Преп. Сергий / К началу

[Закон Христов] [Церковь] [Россия] [Финляндия] [Голубинский] [ Афанасьев] [Академия] [Библиотека]

Карта сайта

Милютина Т. П. Люди моей жизни / предисл. С. Г. Исакова. - Тарту : Крипта, 1997. - 415 с. - Указ. имен.: с. 404-412.


[<назад] [содержание] [вперед>]

Читая Канта

Ангара около Богучан широка — говорят, до четырех километров. С таежных холмов она казалась большим озером. Дальний берег был рыжим от прошедших пожаров. На нашем берегу, на песчаной отмели под высоким обрывом, громоздились бревна. Они принадлежали Леспромхозу, и их надо было стеречь.

Крошечная землянка сторожа была вырыта на середине высоты обрыва. Столб поддерживал потолок и отделял вход от подобия окна. Доска подоконника служила одновременно и столом. На ней лежала раскрытая книга — явно не русская. Я попросила разрешения посмотреть. Это был Кант — «Критика чистого разума» (на немецком языке).

Мои спутники весело разговаривали с хозяином землянки — бородатым, невысокого роста человеком.

На своей родине в Молдавии Исаак Хаймович Гарник был нотариусом, интеллигентным человеком с высшим образованием. В ссылке в Богучанах это был леспромхозный сторож, ученик пятого класса вечерней школы — стерег бревна, старательно учил уроки, гордился получаемыми пятерками, а на досуге читал Канта.

С русским языком он познакомился в этапах и тюрьмах, где был в обществе украинских блатарей. Поэтому по-русски Исаак Хаймович заговорил весьма своеобразно — совершенно простонародно, с комическими украинизмами и очень неуверенно, боясь употребить что-либо нецензурное.

Первую партию ссыльных, прибывших в Богучаны в конце лета 1949 г., послали в колхоз на уборочные работы. Смеясь, рассказывали про Исаака Хаймовича следующий эпизод. Ночью он проснулся оттого, что какая-то колхозная девушка влезла на верхние нары и пыталась устроиться между ним и его соседом. Исаак Хаймович принялся будить своего товарища, тряся его за плечи и спрашивая:

«Это к вам, чи ко мне?» Товарищ проснулся, и они стали дружно сталкивать девушку вниз. Слезая с нар, она сердито и презрительно сказала: «У-у-у, несознательные!»

Зимой бревна не сторожили — Ангара замерзала и украсть их было невозможно. Леспромхозный сторож колол дрова для топок нашего кирпичного завода — двухметровые бревна, только что

 

- 337 -

привезенные из тайги. Исаак Хаймович устанавливал бревно стоймя, пододвигал колоду, ловко на нее вскакивал и, размахнувшись, обрушивал на заранее вбитый клин свой топор. Сырые и замерзшие на сорокаградусном морозе бревна раскалывались на две половины совершенно фантастически. Эти огромные половины потом подтаскивались к топкам печей, где обжигался кирпич, и к отапливаемой снизу площадке, на которой сохла очередная, сформованная за день тысяча кирпичей. Площадка была идеально оштукатурена, называлась «боров» и занимала половину нашего барака-завода, начинаясь у формовочных столов и кончаясь у первой печи. Топка находилась в глубокой, в человеческий рост, квадратной яме. Туда любили спрыгивать курильщики и работающие на морозе, чтобы погреться.

Однажды туда спрыгнула и я. День подходил к концу, работы для меня не было. «Боров» временно не топили, но от железного листа, закрывавшего топку, шло блаженное тепло. Завод освещался только несколькими коптилками, в яме было совершенно темно. Мы давно уже не считали золу и кирпичную пыль грязью — я уселась поудобнее в уголок, постаралась отогнать горестные мысли, сразу же нахлынувшие на меня, и... заснула. Вдруг на меня навалился медведь — сопящий, придавивший меня своей меховой тяжестью. Усилием воли я проснулась, но было не легче. Руки мои, как и во сне, упирались во что-то теплое меховое, что ужасно пыхтело и возилось. Мне было так страшно, что я не могла кричать. Наконец медведь слез с меня, сверху осветили яму коптилкой, и я увидела перепутанного Исаака Хаймовича, в расстегнутом тулупе, потерявшего очки и шапку и близоруко разглядывавшего, кого он чуть было не раздавил... Смеху было надолго.

С тех пор, желая погреться, Исаак Хаймович наклонялся над ямой и спрашивал: «Там кто есть — чи нет?»

Через год после смерти «Мудрейшего» начали давать ссыльным паспорта. Исаак Хаймович уехал одним из первых — ему было куда ехать: его жена и дочь тоже были в сибирской ссылке, в Тюмени.

Этот милый человек прислал нам, временно еще остававшимся, веселое письмо. Жена и дочь прежде всего повели его к парикмахеру, который сбрил его бороду. «Ту самую, из-за которой Тамара приняла меня за медведя и чуть было ее не оторвала и которую я дал зарок не брить до встречи с женой. И — можете себе представить — я оказался вовсе не таким старым!»