Преп. Сергий / К началу

[Закон Христов] [Церковь] [Россия] [Финляндия] [Голубинский] [ Афанасьев] [Академия] [Библиотека]

Карта сайта

Академик Е. Е. ГОЛУБИНСКИЙ

СВЯТЫЕ КОНСТАНТИН И МЕФОДИЙ — АПОСТОЛЫ СЛАВЯНСКИЕ

Опыт полного их жизнеописания

[<назад][содержание] [вперед>]

Новые интриги против Мефодия

Итак, Мефодий вполне оправдался перед папою во всем, что взводили на него немецкие епископы, и, вопреки твердым надеждам и к величайшему посрамлению своих врагов, снова возвратился на свою Моравскую кафедру. Но если никак не ожидали епископы, что могли они остаться со своим доносом совершенно ни при чем, то, конечно, тем менее ожидали, что могли оказать им Мефодию важную услугу, а это случилось именно так. Папа Иоанн VIII до того времени или совсем не знал лично Мефодия, или если успел узнать его во время его пребывания в Риме вместе с Константином и в его приезды в Рим от Коцела, когда сам был еще архидиаконом Римской Церкви (из которого возведен в папы), то узнал не настолько хорошо, чтобы составить себе о нем какое-нибудь определенное и твердое мнение. Но теперь епископы немецкие со своим доносом доставили папе этот случай хорошенько узнать Мефодия, и следствием близкого ознакомления было то, что папа возымел к Мефодию полное доверие и стал питать искреннее уважение. Не постарайся устроить всего этого немецкие епископы, папа постоянно бы находился относительно Мефодия в некотором сомнении, потому что этот последний во всяком случае был греческий пришелец, то есть был человеком, в котором очень естественно было подозревать враждебные папской власти симпатии; а Мефодий, со своей стороны, тоже совершенно естественным образом подозревая в папе такое к себе недоверие, постоянно чувствовал бы почву под собой нетвердую и не мог бы трудиться с той спокойной уверенностью в прочности своих трудов, которая так нужна для самого их успеха, и таким образом вообще была бы во взаимных отношениях папы и Мефодия весьма нежелательная неопределенность и смутность. Но теперь, благодаря немецким епископам, эти отношения папы к Мефодию получили ясный и определенный характер полной доверенности, и последний почувствовал под собою почву Моравии твердою.

С благословениями отпустив Мефодия обратно на его кафедру, папа написал о нем послание к Моравскому государю. Из этого-то послания, в котором папа излагает историю своих допросов Мефодию и сообщает о своих решениях, принятых вследствие допросов, узнаем мы о том совершенно неожиданном и весьма счастливом для Мефодия исходе дела, о котором мы сообщили читателю в предшествующих строках. Вот это важное послание папы.

«Возлюбленному сыну Свентопулхру, знаменитому графу. Да будет ведомо тебе, что собрат наш Мефодий, почтенный архиепископ святыя Моравския Церкви, вместе с верным твоим Семисисном, пришед ко прагу святых апостолов Петра и Павла и став перед наше первосвященническое лицо, ясно доказали нам искренность твоего благочестия и усердие всего твоего народа к апостольскому престолу и нашей отеческой к вам любви. Ибо, по вдохновению Божией благодати, презрев других князей сего века, со всеми твоими верными знаменитыми мужами и со всем народом твоея земли возлюбил ты любовию надежнейшею князя апостольского чина святого Петра и наместника его, избрал его себе во всем покровителем, помощником и защитником и, преклоняя выю свою даже до конца под защиту его самого и наместника его, желаешь благочестивою привязанностью пребыть при помощи Господней усерднейшим сыном. За каковую твою и народа твоего веру и приверженность, распростерши руки апостоличества нашего, объемлем тебя безмерною любовию, яко единородного сына, и приемлем со всеми подданными твоими в отеческое наше недро, яко овец Господних, нам вверенных, и желаем милосердно питать вас пищею жизни и всегдашними нашими молитвами постараемся ввести вас в двери милосердия всемогущего Господа, дабы возмог ты при заступлении святых апостолов и в сем веке низложить вся противная и после в небесной стране торжествовать со Христом, Богом нашим. Итак, мы вопрошали сего Мефодия, почтенного архиепископа вашего, пред лицем наших братий епископов, так ли он верует Символу православный веры и поет его на литургии, как исповедует святая Римская Церковь и как утверждено на шести Вселенских Соборах и предано святыми отцами по евангельским словам Христа, Бога нашего. Он же объявил, что исповедует и поет по евангельскому и апостольскому учению, как научает святая Римская Церковь и по преданию святых отцов. Мы же, нашед его во всех церковных учениях и пользах православным исповедником, посылаем паки ко управлению вверенныя ему Церкви Божия, повелевая принять его как истинного пастыря с достаточною почестию и радостным сердцем; ибо мы апостольскою нашею властию подтвердили ему преимущество архиепископа и постановили быть всегда твердым при помощи Божией, как установлены и утверждены пребывать властию наших предшественников права и преимущества всех Церквей; притом так, чтобы он сам по каноническому преданию имел попечение о всех делах церковных, но располагал ими яко пред очами Божиими; ибо ему вверены люди Божии, и он даст ответ за души их» (82).

После этого папа говорил в послании о поставлении в епископа Нитранского известного нам Вихинга; эту часть послания приведем ниже, когда скажем о самом поставлении Вихинга. В последней части грамоты папа излагает свои мысли и свое решение относительно славянского языка. <...> Он пишет: «Славянския письмена, изобретенные некогда философом Константином, которыми воспеваются должные хвалы Богу, по справедливости похваляем и повелеваем, чтобы на оном языке говорились проповеди и возвещались дела Христа, Бога нашего; ибо Священное Писание не тремя токмо, но всеми языками восхвалять Господа повелевает, глаголя: хвалите Господа вси языцы и восхвалите Его вси людие, и апостолы, исполнясь Святого Духа, глаголаху всеми языки величия Божия. Посему и небесная труба Павел гремит, вещая: всяк язык да исповесть, яко Господь наш Иисус Христос во славу Бога Отца, о чем и в первом Послании к Коринфянам довольно и ясно увещевает нас, да, глаголя языки, созиждем Церковь Божию. И ничто не препятствует здравой вере и учению петь литургию на оном же славянском языке или читать святое Евангелие или Божественные поучения Ветхого и Нового Завета, хорошо переведенные и истолкованные, или все другие церковные книги; ибо Кто создал три главных языка, т. е. еврейский, греческий и латинский, Тот же Самый сотворил и все прочие (языки) в славу и хвалу Свою».

С полною щедростью на слова, хотя, разумеется, и не с большим внутренним удовольствием, папа не забывает, однако же, сделать непритворной попытки и в пользу своего латинского языка. Желание привлечь и привязать к своей власти славян вынуждало пап на некоторое время дозволить употребление славянского языка; но если бы оказалось, что те или другие славяне не нуждались для указанной цели в этом средстве и сами теперь же добровольно захотели предпочесть латинский язык славянскому, то, разумеется, папы были бы этому чрезвычайно рады. Так как папа Иоанн, спеша заявить славянам, что хотя он дозволяет и разрешает употребление славянского языка, но еще более дозволяет и одобряет, если бы кто захотел предпочесть славянскому языку язык латинский, пишет в своем послании к Святополку вслед за тем, что сказал о славянском языке: «Но если и судиям твоим угоднее слушать литургию на латинском языке, то повелеваем совершать ее на оном». Впрочем, так как папа выражается не неопределенно: «кому-нибудь», а определенно: «тебе и судьям твоим», то можно думать, что причина сейчас приведенного нами прибавления в письме папы о латинском языке была и не та, которую мы указали, а другая, именно: можно думать, что папе донесено было, что Святополк со своими судьями и вообще со своим двором и высшим классом моравского общества не так крепко держится за славянский язык, как простой народ, и что если сделать ему внушение в этом смысле, то он не преминет ему последовать. Сравнивая это донесение с речами Мефодия и собственного Святополкова посла, папа, разумеется, не мог дать ему большей веры, но так как, не будучи слишком правдоподобным, оно в то же время было слишком такое, какого папа действительно не желал, то он и не преминул на всякий случай сделать указанное прибавление в послании.

Что касается до лица, которым могло быть сделано подобное лживое донесение папе, то указать его нетрудно; лживым образом представлять папе, что он не имеет нужды слишком дорожить Мефодием, что славяне или, по крайней мере, государь Моравский с влиятельнейшей частью своих подданных вовсе не так привязаны к славянскому богослужению, как он думает, имел побуждение Вихинг, а следовательно, ему должно быть приписано и донесение. <...>

Известия приведенного нами послания папы дополняются для нас известиями Мефодиева Жития. В послании после изъявления чувств самой полной любви к князю и своего самого полного доверия и благоволения к Мефодию папа снова утверждает последнего в его звании архиепископа Моравского и снова самым торжественным образом разрешает моравам употребление славянского языка; но он ничего не говорит здесь также о том пункте особой важности, который, главным образом, имел интерес для него самого и в котором была главная причина того, что последовало от него столь милостивое решение и по тем пунктам, которые мы сейчас указали, то есть он ничего не говорит о том, что он решил на этот раз относительно всеславянского Мефодиева миссионерства. Совершенное молчание об этом папиной грамоты можно было бы понять так, что, обманувшись в ожиданиях и отложив надежды, папа, наконец, бросил мысль об этом миссионерстве, и оставалось бы удивляться, что, несмотря на свое разочарование в том, что было главной причиной его благоволения к Мефодию, тем не менее он вполне сохранил к нему это последнее. Но всякое подобное предположение и недоумение совершенно устраняет автор Жития; из его, хотя и краткого, но тем не менее ясного и положительного извещения оказывается, что покидать желания и надежды расширить пределы своей власти между языческими славянами посредством деятельности Мефодия папа вовсе не думал, а что, напротив, он точно так же, как и прежде, посылая Мефодия к моравам, вместе с этим подтверждал ему право и обязанность быть общим пастырем и всех славян; именно автор Жития передает, что, посылая Мефодия к моравам, папа между прочим наказывал последним о его полномочиях: «Брат наш Мефодий святый правоверен есть и апостольское деяние делает, и в руку его суть от Бога и от апостольского стола вся словеньскыя страны, да его же прокленет проклят, а его же святит, той свят да будет» (83). Нет сомнения, горячо возблагодарил Господа Мефодий, когда, столь счастливо окончив свое путешествие к папе, снова увидел Моравию — дорогое поприще своих апостольских трудов. Но тут еще не был действительный конец его огорчениям. После того, как папа отверг все клеветы на него и самым решительным образом принял его сторону, по-видимому, уже не было никакой возможности выжить его из Моравии, и немецким епископам, по-видимому, ничего не оставалось более, как с теми или иными чувствами, но покориться неумолимо враждебной к ним судьбе. Но неистощим был в изобретательности и не знал границ дерзости и наглости агент епископов — Вихинг, и он придумал и предложил епископам средство удалить Мефодия из Моравии.<...>

Обращаясь к этой новой фазе интриги, веденной против Мефодия, мы должны начать с того, на чем выше остановились в своем повествовании о ее главном виновнике и выполнителе, то есть об этом знаменитом Вихинге. Выше мы сказали, что Вихинг отправился в Рим вместе с Мефодием. Давшиеся ему в обман Святополк и Мефодий: один отправил его в Рим, а другой взял с собою на тот конец, чтобы поставить его в епископы-суффраганы; но в действительности, то есть по планам тех, чьим он собственно был орудием, он отправился в Рим за другим, а именно: 1) за тем, чтобы получить собственное место Мефодия после того, как этот последний, — в чем были крепко уверены, — будет низложен папою, 2) за тем, чтобы, сколько окажется для него возможным, не выдавая самого себя, содействовать низложению Мефодия. Что же делал в Риме Вихинг и что последовало с ним после того, как папа нашел Мефодия ни в чем не виноватым? Открыто вести тяжбу в Риме с Мефодием Вихинг должен был предоставить другим агентам немецких епископов, а сам должен был действовать против него скрыто, таким образом, чтобы могла сохраниться тайна его участия в интригах епископов, потому что в противном случае, то есть после того, как Святополк увидел бы сыгранную с ним гнусную мистификацию, ему (Вихингу) угрожала бы опасность быть позорным образом прогнану из Моравии. Но, вероятно, увлекло Вихинга за пределы благоразумия неодолимое желание получить кафедру Мефодия; как бы то ни было, но только Вихинг действовал весьма неосторожно, так что если Мефодию не вполне открыл глаза, то по крайней мере возбудил в нем сильные подозрения. Что касается до его судьбы, то он был поставлен в суффраганы Мефодию с именем и кафедрой епископа Нитранского. <...>

Когда в усилиях свергнуть Мефодия понесено было совершенное поражение, Вихингу оставалось одно из двух: или отказаться от места, на которое избрали его люди, введенные им в обман (то есть Святополк и Мефодий), но о котором не думал он сам, сбросить маску и открыто показать себя тем, чем он был в действительности, или продолжая обман, принять эту кафедру, которой он искал притворно, но которую судьба представила ему на самом деле. Вихинг решился на это последнее. Поражение, понесенное на суде папы, ему было неприятно более чем кому-нибудь, потому что в деле он заинтересован был всех ближе; но, интриган по натуре и по профессии, точно так же и в отчаянье он пришел менее, чем кто-нибудь: после одной неудачи могло быть предпринято десять новых попыток, и герой наш поспешил взять то, что оказалось пока возможным, так сказать, запастись саном епископа, чтобы во всякое время иметь возможность тотчас же заместить Мефодия — это было все-таки очень важно.

Мы сказали выше, что Вихинг действовал в Риме против Мефодия так неосторожно, что если не вполне открыл последнему глаза на себя, то возбудил в нем очень сильные подозрения. Но если это так, то спрашивается: как же Мефодий после того, как увидел или но крайней мере сильно заподозрил, что был вместе со Святополком жертвой самой бессовестной мистификации со стороны Вихинга, не воспрепятствовал его поставлению в епископы Нитранские? Ответ на вопрос может быть дан только более или менее вероятный. Прежде всего, разумеется, было делом совершенно возможным, чтобы папа поставил Вихинга в епископы, несмотря на самые настойчивые сопротивления Мефодия. Но мы думаем, что этот случай не имеет места. Во-первых, хотеть поставления Вихинга в епископы во что бы то ни стало папа не имел ровно никаких побуждений, а потому без нужды он не решился бы наносить и тяжкого оскорбления Мефодию. Во-вторых, дать архиепископу в епископы помощники человека, решительно им не желаемого, и таким образом отравить ядом вражды его отношения с подданным, — мы думаем, что до подобного дела папа никогда не был бы допущен благоразумием. На основании всего сказанного мы думаем, что Вихинг был поставлен в епископы Нитранские не против воли Мефодия, а с его согласия. Первым движением Мефодия после того, как он заподозрил Вихинга, конечно, была мысль устранить предполагавшееся поставление интригана в епископы, но мы думаем, что затем он снова изъявил свое согласие принять Вихинга в свои помощники. Как же могло случиться это последнее? Неудача интриги против Мефодия, как мы говорили, не привела Вихинга в отчаянье: не став преемником Мефодия на этот раз, он надеялся добиться успеха от будущих попыток, а поэтому ему необходимо было поддерживать связь свою с Мефодием и получить место епископа Нитранского. Но мы думаем, что в подобных обстоятельствах Вихинг, во-первых, постарался привлечь на свою сторону голос папы, во-вторых, успокоить подозрения самого Мефодия. Нельзя думать, что между советниками папы не было людей, особенно доброжелательных к немецким епископам, а с ними и к представителю их замысла против Мефодия — Вихингу; если бы таких людей не было, то они, как и между всякими советниками, легко могли быть куплены. Действуя посредством этих своих доброжелателей, Вихинг мог, во-первых, лично расположить папу в свою пользу, во-вторых, и главное, заставить папу смотреть на свое поставление как на мудрую меру административную и таким образом непосредственно заинтересовать его в своем деле. Что касается до этого последнего обстоятельства, то, хотя объяснения, данные Мефодием, вполне возвратили ему доверие папы, но все-таки он был грек, и следовательно, некоторая осторожность по отношению к нему никак не могла показаться папе излишнею; а поэтому не могли не показаться папе неосновательными следующие представления, сделанные доброжелателями Вихинга и немцев: обвинения, взведенные на Мефодия немецкими епископами, оказались совершенно ложными; но Мефодий все-таки грек, а поэтому не мешает обеспечить себя по отношению к нему более или менее бдительным над ним надзором; самое лучшее, чем может быть достигнута эта последняя цель, это поставить в епископы-помощники ему Вихинга, потому что тайный соперник, конечно, будет самым усердным надсмотрщиком. Итак, мы думаем, что папа, искусно привлеченный доброжелателями Вихинга на сторону этого последнего, просил Мефодия принять в свои суффраганы этого прежде им самим избранного кандидата. Вопрос в том, как же Мефодий согласился исполнить желание папы. Оставаясь при своих подозрениях, Мефодий, разумеется, не нашел бы возможным уступить даже просьбам папы, и необходимо предположить, что Вихинг одновременно с тем, как действовать на папу через бывших у него в совете последнего доброхотов, старался о том, чтобы восстановить доверие к себе Мефодия. <...>

Таким образом, по нашему мнению, случилось, что Вихинг, имевший неосторожность до некоторой степени обнаружить себя перед Мефодием, все-таки стал, на беду последнего, епископом Нитранским. Было ли так, что уверения и клятвы Вихинга только поколебали, но не рассеяли совершенно подозрений Мефодия, или просто хотел он предупредить всякие столкновения в будущем, как бы то ни было, только, давая свое согласие на поставление Вихинга в епископы Нитранские, он просил, чтобы ясно были определены отношения между ним и подчиненным ему епископом. Так как папа со своей стороны на всякий случай желал иметь в Вихинге тайного надсмотрщика над Мефодием, но нисколько, однако же, вместе с этим не хотел причинять ущерб самой власти архиепископа и быть виновником каких-нибудь «соблазнов и расколов» в Моравской Церкви, то он поспешил удовлетворить желание Мефодия, которое в такой же мере было и его собственным желанием, с самой полной готовностью. К сожалению, те подробные правила, которые дал папа Мефодию и в которых со всею точностью и полнотой определены были права последнего, как архиепископа, между прочим, и по отношению к его епископу-суффрагану, не дошли до нас; но что в правилах этих было строго предписано Вихингу во всем быть совершенно покорным своему архиепископу и в случае ослушания было угрожаемо строгими и неминуемыми наказаниями — это ясно видно из самого послания. Во-первых, говоря о поставлении Вихинга в епископы, папа прямо пишет здесь: «Повелеваем ему (Вихингу) во всем быть послушным своему архиепископу, как научают святыя церковный правила». Во-вторых, читаются в послании следующие слова: «Пресвитерам же, диаконам и всякого чина церковнослужителям, славянам или какой бы то нации они ни были, в пределах области твоей находящимся, повелеваем быть подчиненными и во всем послушными указанному собрату нашему архиепископу вашему и без его ведома ничего не делать; если же, сделавшись упорны и непослушны, дерзнут учинить какой-либо соблазн или раскол и после первого и вторичного увещания не исправятся: повелеваем их, яко сеятелей плевел, властию нашею отлучать от Церкви и изгонять из ваших пределов, сообразуясь с правилами, которые мы ему дали и к вам отправили» (84). Хотя говорится здесь обо всех вообще пресвитерах и диаконах моравских — не только пришлых, иностранцах, но и природных моравах, — но, очевидно, имеются в виду единственно первые, то есть, очевидно, имеются в виду те немецкие священники и диаконы, которые могли быть в Моравии у Вихинга и от которых одних только можно было опасаться соблазнов и расколов. Но если папа угрожает строгими наказаниями священникам и диаконам немецким, имевшим быть в Моравии при Вихинге, то очевидно, что угрозы в полной мере относятся и к самому Вихингу: во-первых, священники и диаконы могли решаться на соблазны и расколы только в том случае, когда возбуждал бы и поощрял их к этому епископ, а во-вторых, поведение священников и диаконов во всяком случае было на полной ответственности этого последнего. Если вместе со священниками и диаконами папа не называет прямо и самого Вихинга, то, без сомнения, потому, что щадит в нем его епископский сан.

Не знаем, во время ли самого пребывания в Риме, или уже по возвращении в Моравию и вместе с немецкими епископами измыслил Вихинг план новой попытки низвергнуть Мефодия с престола (о которой речь впереди), но во всяком случае он возобновил козни против него тотчас же после того, как успел получить сан епископа Нитранского.

После окончания всех дел в Риме Мефодию и Вихингу оставалось возвратиться в Моравию, но последний успел устроить дело так, что отправился один Мефодий, а он сам остался в Риме еще на некоторое время. Какие предлоги он выдумал для своей остановки, неизвестно, но так как во всяком случае он не мог остаться в Риме самовольно, то возможность несамовольной остановки доставили ему всё те же покровители, о которых говорили мы выше. Не можем сомневаться, что Вихинг остался в Риме не за какой-нибудь действительной нуждой, а для ведения новых козней против Мефодия: но что же именно такое было им предпринято? К сожалению, на этот вопрос мы не можем дать положительного ответа. Очень может быть, что отважный интриган имел в виду ни более, ни менее, как заставить папу снова выслушать все обвинения на Мефодия, а в отсутствие ответчика надеялся совершенно перевернуть дело. Впрочем, в чем бы ни состояли новые козни Вихинга против Мефодия, во всяком случае положительно известно, что они не имели ни малейшего успеха; хотел ли Вихинг повторить старые клеветы на Мефодия или взводить какие-нибудь новые, во всяком случае положительно известно, что надежды его оказались тщетными, и папа совершенно не хотел его слушать (85).

Наконец, Вихинг возвратился из Рима в Моравию. Отчет, который он имел сообщить о своем путешествии немецким епископам, был самый неутешительный. «В своих усилиях низвергнуть Мефодия мы потерпели самое полное поражение, и только доставили ему случай приобрести искреннее расположение папы» — вот то немногое, что он мог сказать епископам. На что же должен был решиться собор Мефодиевых врагов? На что же решился со своей стороны Вихинг, именно мы знаем: он решился не отчаиваться и в этих видах после неудачи в Риме не выступил открыто против Мефодия, а постарался получить кафедру подручного ему епископа; но на что решились епископы немецкие? Позорно было положение этих епископов: страна, которую издавна считали они своей полной собственностью, отнята у них для какого-то греческого пришельца.

Таким образом страшно оскорблено было самолюбие епископов, и они должны были испытывать чувство глубочайшего унижения. Но на что же решаются люди в подобном положении? Как известно, самолюбие дороже человеку даже вещественных выгод; когда дело идет об одних последних, он остается хладнокровен и благоразумен, но когда будет задето первое, то весь отдастся гневу и мщению и способен выходить из пределов всякого благоразумия. Будь епископы немецкие в состоянии сохранить благоразумие, это последнее сказало бы им, что должно покориться необходимости, что теперь ничего невозможно сделать с Мефодием и нужно оставить его в покое, если не навсегда, то по крайней мере до более благоприятных обстоятельств. Но, позабыв о всем, епископы сгорали теперь исключительно жаждою мщения за свое оскорбленное самолюбие. В таком состоянии они готовы были ухватиться за всякий план новой немедленной интриги против Мефодия, как бы план ни был неблагоразумен и даже нелеп, лишь бы только была подана о нем мысль. И мысль действительно была подана; она состояла в следующем: Вихинг, возвратившийся из Рима после Мефодия, имел представить Святополку от имени папы поддельную грамоту, в которой давались князю приказания, совершенно противные тем, которые привез с собою Мефодий, именно: давались приказания, чтобы Святополк принял в настоятели своей Церкви Вихинга, а Мефодия с его еретическим учением прогнал вон из своей страны. Кому принадлежала эта мысль? Очень может быть, что кому-нибудь из самих епископов, но всего вероятнее, что специалисту этого рода планов — Вихингу. Если действительно она принадлежала последнему, то очень может быть, что она пришла ему еще в Риме и что он постарался остаться там долее Мефодия, между прочим, и затем, чтобы иметь возможность привести ее в исполнение. Но кому бы ни принадлежала мысль, во всяком случае она была мысль до чрезвычайности странная. Епископы очень хорошо знали, что, во-первых, Святополк находился вовсе не в таких отношениях к Мефодию, чтобы с радостью ухватиться за всякий предлог от него отделаться, а напротив, был искренне привязан к своему архиепископу и необыкновенно дорожил им, что, во-вторых, он столько же дорожил славянским богослужением и не имел ни малейшей охоты снова вводить богослужение латинское; по всему этому чрезвычайно странно было со стороны епископов надеяться, что Святополк скорее поверит Вихингу, чем Мефодию, и, не подумав справиться в Риме, поспешит исполнить мнимый приказ папы относительно последнего, который будет передан ему первым. Не следует ли из этого, что в новой интриге епископы не принимали участия, что она была делом единственно Вихинга, для которого всякая нелепость была хороша, лишь бы была интрига? Допустить это совершенно невозможно: 1) грамота подписывалась именем папы, и как в случае неуспеха предприятия, так еще более в случае успеха, виновный подвергался такой ответственности перед папой, что взяться за дело одному самому было бы со стороны Вихинга просто совершенным безумием; 2) не говоря об ответственности, Вихинг, не будучи обнадежен обещаниями посредничества со стороны епископов в случае успеха своего предприятия, ничего иного не мог ожидать себе от папы, кроме немедленного прогнания с добытой обманом кафедры; наконец, 3) смотреть на эту новую интригу против Мефодия как на общую всех немецких епископов, а не частную только Вихинга махинацию заставляет и образ выражения Мефодиева биографа. Всего вероятнее, что план интриги принадлежал не кому-нибудь иному, а именно Вихингу, но вместе с этим совершенно необходимо принять, что Вихинг решился привести свой замысел в исполнение не иначе, как с полного согласия и одобрения немецких епископов. Если епископы решились быть участниками в попытке, до такой степени нелепо ненадежной и рискованной, то, во-первых, как мы сказали выше, необходимо объяснять это тем, что они находились не в таком состоянии, когда спокойно и не торопясь обсуждают предприятия; во-вторых, что они возлагали чересчур преувеличенные надежды на те незначительные средства, которые имели в своем распоряжении. При всем нерасположении рассуждать, которое чувствовали епископы, бросаясь в предприятие, все же не могли они не задать себе того вопроса, каким образом удержат они Святополка от справок в Риме и заставят его прямо поверить подложной грамоте. Очень может быть, что, не имея на этот вопрос никакого ответа, они бросили бы свою затею, потому что слишком ясно оказывалась бы ее совершенная нелепость. Но они находили, что могут дать себе требуемый ответ. Как мы говорили выше, епископам немецким удалось составить себе партию при дворе Моравского государя; на эту свою партию епископы, нет сомнения, и рассчитывали возложить поручение, которого она совершенно не в состоянии была исполнить, то есть возложить поручение заставить Святополка поверить подложной грамоте папы без справок в Риме. Увлекаемые каким-то вообще непостижимым легковерием, епископы немецкие, по всей вероятности, возлагали также некоторые надежды и еще на одно особенное, случайным образом, но как бы нарочно в их пользу устроившееся обстоятельство. Выше мы привели грамоту папы к Святополку, в которой папа извещал государя Моравского о следствиях своего суда над Мефодием, то есть в которой он извещал государя, что нашел его архиепископа «во всех церковных учениях и пользах православным исповедником», что опять посылает его к управлению вверенной ему Церкви Божией и подтверждает ему преимущества архиепископства и постановляет быть на всем твердым и проч. Грамота эта по какой-то неизвестной нам причине, всего вероятнее, по той, что не успели приготовить ее в папской канцелярии, не была отправлена с самим Мефодием, а имела быть доставлена уже только с Вихингом (можно, конечно, но едва ли следует считать эту задержку грамоты не случайною, то есть думать, что дело устроено так по проискам Вихинга; скорее нужно думать, что это случайное обстоятельство навело его на мысль об его новой интриге). Так очень вероятно, что епископы немало, хотя в действительности и совершенно тщетно, рассчитывали на это случайное обстоятельство. Когда Вихинг предъявит свою подложную грамоту, — такой вид могли иметь рассуждения епископов, — Мефодий будет говорить, что она подложная, что папа не лишил его архиепископского престола, а торжественно утвердил на нем и проч.; но внимание князя будет обращено на то обстоятельство, что он (Мефодий) не принес с собою от папы никакой грамоты; если бы было так, как утверждает Мефодий, — будет сказано князю, — то не преминул бы папа вручить ему удостоверительную грамоту, но было не так, как он Утверждает, а поэтому и грамота прислана не с ним, а с другим; совершенно естественно, что грамоту об его низвержении папа нашел удобным вручить не ему самому, а другому. Рассчитывать на возможность того, чтобы неотразимо могла подействовать на Святополка подобная аргументация и чтобы князь нашел ее убедительность до такой степени ясною, чтобы счел излишними всякие справки в Риме, конечно, значило смешным образом рассчитывать совершенно на невозможное; но нужно ли было на что-нибудь рассчитывать епископам, когда они непременно хотели действовать, а между тем, возможного в их руках совершенно Ничего не было. Изгнать Мефодия из Моравии тотчас после того, как нарочно и торжественно были подтверждены ему папою его архиепископские права, изгнать посредством обмана, в котором таким дерзким образом было бы злоупотреблено именем папы, — это, конечно, значило насмеяться над папой уже чересчур отважным образом; а таким образом, как нимало склонны были епископы рассуждать, когда бросались в свое предприятие, но не могли они не задавать себе вопроса: как же они отделаются от папы в случае успеха предприятия? Вопрос, нет сомнения, был задаваем, но епископы сгорали исключительно чувством мщения и желанием успеха и не хотели думать ни о чем более: только бы успеть, а там отделаться как-нибудь — вот, нет сомнения, краткий ответ, который они себе давали, не имея охоты смущать себя сколько-нибудь серьезными размышлениями над вопросом.

Как бы то ни было, Вихинг имел прибыть в Моравию и предъявить Святополку мнимое папское приказание изгнать из страны Мефодия.

Переходим вместе с Вихингом в саму Моравию. После дней скорби здесь переживали минуты величайшей радости. Год тому назад неустанная вражда к Мефодию немецких епископов вызвала его на суд папы; прежде опыты успеха перед этим верховным судилищем, правда, могли бы ободрять моравов относительно исхода новой тяжбы, но зловещим должен был показаться им тот угрожающий тон послания, которым папа на этот раз требовал к себе Мефодия, и, отпустив своего дорогого архиепископа в Рим, они, нет сомнения, на этот раз в полной мере испытали, что значит переживать время мучительной неизвестности. Но вот Мефодий возвратился из Рима и привез известие, что путешествие совершенно счастливо, гораздо более счастливо, нежели сколько можно было ожидать, что трудом путешествия куплено искреннее расположение папы к нему, архиепископу, и к государю Моравскому с его народом; можно вообразить себе те чувства радостного успокоения, которые должны были испытывать теперь моравы. Те же чувства радостного успокоения и вожделенного мира в не меньшей степени, чем паства, должен был испытывать в душе своей и сам пастырь: ненависть к нему немецких епископов была ничем не сокрушима, но то жестокое поражение, которое они претерпели при последней попытке низвергнуть его, то величайшее расположение, которое теперь приобрел он у папы, должны были вселять в него твердую уверенность, что если, наконец, не навсегда оставили они его в покое, то по крайней мере долго не решатся делать новых попыток; стряхнув с себя тяжелое бремя непрестанных сомнений и опасений, он мог вздохнуть теперь свободно и приступить к продолжению своих апостольских трудов с ничем не смущаемой и не парализованной энергией. Итак, в Моравии только что у всех свалилась гора с плеч, и все, почувствовав себя легко и уверенно, наслаждались радостью полного душевного успокоения. Rambler's Top100