раз русскую — впервые в жизни. Как это у него получалось — уму непостижимо. Все это делалось в большой строящейся избе. Наши новые хозяева — Нефед Осипович и Аграфена Тихоновна — были уже немолоды, но поженились недавно и теперь строили для себя большой, просторный дом. Снаружи он был, как и все остальные постройки — бревенчатой избой. Внутри же оштукатурен — сказалось влияние ссыльных.

Мы переехали в новый дом, когда он не был еще покрыт крышей. Настлан был только потолок, засыпанный толстым слоем земли. Русская печь тоже только клалась. Но стена, отделяющая нашу комнату от общего помещения, уже была сделана Иваном Корнильевичем и оштукатурена. Наши хозяева оставили нас одних, а сами жили на острове, на Ангаре — летом Нефед Осипович работал бакенщиком. Корова и куры были с ними. Я наслаждалась самостоятельностью и не могла налюбоваться на ребенка. Но тут, совсем не по сезону, пошли дожди. Это были страшные, с короткими

 

- 359 -

перерывами ливни. Наш бескрышный дом превратился во что-то совершенно невероятное. Земля на потолке пропиталась водой и лилась на нас — грязная и холодная — через все щели между досками потолка. Для того, чтобы готовить, нам была поставлена железная печурка. Около нее удалось создать сухую площадку, на которой стояла кроватка Николки. Над ней была натянута клеенка от стола. Мы же спали под струями воды, с головой укрывшись мокрым одеялом. Воды наверху было так много, что она продолжала течь на нас и тогда, когда дождь кончился. Это было ужасно. Боялись за ребенка, невозможно было его купать.

И тут пришла помощь: у Николая Ивановича Васильева и румынки Марии маленький — тоже Коля — появился на полгода раньше. Они жили в старой баньке, стараниями Марии чистой, уютной, тщательно побеленной и, главное, теплой. Узнав о нашей беде, эти добрые люди перетащили нас к себе, устроили в предбаннике, на истопленной печке высушили нашу одежду и одеяло, удобно поставили кроватку. Как раз хватило места, чтобы и нам улечься на полу. Какое это было блаженство, душевный покой! Как мы были благодарны нашим спасителям!

Перепуганный Нефед Осипович нашел себе на реке замену и принялся крыть крышу. Потолок продолжал течь, пришлось менять засыпку. Все внутри надо было чистить и заново белить. Работы было до изнеможения. Иван Корнильевич кончил класть русскую печь, вырыл подполье. Все это только для того, чтобы иметь право жить в комнате. Окончив труды, мы стали за комнату платить, и немало.

Все это подогревало мечты Ивана Корнильевича о собственном доме. Подал заявку на строительный участок. Ему выделили его на противоположном краю села, у овражка, наполнявшегося водой только весной, на несколько дней, во время таяния таежных холмов. Таков был и наш адрес: «У Сухого Ручья». Мне очень нравилось это название.

В самом начале все работники кирпичного завода получили огородные участки и радостно посадили картошку и овощи. Замечательный огород был у армянского поэта Алазана. Его милая жена привезла с собой из Армении массу семян всяких пряных трав, которые нужны для приготовления национальных мясных блюд. Все на удивление хорошо выросло, но, увы, не было мяса, чтобы их применить!

Декретный отпуск и после рождения ребенка полагался один месяц. Я вышла на работу на кирпичный завод. Мы относили ребенка к ссыльной вдове погубленного профессора. Туда же приносили маленького Колю Васильева. Мы с Марией шутили, что наши мальчики вырастут умными, имея такую няню. Это было недалеко от завода, и я прибегала кормить. Мои опасения, что у меня будет недостаточно молока — а прикармливать детей было абсолютно нечем — к счастью, не оправдались. Я могла, покормив беленького,

 

- 360 -

светловолосого своего Колю, докормить и темноглазого маленького румына, весело на меня поглядывающего. Очень ими обоими любовалась.

Никогда не забуду канун 1952 г. Наш семимесячный Коля тяжело заболел. Врач требовала, чтобы он был помещен в больницу, но без меня. Отлучать ребенка от груди в таком состоянии и неизвестно на какое питание — было совершенно невозможно. Это была бы смерть. Сколько я себя помню, на протяжении моей долгой жизни я никогда не была в таком совершенно безнадежном отчаянии, как в тот страшный канун Нового Года.

С высокой температурой, красным личиком, с закрытыми глазками лежал Коля на коленях у Ивана Корнильевича. Я, залитая слезами, могла только ходить из угла в угол. На столе стояла украшенная сосенка — почему-то елочек в окрестностях Богучан не было. За стеной у хозяев шел пир. Пение считается там пением, только если оно оглушительно. Заранее приготовленная бражка льется рекой. Из уважения к хозяину каждый гость старается показать себя даже более опьяневшим, чем в действительности. Рвота считается не позором, а доказательством щедрости хозяина. Все это делается на виду у всех. Особенно отвратительны женщины в таком состоянии. Время от времени очередной опьяневший вламывался в нашу комнату. Хозяева «отводили праздник». Потом каждый гость «отводил праздник» у себя, приглашая наших хозяев. Так проходила зима.

Приближалась полночь. Стрелки на «ходиках» соединились на цифре двенадцать. Мы со страхом вглядывались в личико ребенка. Боялись поверить — оно уже не было таким красным, капельки пота выступили на лобике, ставшем прохладным, дыхание успокоилось, температура упала, ребенок спал. Счастливые и плачущие, мы еще долго не решались положить его в кроватку...

Удивляли меня сибиряки. Не так много мужчин вернулось с войны, все они были при деле — в колхозе, в конторах Леспромхоза, на командных должностях. Но распорядок жизни, мне кажется, у всех был одинаковый: летом все, кто как мог, занимались браконьерством — ловили красную рыбу, в начале зимы все охотились. Конторы пустели, жизнь останавливалась. Женщины готовились к приему охотников. Первыми прибегали верные лайки, их щедро кормили. Затем появлялись мужчины на коротких лыжах, в ондатровых шапках, с обветренными коричневыми лицами и выгоревшими на солнце ресницами, бровями, усами и бородами. Добычу, не всегда разрешенную (за убитого лося полагался большой штраф), спрятанную на деревьях, перевозили потом постепенно, в темноте.

Теперь мне стало понятно, почему в начале нашей жизни у наших хозяев они вернулись с острова на Ангаре ночью. С коровой, курами и огромной поклажей — всю ночь таскали в подполье какой-то груз. Это были бочки с засоленной лососиной. Зимой их выставили на мороз в сарай.

 

- 361 -

Все это давало возможность благополучно жить и устраивать пиры. «Пошто ты все кашу да картошку варишь?» — брезгливо спрашивала меня Аграфена Тихоновна, статная и красивая женщина. Она в русской печи, сложенной Иваном Корнильевичем, все время тушила мясо. Однажды расчувствовалась — я вылечила Нефеду Осиповичу нарывавший палец — подарила мне целого замороженного соленого лосося! Я с гордостью говорила Ивану Корнильевичу, что у нас будет аристократический ужин. Но, Боже мой, что было, когда лосось оттаял— распространилось ужасное зловоние. Мне объяснили, что сибиряки считают себя потомками медведя. Говорят, что тот тоже закапывает пойманную рыбу и ходит ее нюхать. Откапывает, когда рыба начинает портиться. Так и сибиряки — солят рыбу в старых бочках, ждут, когда начинает «поманивать», и тогда — на мороз. В Богучанские магазины иногда привозили такой вонючий товар (конечно, не лососей!) — ссыльные уходили, а местные жители выстраивались в очередь, радостно говоря: «Поманивает!»

Пришлось просить прощения и возвращать рыбу, говоря, что мы не привыкли к такой. Это еще больше уронило нас в глазах наших хозяев. Интересно — мы взаимно считали друг друга примитивными дикарями.

Иван Корнильевич, не щадя себя, строил свой дом. В официальной бумаге, хранящейся среди документов, сказано, что Исполком Богучанского райсовета 14 сентября 1951 г. решил: «По южной стороне улицы имени Ленина (между переулком Портовским и Сухим Ручьем) предоставить участок (начиная от Сухого Ручья) в пользование граждан: Милютина Ивана Корнильевича, Чуб Александра Николаевича, Безруких Георгия Андреевича». Иван Корнильевич успел до морозов врыть «стулья» (столбы из лиственницы) для фундамента. В тех местах нет камня, пользуются лиственницей, которая тверда, как железо, и не гниет. Чудесно она горит в печке — угли, как кусочки металла. Очень торопился врыть столбы, чтобы весной сразу начать строить — земля глубоко промерзает и раньше июня в глубине не оттаивает. Строил не как избу, по деревенскому трафарету — горизонтальные венцы бревен, а как дом: на положенный на «стулья» венец вертикально укрепил ошкуренные стволы сосен. Все это походило на колонны греческого храма. Местные жители очень неодобрительно разглядывали это сооружение, простоявшее всю зиму, считая, что строят «зверинник».

Ранней весной Иван Корнильевич начал обшивать эти столбы досками — снаружи и внутри засыпал промежуток песком и землей, положил бревна для потолка, сделал крышу.

Мы переехали в свой собственный дом уже под осень, успев набить дранку и оштукатурив его только снаружи, в дом, с незастекленными окнами и внутри не оштукатуренный. Коля только что встал на ножки и начал ходить. И было много бед — временами ветер врывался в дом и рвал марлю, которой были затянуты пустые окон-

 

 

- 362 -

ные рамы, дождь (к счастью, редкий) лил в отверстие, оставленное в крыше для еще не готовой печной трубы.

Мы строили из последних сил. Успели достать стекла и застеклить окна, я оштукатурила внутри обе наши комнаты и кухню, все побелила. Собирались перекопать наш участок, но ограничились только его чисткой. На нем была свалка — это ведь был край села. В сибирской деревне на свалку выбрасывают не банки и бутылки, а соответственно ленивому характеру навоз из стойл. Главную его массу свозят в конце зимы на лед Ангары. Считается, что земля и так плодородная. Мы успели раскидать навоз по всему участку, собрать мусор и похоронить его на дне Сухого Ручья. Весной раскопали все наши сотки, и я посадила картошку и посеяла овощи. А осенью просто изнемогли, выкапывая и убирая наш урожай — так было всего много.

Трудности нашего строительства были не только в том, что все делал один Иван Корнильевич, но еще и чисто денежные. Материалы для строительства надо было покупать. Моя мама, героическая моя мама, на которой было три неработающих человека — помогала еще и нам! Однажды прислала деньги как раз, когда нам предложили купить бревна. Я послала маме телеграмму, назвав ее «дорогой волшебницей». Мама в письме рассказала, что на почте были смущены и испуганы словом «волшебница», дополнительно наводили справки, просили у мамы прощения за такой текст. Оказывается, волшебница в местном понимании — ведьма!

Мама, к слову, написала, что у них на каком-то самодеятельном концерте врач аплодировал исполнительнице и кричал «бис», а молодой милиционер-украинец вывел его из зала за нарушение тишины и за ругательства, считая «бис» — бесом!

Мы встречали наступающий 1953 год, год больших событий, уже в теплом, более или менее благоустроенном доме, с благополучным Николкой, которого не надо было никуда уносить на время нашей работы. Во второй комнате нашего домика теперь жила наша дорогая Сусанна Эмилиевна, ради благополучия мальчика переехавшая к нам и создавшая для всех нас нормальную жизнь.

Мы с Иваном Корнильевичем работали на кирпичном заводе из всех наших сил. Он давно уже не работал бригадиром. К счастью! Удивительный человек, он был прекрасным рабочим и никуда не годным начальником, требовавшим от всех такой же честности и бескорыстия, как у него. Происходили вечные конфликты. Николка был нашей радостью и утешением. Добрая тетя Зина присылала нам для него красивые и нужные одежки. Я, несмотря ни на что, успевала связать и сшить необходимое. Он был светлый и хорошенький. Друзья шутили, что Коля похож на Сусанну Эмилиевну — пышную и светловолосую, во всяком случае, не на нас — худых, замученных работой, покрытых кирпичной пылью.

7 марта 1953 г., как и обычно в 6 часов утра, я шла из нашего дома на другой конец Богучан, на кирпичный завод. К 8 часам утра

 

 

- 363 -

у меня должна была быть очищена от высохших кирпичей часть площадки для начала формовки новой тысячи. Была еще настоящая зима, над каждой избой, как лисий хвост, недвижно стоял дым — всюду уже затопили печи.

На заводе было темно, тихо и пустынно. Горела коптилка. Дежурный истопник — Петр Федорович Скрипченко (в прошлом преподаватель политэкономии) — красный профессор, как мы его называли, сказал мне трагически: «Тамара Павловна, случилось страшное несчастье!» «Козел?» — воскликнула я, решив, что он переусердствовал, подкладывая дрова в обжигательную печь, и кирпич расплавился. Это было действительно несчастье: работа останавливалась, величайших трудов стоило удалить этот спекшийся «козел». «Да нет же», — сказал Петр Федорович. «Неужели штабель рухнул?» — ужаснулась я. Я всегда складывала кирпичи очень старательно, но все возможно. «Да нет же! В мировом масштабе! — мрачно сказал Скрипченко. — Сталин умер!» Это было, как гром, как не знаю что! Я не могла дождаться нормального человека, чтобы поделиться с ним ошеломляющим событием. С трудом убирала кирпич. Наконец пришел сменный истопник — Соломон Иосифович Тверской. Он мне перецеловал руки. Теперь уже мы вдвоем встречали приходящих на работу. Из всего коллектива только Петр Скрипченко оказался таким дипломатом, а, может быть, искренно верил в Сталина? Все остальные не скрывая радовались. То-то из репродуктора два дня все слышался Бетховен и никаких речей! Жители Богучан горестно переживали событие, злобно приглядывались к ссыльным, считали, что у нас веселые глаза.

Надежды наши на мгновенное освобождение, конечно, не оправдались, но через год мы все-таки начали получать паспорта.