Екатерина Александровна Бибергаль

Сердце мое начало оттаивать благодаря Екатерине Александровне Бибергаль.

В хорошую погоду, с весны и до поздней осени можно было видеть ее у южной стены 15-го барака, сидящую на раскладном табуретике и читающую книжку. Всегда подтянутая, аккуратно одетая и причесанная, летом неизменно с белым воротничком, тоненькая и легкая. Ей тогда было больше шестидесяти, но никакой старости в ней не чувствовалось. Наоборот — было в ней даже что-то девическое. И волосы, мелко и круто вьющиеся, чудились золотистыми, несмотря на явную седину.

Как бы ни спешила я по своим обязанностям санитарки, меня тянуло к этому обаятельнейшему человеку. Она поднимала свое милое, умное лицо, опускала книгу на колени, внимательно и заинтересованно глядела на меня — и начинался наш разговор. Екатерину Александровну живо интересовали писатели, философы и поэты эмиграции. Я пересказывала ей содержание понравившихся мне когда-то книг, читала запомнившиеся мне стихи. Долгое время, проведенное в Александровском централе абсолютно без книг, заставило меня многое вспомнить. Иногда мы «путешествовали» по Парижу — она его прекрасно знала.

Я же о Екатерине Александровне Бибергаль знала только то, что она политкаторжанка, т. е. странствия ее по тюрьмам, этапам и ссылкам начались еще в царское время.

Присутствие в лагерях политкаторжан — людей, делавших в начале века революцию, поражало меня.

В Баиме, кроме Екатерины Александровны, я знала еще двоих: Варвару Яковлевну Рейфшнейдер и Льва Иосифовича Гройсмана. Всем им было уже за шестьдесят. Светлое, достойное спокойствие было в них. Общими были скромность и сдержанность, никакого озлобления, никаких сетований на несправедливость, на горестную участь. Никто из них не рассказывал о себе, они были полны интереса и участия к собеседнику.

Жила Екатерина Александровна в другой половине 15-го барака, и, начав работать медсестрой в Центральной больнице, я виделась с ней не ежедневно, а только по своим редким выходным дням.

Дальнейшая судьба Екатерины Александровны Бибергаль сложилась трудно и трагично. В 1948 г. закончился ее последний десятилетний срок, но этого показалось недостаточно, и она была отправлена в ссылку! У меня сохранился ее адрес, записанный в книжечку, которую я завела в 1955 г. в Минусинске: «Кировская железная дорога. Станция Лаухи. С/школа. Библиотека».

Казалось бы, условия были сносные: работа в библиотеке, в тепле. Но однажды она упала очень неудачно (ей было уже 77 лет) и сломала ногу, которую пришлось отнять. Соня Спасская написала мне об этом несчастье и прислала адрес: «Карело-Финская ССР. Кировская ж/д. Станция Кемь. Больница. Хирургическое отделение».

 

 

Она долго болела. Была, наконец, реабилитирована! Каким-то чудом добралась до Ленинграда и последние годы жизни прожила у вдовы своего брата, которая занимала одну комнату в квартире, когда-то целиком принадлежавшей им всем (Ленинград, Карповка, 19, кв. 5). Соня Спасская писала мне, что обстановка там была очень трудная, и положение Екатерины Александровны — старой, с ампутированной ногой — было тяжелейшим. Умерла она в начале 60-х гг.

Вот ведь я была знакома с Екатериной Александровной Бибергаль, любила ее, имела радость общения с нею — а не знала о ней ровно ничего.

В 1968 г., перелистывая только что купленный пятый том альманаха «Прометей», я увидела в статье Владимира Сандлера «Четыре года следом за Грином» фотографию Екатерины Александровны Бибергаль! Снимок был сделан в 1903 г., но тонкие черты умного лица, пристальный взгляд были те же, что и 40 лет спустя. Я с жадностью принялась читать, и мне открылась удивительная, полная событий жизнь молодой девушки — смелой и целиком захваченной революционной борьбой. Владимир Сандлер пишет:

«С Екатериной Александровной Бибергаль, бывшей студенткой Высших женских курсов (Бестужевских), участницей студенческих  демонстраций в Петербурге, высланной в апреле 1901 г. под гласный надзор полиции в Севастополь, Грин познакомился 22 или 23 сентября 1903 г., когда по поручению ЦК партии эсеров приехал в город, чтобы шире развернуть агитацию среди солдат местного гарнизона и флотских экипажей. (...) 11 ноября 1903 г. Грин был арестован. В течение месяца Катя тщательно готовила его побег».

В «Автобиографической повести» Александра Грина подробно описан этот неудавшийся побег, который осуществляли брат Екатерины Александровны — Виктор Бибергаль и его друг Евгений Синегуб. Сама Екатерина Александровна была за два дня до задуманного побега выслана в Архангельскую губернию. Сразу после побега в департамент полиции были сообщены ее приметы:

«Бибергаль, 25 лет, рост 2 аршина 4, 5 вершка, волосы светло-русые, вьющиеся с золотым обрезом, брови правильные,  дугообразные, русые, снаружи несколько реже, глаза светло-карие, нос прямой, величины умеренной, рот правильно очерченный, зубы все белые, несколько неправильной формы, подбородок круглый, лицо гладкое, особая примета: на левой стороне щеки на горизонте носа в расстоянии почти дюйма небольшое бледно окрашенное пятно». (Государственный архив Архангельской области).

Как через 13 месяцев, зимой оттуда бежала, как сумела перебраться в Швейцарию, а в декабре 1905 г. быть опять в Петербурге — неизвестно!

 

В ночь с 31 марта на 1 апреля 1907 г. снова была арестована в составе группы из 28 человек — «боевого отряда при центральном комитете партии социалистов-революционеров», осуждена на 8 лет каторжных работ и сослана в Сибирь. Для всех этих дел надо было обладать смелостью, одержимостью своей идеей и неиссякаемой энергией. Кроме того, требовались еще и деньги!

Так приоткрылись для нас несколько лет жизни молодой Екатерины Александровны Бибергаль — с ссылками, активной революционной работой, побегами, осуждением на каторгу. А сколько еще неведомых для нас тюремных заключений, лагерных сроков и ссылок уже при советской власти так и остались нерассказанными! Известно только, что последний срок был с 1938 г. по 1948-й, а последняя ссылка — с 1948 по 1956 г., до полной инвалидности, почти до смерти.

Владимир Сандлер в своей первой статье об Александре Грине (журнал «Волга», 1967, № 9) написал, что после революции 1917 г. следы Бибергаль теряются.

В книге «Воспоминания об Александре Грине», изданной Лениздатом в 1971 г., составленной Владимиром Сандлером, датой смерти Екатерины Александровны поставлен страшный и для многих действительно смертельный 1938 год.

Вот это полное незнание дальнейшей судьбы Екатерины Александровны Бибергаль (после 1917 г. она прожила еще более 40 лет) и то, что В. Сандлер так много и с таким чувством написал о ней, заставило нас с Эрной Ивановной Крутиковой задуматься: не отыскать ли нам Владимира Сандлера, чтобы рассказать ему, что мы знаем о жизни Екатерины Александровны в 40-х и 50-х гг.

Будучи в Ленинграде в 1974 г. я позвонила в Лениздат Н. Чечулиной, редактировавшей книгу В. Сандлера. Она оказалась милым и живым человеком. Сказала, что Сандлер с большим чувством составлял и писал свою книгу и что ему будет интересно встретиться с людьми, знавшими Бибергаль.

На следующий день состоялась встреча. Я сидела в уютной комнате Эрны Ивановны за накрытым на троих столом. С Эрной Ивановной в трудные годы жизнь меня сводила дважды: в инвалидном лагере Баим и в Богучанской ссылке. Она была исконная ленинградка. Это и еще, наверное, немецкая кровь делали ее русской европеянкой в самом прекрасном и высоком смысле этого слова. Из всей ее большой семьи только она была арестована, и мы в Баиме очень о ней сокрушались, а, оказывается, она единственная осталась в живых (все погибли во время блокады и похоронены на Пискаревском кладбище).

Итак, мы ждали прихода Владимира Сандлера, и я предвкушала приятную и интересную встречу со старым, умным и образованным коренным ленинградцем. Открылась дверь, и вслед за Эрной Ивановной вошел небольшого роста, сравнительно молодой человек, полноватый, обвешанный, как мне показалось, фотоаппаратами

 

(возможно, был всего один!). Еще не поздоровавшись и заикаясь, он произнес: «Я т-т-там не был, но я т-т-там родился!» Оказывается, его мать была в заключении на Воркуте, арестована была беременной, так что он родился в лагере, жил какие-то годы в детдоме, затем с матерью при лагере и только через несколько лет после окончания войны они смогли уехать с Воркуты. Когда я читала, то не обратила внимания, что статья Сандлера «Вокруг Александра Грина» начинается со слов: «Моя первая «встреча» с Грином произошла, когда мне было 12 лет. Я жил на Севере, в Воркуте...».

Сандлер с интересом слушал наш рассказ, прерывая его сокрушенными возгласами, что он не знал всего этого до выхода в свет книги. Я спросила его — разве это что-нибудь бы изменило? Разве смог бы он поправить дату смерти, не объяснив, что произошло за эти годы, и разве осмелился бы написать, что она так с 1901 г. и почти до самой смерти в 60-х гг. ссылалась, содержалась в тюрьмах, посылалась этапами в Сибирь, получала новые сроки — сначала от царского правительства (там были и побеги, и жизнь за границей), а потом уже прочно — от советского?.. И Владимир Сандлер честно ответил, что — нет! «Значит, все в порядке», — сказали мы и поблагодарили его за все-таки бессмертие, которое он, благодаря Александру Грину, дал Екатерине Александровне Бибергаль — политкаторжанке, пожизненной узнице.