Милютина Т.П. - Люди моей жизни

Но были и другие фиктивные браки

Один — совершенно чудесный.

Началась эта история еще при мне, в 1939 г. Гитлер отзывал немцев Прибалтики в Германию. Все понимали, как опасно оставаться, и уезжали. Молодежь радостно, взрослые трагически покидали насиженные места и с тревогой ехали в воюющую страну. Контрольные комиссии состояли из немцев и следили за чистотой арийской крови уезжающих. Разрешали целиком увезти обстановку столовой, гостиной, кабинета и спальной. Малой скоростью шли вещи, одновременно с уезжающими 50 кг багажа, в вагоне с собой столько, сколько человек мог поднять.

С лета 1940 г. положение изменилось: комиссия состояла из немцев и русских. Последние следили, чтобы не выпустить кого-нибудь из тех, кого лучше арестовать. Теперь обстановкой спальни считались кровать и шкаф, столовой — стол и стулья, гостиной — диван, а кабинета — письменный стол.

Среди непропущенных немецкой комиссией еще в самом начале была Нина Ковкина — врач Тартуской психиатрической больницы. Комиссия требовала метрик ее прабабушек, считая ее и по фамилии и по внешности еврейкой. Метрик, конечно, не имелось.

Доктор Ковкина — смуглая, темноволосая, очень экстравагантно одевавшаяся, в серьгах и браслетах, стройная и высокая. Она не была замужем, в Эстонии у нее родных не было, сестра жила во Франции. Все ее коллеги уже уехали, и она вовсе не хотела оставаться. Единственной возможностью уехать был фиктивный брак с человеком, имевшим абсолютное право на отъезд. Представитель прибалтийских немцев, помогавший уезжающим, придумал для доктора Ковкиной такого человека. В Валге жил представитель какой-то иностранной фирмы, эстонец по национальности, но датский подданный — Уно Бейтлер-Дорх. Это был 45-летний человек, вдовец, имевший 16-летнюю глухонемую дочь. Чтобы замаскировать фиктивность, знакомство произошло у всех на виду, в кафе Вернер. Мы с Леной Мюленталь были очень заинтересованы предпринятой авантюрой и поражены тем, как эти два придуманных человека подходили друг к другу. Удивительно подходили! После знакомства началась игра во влюбленность. Эту пару можно было видеть в кино и в кафе. Совершенно явно они нравились друг другу, но Нина Ковкина передала, согласно условию, сумму денег, а Дорх, приняв ее, дал слово честного человека, каким он и был. Наконец

было решено, что прошло достаточно времени, и влюбленная пара зарегистрировалась.

В психиатрической больнице был свадебный пир. Нарочно были приглашены даже сомнительные знакомые. Мы с мамой считались ближайшими друзьями и должны были уйти последними вместе с Дорхом, который жил недалеко от нас в гостинице около вокзала. Свадебный пир прошел по всем правилам: произносилось «горько», и элегантный, полный достоинства Дорх склонялся над веселым и разгоряченным лицом своей невесты.

Мы с мамой сделали вид, что остались помочь убрать. Затем ворота психиатрической больницы, выпустив нас троих, закрылись, и мы отправились по ночному городу домой.

Молодожены, соблюдая обычай, наносили визиты. Невозможно было представить, что это фиктивный брак, так нежно они друг на друга смотрели, так друг с другом гармонировали. Правда, если очень внимательно наблюдать, можно было заметить, что держали они себя очень строго и сдержанно.

Наконец было решено предстать перед комиссией, тем более, что иностранцы должны были покинуть пределы Советского Союза. На комиссии они узнали, что несколько дней тому назад вышло постановление, по которому браки, заключенные — я не помню, сколько времени тому назад, считаются недействительными, поэтому доктор Нина Ковкина не является женой иностранного подданного и никаких прав на отъезд у нее нет. Ни в одной стране законы не имеют обратной силы!

И тут вся эта сложная ситуация разрешилась: Уно Дорх отправил свою глухонемую дочь в Данию, а сам отказался от датского подданства, чтобы остаться с той, которую полюбил. Какое-то время эта замечательная пара была счастлива. Но исторические события принялись разрушать благополучие людей.

В страшную «Варфоломеевскую ночь» — с 13 на 14 июня 1941 г., когда в странах Балтии и Молдавии хватали целые семьи и свозили их к заранее приготовленным составам товарных поездов, которые потянулись в Сибирь, сопровождаемые целой армией конвоиров, — люди видели на одном из переполненных перепуганными людьми грузовиков доктора Ковкину в зимнем каракулевом пальто (умница!). Эти бесчисленные страшные поезда с пулеметами, освещенные на ночных остановках прожекторами, тянулись многие недели через страну и добрались до места назначения, когда уже долгое время шла война, добавив к нищему, оставшемуся без мужчин населению тоже нищих и бездомных женщин с детьми. Мужчины в самом начале были отделены от семей и направлены в лагеря. Невозможно понять, почему надо было так ослаблять страну за неделю до начала войны?

Нина и Уно Дорх, очевидно, все-таки считались иностранцами и были сначала помещены в пересыльный лагерь Харку. Путешествие их началось, когда война шла уже полным ходом. Во время

воздушного налета по пути к Нарве, где-то около Йыхви, поезд с заключенными был остановлен, и конвоиры открыли женский вагон, разрешив женщинам спрятаться в кустах. В соседний вагон попали осколки. На глазах у Нины выносили раненых. В самом тяжелом раненом она узнала своего мужа. Немецкие самолеты улетели. Конвоиры сгоняли в вагон женщин, подоспевшая скорая помощь увозила раненых. Нина отползла в кусты как можно дальше и затаилась. Поезд продолжал свой путь. На ближайшем хуторе укрыли Нину на ночь, потом переправили в больницу, где она, под видом санитарки, просидела около своего мужа больше месяца. Он был ранен осколком в спину чуть выше почки, чудом не задетой.

В Эстонии уже всюду были немцы, и Нина привезла слабого и больного мужа в Тарту. Вещи их разграбили, деваться было некуда. Они прожили у мамы полгода. За это время Дорх поправился, датское подданство было восстановлено, брак признан действительным. Но немцы продолжали считать Нину Дорх еврейкой. Отказывались ее выпустить. Маме пришлось поселить ее в деревне у знакомых крестьян, чтобы не привлекать к ней внимание. Надо было что-то придумывать. И мама придумала: обошла старое немецкое кладбище, внимательно читая фамилии на памятниках, и нашла несколько надгробий с фамилией Ковкин. Это, конечно, были не прабабушки или прадедушки, но мама позвала фотографа, он сделал снимки, которые доктор Ковкина представила как доказательство своего арийства. И помогло! Их выпустили.

Прошло много лет. В начале 60-х годов из Швеции стали приходить восторженные, пересыпанные иностранными словами и написанные ужасным почерком письма Нины Дорх. И написанные прекрасным почерком, по-русски — письма ее мужа. В них неизменно мама называлась кормилицей и крестной матерью, а подпись стояла — Ильич! (Дорх был Уно Ильич).

В письмах присылались и фотографии. Особенно хороша была первая, красноречиво говорящая об их благополучной и счастливой жизни. В клинике, где Нина Дорх работала врачом, в 1957 г. торжественно праздновалось ее 60-летие. В 1963 и 1964 гг. они ездили в отпуск в Италию. С 1965 г. начались болезни.

Шли годы. В письмах чувствовалась неизменная тревога друг о друге. Однажды была прислана фотография заранее приготовленного места на кладбище. На памятнике были имена и даты рождений. «Это место нас ждет» — написала на обороте Нина. Она умерла первой, и горестный Уно Дорх прислал нам снимки похорон своей «незабвенной Ниночки».

После похорон, на обратном пути в Швейцарию, наш дом посетила Урсула — глухонемая дочь Дорха — со своим глухонемым мужем. Он был портным, жили они благополучно, много путешествовали на своей машине. К сожалению, их сын тоже родился глухонемым.