Преп. Сергий / К началу

[Закон Христов] [Церковь] [Россия] [Финляндия] [Голубинский] [ Афанасьев] [Академия] [Библиотека]

Карта сайта

Милютина Т. П. Люди моей жизни / предисл. С. Г. Исакова. - Тарту : Крипта, 1997. - 415 с. - Указ. имен.: с. 404-412.


[<назад] [содержание] [вперед>]

Генрих Генрихович Мартенс

Женщинам нашего барака выдали казенные платья. Все они были очень большого размера, нескладные, унылого серого цвета. Русские женщины обрезали их по своему росту и стали носить. После первой же стирки платья немилосердно сели и стали совсем уродливыми. А прибалтийские женщины платья распороли, выстирали в горячей воде, выгладили, перекроили по себе и сшили красивые платья, украсив их кто воротничком, кто надетой вниз блузкой. Мне кто-то дал клубочек кирпично-красной шерсти, и я вышила на карманах и отворотах крупные, несимметричные горошины. С этого началось мое благополучие. Не успела я надеть новое платье, как ко мне подошла ночная повариха из больничной кухни и шепотом стала просить меня шить для нее. Она скоро освобождалась, ни на чью помощь не могла рассчитывать. У нее была только маленькая дочь в детдоме. За пайки хлеба она покупала у мужчин вещи, которые им присылали заботливые жены. Мужчинам же ничего не было нужно, кроме табака и хлеба. Я никогда не шила чужим — только маме и себе. Согласилась со страхом, но в надежде на съедобные блага. И стала их получать.

Как санитарка барака, я ходила по утрам на больничную кухню за «усиленным» пайком для Софьи Львовны — сестры нашего барака. Теперь я подавала в окошечко раздаточной не один, а два котелка. И получала густой горох с кусочками мяса. Блаженство! Все свободное время шила блузки из мужских рубашек.

За этим «усиленным» в продуваемый сарайчик перед окошком раздаточной собирались преимущественно дневальные бараков, чтобы получить эту дополнительную еду для начальников цехов, работников продстола и прочих контор, а также ценимые в лагере люди: столяры, плотники, сапожники...

В сарайчике было так же холодно, как и на улице. Иногда окошечко долго не открывалось, люди стучали нога об ногу и переругивались. «Средневековье какое-то!», — зло выкрикнул однажды какой-то нетерпеливый замерзший. — «Какое право вы имеете так говорить, ничего не зная о Средневековье — прекраснейшей и просвещеннейшей эпохе! Ну и пусть давит власть — полеты человеческого духа не подчинены ей».

 

- 213 -

Никогда ничего похожего на эту пламенную речь о жизни духа в средние века мне не приходилось слышать. Восхищалась готическими соборами — и все.

Открылось окошечко, все зашумели и выстроились в очередь. Я принялась разглядывать этого человека. Он был предельно худ, высок, очень рвано одет, с лицом Савонаролы с фрески Фра Бартоломмео из монастыря св. Марка во Флоренции. Меня когда-то поразил этот как бы из мрака выхваченный профиль. У лагерного поклонника Средневековья было такое же фанатичное, замкнутое, совершенно нерусское лицо.

Прошло время. Я уже работала в больнице сестрой. К нам поступало много больных с карбункулами на затылке. Истощение, натертость грязной одеждой — все этому способствовало. По учебникам надо ждать, пока назреет этот большой, многоголовый нарыв, затем обезболить, обколов крутом новокаином, и сделать глубокий крестообразный разрез скальпелем. Попробовали на первом больном классическую форму лечения — и больной у нас чуть не умер от болевого шока.

И наши умные врачи придумали свой способ. Когда уже выяснялись границы будущего некроза, здоровую кожу вокруг густо смазывали вазелином, карбункул засыпали салициловой кислотой, накладывали плотную повязку, больному давали обезболивающие. Через три дня, будто по волшебству, весь некроз, прилипший к повязке — как пробка вынимался из чистой раны.

Так попал к нам в больницу и поклонник Средневековья: на его сухой жилистой шее, на затылке зрел огромный синий карбункул. Звали его Генрих Генрихович Мартенс, был он голландцем по национальности, археологом по образованию. Предки его когда-то переселились в Россию. В детстве каждое лето он проводил в Латвии, в имении своих родственников. Садовником в имении был тонкий ценитель красоты, создававший сказочные цветники. От него осталась у Мартенса любовь к цветам. Не знаю, имел ли он когда-нибудь свою семью, теперь он был совершенно одиноким человеком.

Мы очень старались поддержать наших больных, причинять им как можно меньше боли. Руки врачей и сестер были добрыми. Это меня чуть не погубило.

Шла весна 1945 г. Поправившийся и выписанный из больницы Мартенс был садовником лагеря. Начальник лагеря всячески ему способствовал: выделил хорошо отапливаемый барак с переделанными на большие окнами — наподобие оранжереи. Там уже взошли семена цветов, полученных Мартенсом со всех концов Союза. Их присылали родственники заключенных. Надо было рассаживать и пикировать взошедшие растеньица. Дали ему двух блатных девушек — он их со скандалом выгнал, заявив, что у них грубые, злые руки и нет никакого понимания красоты зарождающейся жизни. И вот в больницу на меня пришел «наряд» — снять с работы и перевести на общие. Никто ничего не мог понять — я работала добросовестно,

 

- 214 -

ни в чем не провинилась. Все забегали, чтобы защитить меня, я была в отчаянии.

Все выяснил и уладил доктор Минцер. Ходил не только к нарядчику, но и к самому начальнику лагеря. Вернулся улыбающийся. Оказывается, это Мартенс подал на меня заявку, считая, что пикировать его драгоценные растения могут только добрые и нежные руки перевязочной сестры. Меня защитили, нашли по картотеке женщину, окончившую консерваторию по классу рояля — и Мартенс успокоился.

В последних числах апреля 1946 г. случилось чудо. Всюду еще лежал снег, но полоса земли у южной стены больницы, на которой всю осень цвели посаженные Мартенсом цветы, оттаяла, и на ней оказался цветущий куст анютиных глазок. Как он сохранился под снегом? На это чудо все сбегались смотреть. Мартенс сторожил, чтобы его не украли урки. Но куст исчез. В бараках делались обыски. Оказывается, начальник лагеря собирался подарить куст начальнице медсанчасти, с которой у него был роман. Мартенс разводил руками — куст нигде не могли найти.

А это цветущее чудо росло в глиняной миске у нас в больнице. Мартенс, узнав, что куст хочет взять начальник, выкопал его и отдал Сергею Ивановичу, чтобы тот подарил мне. Ночью цветы жили в дежурке и радовали дежурную сестру, днем кочевали из палаты в палату.

Утром 1 мая во время «пятиминутки» дверь распахнулась и вошли начальник лагеря и начальница медсанчасти. Наше сокровище еще не успели отнести в палату, и вошедшие бросились к нему. Начался пренеприятный допрос. Старшая сестра спокойно и уверенно сказала, что цветущий куст рос на грядке у больничной стены и взят в больницу по праву — без ведома и разрешения Мартенса. Начальница не очень этому поверила и стала пристально вглядываться в лица сестер. «Все понятно», — сказала она, остановив свой взгляд на моем покрасневшем лице. Перепугалась я ужасно за Мартенса, еще больше за Сергея Ивановича. У меня оставались месяцы до освобождения — таких в этап не посылают. А у Сергея Ивановича с его 15-летним сроком еще почти 8 лет впереди! Но как-то обошлось, даже цветы не отняли.

В начале 1948 г. закончился 10-летний срок Мартенса, и он был отправлен в ссылку в один из поселков Алтайского края. Взял у Сергея Ивановича адреса Марии Леопольдовны и мой. Письмо, которое я получила, было как новелла. Он писал о примитивности и дикости местного населения и о красоте и величии природы. Моя золотая мама сразу же достала и купила нужные вещи, и мы послали ему посылку: кастрюльку, кружку, алюминиевые тарелки, ложки, вилку, нож, полотенце, теплое белье, свитер. Приложили список семян, которые пошлем в следующей посылке. Мартенс писал, что посылка произвела на все его окружение совершенно волшебное

 

- 215 -

действие. Все были заворожены сиянием этих новых вещей, увидели, что он не бездомный бродяга, совершенно иначе стали к нему относиться. Председатель ближнего колхоза, узнав, что он работал садовником и ему собираются послать семена, взял его на работу в качестве агронома! Мартенс стал получать молоко и муку. Посылки наладили его жизнь.                                  

Все письма Мартенса я берегла. Каждое из них было законченным рассказом. Темы были разнообразные. Письма пропали при обыске в 1949 году. В последних письмах проскальзывало нездоровье

О том, что Мартенс умер, Мария Леопольдовна получила полуграмотное сообщение от местной женщины, у которой он снимал угол Женщина написала, что такое же сообщение она послала и мне. Это было лето 1949 года, а мы уже весной были взяты и отправлены в ссылку. Письмо до меня не дошло.

У меня сохранился почтовый адрес: Алтайский край, Благовещенский район, п/о Шимолино. село Долино-Чернявка. Значит, Генрих Генрихович Мартенс похоронен летом 1949 года на кладбище этого села.