[Закон Христов] [Церковь] [Россия] [Финляндия] [Голубинский] [ Афанасьев] [Академия] [Библиотека]

Карта сайта

Академик Е. Е. ГОЛУБИНСКИЙ

СВЯТЫЕ КОНСТАНТИН И МЕФОДИЙ — АПОСТОЛЫ СЛАВЯНСКИЕ

Опыт полного их жизнеописания

[<назад][содержание] [вперед>]

Борьба латинского духовенства против Мефодия

Теперь мы должны перейти со своей речью к злой судьбе наших Апостолов — латинскому духовенству. Епископы немецкие, будучи заставлены папою освободить Мефодия из заточения, грозили ему, что не оставят его в покое, и они сдержали свое слово. От Коцела, полного вассала немецкого короля, Мефодий скоро переведен был к Святополку, совершенно от короля независимому; но это нисколько не заставило немецких епископов отступиться от мысли прогнать из своих пределов ненавистного учредителя славянского богослужения и ненавистного основателя самостоятельной, независимой от них, немцев, славянской Церкви. Оставайся Мефодий у Коцела, они поступили бы с ним очень просто: дали бы несколько пройти гневу папы на их своеволие и затем опять заслали бы Мефодия или в Швабию, или куда-нибудь не ближе; теперь им не так-то легко было добыть его, но на то они и были немецкими епископами, чтобы не прийти в уныние перед некоторыми затруднениями. Были два средства согнать Мефодия с его кафедры: это вооружить против него или самого Святополка, или папу. Но первого средства нечего было и пытать; если бы даже какими-нибудь происками и удалось возбудить в князе личную вражду к его архиепископу, то во всяком случае он никогда не решился бы прогнать его от себя из расчетов политических; прогнав Мефодия, он должен был бы снова принять в страну немецких священников и подчинить ее власти немецкого митрополита, а епископы немецкие очень хорошо должны были знать, что сам по себе, не будучи заставлен насильно, он никогда и ни под каким видом этого не пожелает. Таким образом, оставалось делать епископам собственно одно — вооружить против Мефодия папу, чтобы он прогнал его из Моравии и вообще из всех подвластных ему славянских земель. Так они и решили поступить. Неизвестно, отчего довольно долго медлили епископы со своими обвинениями на Мефодия перед папой; может быть, они ожидали перемены в отношениях папы к их королю, которые были не совсем удовлетворительны. <...>

Нечего было и пытаться привлечь на свою сторону самого Святополка, но была надежда восстановить против Мефодия некоторую часть Святополковых подданных; с помощью одних этих союзников, конечно, еще нельзя было изгнать Мефодия из Моравии, но во всяком случае очень важно было иметь враждебную Мефодию партию в среде собственной его паствы, и епископы немецкие усердно принялись за дело. Выше по поводу рассказа Жития о княжеском советнике, женившемся на своей слишком близкой родственнице, мы замечали, что в Моравии еще довольно крепки были старые до- и противохристианские обычаи и что по этому поводу деятельность Мефодия часто должна была принимать вид борьбы. Этим-то обстоятельством и поспешили воспользоваться немецкие епископы. Мефодий преследовал всё противное христианству языческое с неутомимой и самой непреклонной ревностью; но ничего нет удивительного, если в целой многочисленной пастве не все внимали голосу епископа с покорной готовностью, если находилось большее или меньшее число отдельных лиц, которые встречали его увещания с решительным и враждебным упорством. Епископы немецкие через своих агентов спешили сделаться друзьями всех таких врагов Мефодия. <...> Всех, кто в своем поведении не хотел покоряться требованиям Мефодия, епископы немецкие спешили брать под свое покровительство, дозволяя и разрешая то, что первым было преследуемо. Этим-то путем епископы немецкие успели создать себе в Моравии враждебную Мефодию партию. По своей сравнительной численности партия была, разумеется, совершенно ничтожна; но так как всегда нерасположены допускать стеснения своим наклонностям, главным образом, люди богатые и знатные, и, следовательно, непреклонные и строгие требования Мефодия должны были создать ему врагов, главным образом, между людьми именно этого класса, между разными великокняжескими советниками, каков упоминаемый в Житии и т. д., то, несмотря на свою малочисленность, партия была довольно сильна. Но на что была нужна немецким епископам эта внутренняя, враждебная Мефодию партия, когда они рассчитывали прогнать Мефодия из Моравии не через самого Моравского князя, а через посредство папы? Не мешало иметь партию на всякий случай, но положительно она была им нужна, во-первых, вот на что. Святополк до последней степени должен был дорожить тем обстоятельством, что страна его в церковном отношении столько же независима от немцев, как и в государственном; поэтому очень могло случиться, что по донесениям немецких епископов папа приказал бы Святополку изгнать Мефодия из Моравии, чего князь не захотел бы слушаться даже и папы; вот тогда бы потребовались немцам услуги навербованных ими в самой Моравии их сторонников: питавшие вражду к Мефодию разные великокняжеские советники должны были бы тогда настоятельно внушить государю, что он должен исполнить волю папы, что возвращение Моравии под церковную власть немцев не несет вреда ее политической самостоятельности и т. д. Что, во-вторых, хотели устроить немцы при посредстве преданной им в Моравии партии, это увидим дальше.

Сумев приобрести для своей интриги против Мефодия довольно твердую точку опоры на самом месте его деятельности, епископы немецкие, конечно, не хотели думать, чтобы могла постигнуть ее неудача в Риме, где был на их стороне такой перевес шансов, и поэтому, нет сомнения, решили начать свой поход против Мефодия с полной уверенностью, что концом его будет их совершенная победа, то есть изгнание из Моравии и пределов Римской Церкви ненавистного им грека. Как бы то ни было, но в конце 878 или в начале 879 года, то есть на четвертый или на пятый год существования отдельной Моравской митрополии, епископы немецкие послали к папе донос на Мефодия. До нас не дошло самой грамоты, отправленной епископами к папе, но в чем они обвиняли Мефодия, это отчасти узнаем мы из других, относящихся сюда и уцелевших до нас документов, отчасти можем сообразить сами собой. Документы, в которых читаем о взведенных на Мефодия обвинениях, суть две грамоты папы: одна к князю Моравскому Святополку, другая к его архиепископу, писанные вследствие полученного папою доноса (76). Немедленно требуя Мефодия к ответу, папа выставляет в своих грамотах и сами обвинения, которые на него возводятся. Обвинений этих папа указывает два, именно: 1) что Мефодий, вопреки своему обещанию, данному при поставлении, «не тому учит в своей проповеди, чему научилась от самого князя апостолов и что ежедневно проповедует святая Римская Церковь»; 2) что он совершает богослужение на варварском, славянском языке. В посланиях своих папа не говорит прямо, в каком именно обвиняют его учении, противном римскому православию, но, как это ясно видно еще из другого послания папы к Святополку, писанного после окончания всего дела (77), он разумеет то обвинение, что Мефодий несогласно с Римской Церковью читает Символ веры, то есть что он отвергает римский догмат Filioque. Мы сказали, что из сохранившихся до нас официальных бумаг мы узнаем о взведенных на Мефодия обвинениях не вполне, а отчасти, и мы действительно думаем, что в посланиях папы к Святополку и Мефодию передается содержание присланного ему доноса вовсе не с полной точностью, что, во-первых, были в нем еще другие обвинительные пункты, о которых не говорят послания, и что, во-вторых, и те обвинительные пункты, которые приводятся в послании, были поставлены не так просто, как они смотрятся в этих последних, а несколько хитрее. Епископы немецкие, посылая в Рим свой донос на Мефодия, как само собой разумеется, имели в виду не привлечь на него только временный гнев папы и какое-нибудь временное наказание, а заставить папу совсем изгнать его из Моравии и из пределов своей церковной области. Но, желая достигнуть этого, они, естественно, должны были взвести все обвинения, какие только можно было с некоторым правдоподобием взвести, должны были позаботиться представить дело так, чтобы изгнание Мефодия из Моравии представлялось папе единственным и совершенно необходимым решением. Но какие же еще могли епископы взвести на Мефодия обвинения, кроме тех, о которых говорит папа в своих посланиях? Могло быть взведено обвинение необыкновенно важное. Мефодий был грек; так как всякий любит родину более всякой другой страны, то указанное обстоятельство, так сказать, само собой навязывало епископам немецким весьма тяжкое обвинение Мефодия перед папою, то есть епископы должны были обвинять Мефодия в том, что этот грек, на которого папа возлагает такие великие надежды, посредством которого папа мечтает собрать под свою власть славян, в действительности не имеет ни малейшей привязанности к его верховной власти, что все его помыслы, напротив, обращены к родному Константинополю и власти тамошнего патриарха. Так как обвинение навязывалось само собой, так как оно представлялось совершенно правдоподобным, то, повторяем, совершенно необходимо думать, что епископы немецкие, задачею которых было как можно сильнее обвинить ненавистного им пришельца, действительно возводили на Мефодия. Епископы не могли обвинять Мефодия в каких-нибудь уже открытых действиях, направленных к низвержению власти папы, потому что в этом случае они не в состоянии были бы ничего указать в подтверждение своих слов, но они могли уверять папу, что это подкапывание под его власть есть сокровенная и конечная цель всей вообще деятельности Мефодия. В действительности Мефодий ничего не замышлял против власти папы и вовсе не думал от нее отлагаться, потому что, как ясно он должен был видеть, это во всяком случае, вследствие политических отношений Моравии, было дело совершенно невозможное; но тем не менее он не хотел стать полным латинянином: ни за что не хотел читать Символа с римским прибавлением «и от Сына» и хотел совершать богослужение не иначе, как на славянском языке. Когда прежде папа давал ему дозволение остаться при греческом чтении Символа и совершать богослужение на славянском языке, то в первом не видел ничего особенно подозрительного, а последнее входило в его собственные виды. Но с каким правдоподобием могло быть представлено папе, что он жестоко обманывается в хитром греке, что этими уступками, которые он сделал ему: одну как греку, Другую потому, что считал нужною для себя самого, он (Мефодий) старается воспользоваться против Римской Церкви, то есть с каким правдоподобием могло быть представлено папе, что славянский язык, посредством которого он рассчитывает привязывать и привлекать к себе славян, в действительности служит для Мефодия к тому, чтобы отдалять их от Римской Церкви, чтобы греческое чтение Символа, которое он дозволил Мефодию, не желая насиловать грека, в действительности служит для последнего к тому, чтобы вооружить славян против Римской Церкви, как Церкви еретической? Таким образом, представлялось вообще совершенно правдоподобным и вероятным следующее обвинение: пришлый грек, на которого папа смотрел как на великую находку, думая видеть в нем отличное орудие для выполнения своих замыслов относительно славян, в действительности самым жестоким образом его обманывает: тогда как папа рассчитывал посредством него утверждать и расширять свою власть над славянами, он, напротив, вероломным образом работает над тем, чтобы оттолкнуть славян от этой власти и вооружить их против нее. Но, повторяем, так как обвинение представлялось совершенно вероятным и правдоподобным, а немецкие епископы должны были взводить на Мефодия всё, что только можно было с вероятностью взвести, то необходимо думать, что оно и действительно было ими взведено.

Донос, сделанный епископами, как и естественно, привел папу в величайшее беспокойство. Ему доносили, что человек, которому он вверил власть над славянами в надежде, что он укрепит власть над ними верховного римского седалища, старается, напротив, о том, чтобы совершенно подорвать эту последнюю власть: конечно, ему было отчего прийти в беспокойство. Известия, полученные папою другим путем, не могли уменьшить этого беспокойства. В то время, как прислан был донос немецких епископов, в Риме находился посол Моравского князя; папа обратился к нему с расспросами и узнал от него (78), что князь колеблется в правой вере, то есть что он читает Символ одинаково со своим архиепископом, без прибавления латинского Filioque. Ничего не было естественнее со стороны папы, как на основании этого согласия князя с архиепископом заподозрить его и в согласии во всем другом, то есть приписать ему участие и в тех враждебных апостольскому седалищу замыслах, в которых обвиняем был Мефодий. Папа немедленно отправил в Моравию два послания; одно к князю, другое к архиепископу. Извещая Святополка, что «объемлет его искреннею любовью, как возлюбленного сына» и убежденного «так веровать, как святая Римская Церковь научилась от самого князя апостолов», папа немедленно требует к себе в Рим Мефодия; он пишет ему в своем к нему послании: «Услышали мы, что ты в своей проповеди не тому учишь, чему научилась от самого князя апостолов и что ежедневно проповедует святая Римская Церковь, что ты и самый народ совращаешь в заблуждение; посему настоящею апостольства нашего грамотою повелеваем тебе: отложив всякие дела, постарайся явиться к нам как можно скорее, дабы из уст твоих могли мы услышать и узнать истинное твое учение, так ли ты содержишь и так ли проповедуешь, как веровать словесно и письменно обещался ты святой Римской Церкви. Еще слышим, что ты поешь миссы (обедни) на варварском, то есть славянском, языке. Но еще грамотой нашей, отправленной к тебе с Павлом, епископом Анконитанским, повелевали тебе, чтобы не совершал священные торжества мисс на оном языке, но или на латинском, или на греческом, как поет Церковь Божия всей вселенной».

Исполняя требование папы, Мефодий немедленно отправился в Рим. Но прежде, чем говорить о результатах его путешествия, мы снова должны возвратиться к интриге немецких епископов. Отправляя свой донос на Мефодия, епископы имели в виду прогнать его из Моравии и возвратить страну под свою власть. Но тут дело было не в одном Мефодии; не дальше, как лет пять-шесть назад, Святополк изгнал из своей земли всех немецких священников, между прочим, за то, что они ковали ковы против своих пасомых в пользу своих родичей, и рассчитывать, что он забыл прежнее и дозволит воротиться к себе этим священникам, не было ни малейшего основания; напротив, епископы очень хорошо должны были знать, что, и согласившись исполнить требование папы удалить от себя Мефодия, Святополк все-таки ни за что не согласится принять священников немецких, а потребует себе духовенства итальянского. Таким образом, епископы немецкие со своей интригой против Мефодия или просто работали бы на других, или просто должны были усложнить ее какой-нибудь хитрой комбинацией. Такая комбинация была придумана; дело состояло в следующем: имел быть выбран ловкий немец, который, явившись ко двору Святополка, выдал бы себя за человека, отрекшегося от своей родины и всеми силами души преданного интересам Моравии, и который бы успел вкрасться в расположение государя; за этим с помощью сильной при дворе моравском немецкой партии он имел достигнуть того, чтобы Святополк избрал его в преемники Мефодию; когда удалось бы это, то Моравия очутилась бы в руках немецких епископов. Выдумав план, приступили к его осуществлению. В орудие интриги выбран был некто Вихинг, величайший интриган, отвергнутый впоследствии даже и самими немцами. Явившись ко двору Святополка, Вихинг скоро успел в первой половине своего дела, то есть в том, чтобы выдать себя перед государем за искреннего и усердного моравофила и вкрасться в его расположение и будущей жертвы интриг, то есть самого Мефодия... Если бы епископы рассудили далее повести дело обыкновенным порядком, то предстоящая процедура была такая: послать папе донос на Мефодия; дождаться, пока папа низложит обвиненного (в чем епископы были уверены), и уже только после этого хлопотать о замещении кафедры Моравской Вихингом, то есть хлопотать через посредство своих моравских друзей, чтобы выбор Святополка пал на этого мнимопреданного ему человека. Но епископы рассудили поступить иначе, именно: решено было, что Вихинг не будет дожидаться, когда низложен будет Мефодий, а отправится в Рим вместе с ним самим, когда он пойдет туда для выслушания своего приговора. Епископы надумали так поступить, нет сомнения, имея в виду разные случайности, которые неожиданно могли погубить для них весь их труд, то есть, например, имея в виду ту случайность, что прежде чем успеет Вихинг после низложения Мефодия явиться в Рим, Моравия будет отдана кому-нибудь из итальянских епископов. Как бы то ни было, но отправиться в Рим вместе с Мефодием Вихинг никоим образом не мог прямо в качестве его будущего преемника. Святополк до такой степени дорожил своим знаменитым архиепископом и до такой степени был к нему привязан, что, отпуская Мефодия в Рим, разумеется, вовсе не хотел и думать, чтобы дело могло кончиться там его низложением, а поэтому, если бы представители немецкой партии явились к Святололку с уверениями, что Мефодий будет низложен, и с советами избрать и отправить к папе кандидата на его место, то они были бы прогнаны князем и совершенно испортили бы все свое дело. Таким образом, епископы немецкие, хотевшие, чтобы Вихинг отправился в Рим вместе с Мефодием, должны были придумать средство, каким образом Вихинг, отправившись в Рим от Святополка не в качестве будущего преемника Мефодию, в то же время мог доказать в Риме, будто Святополк желал иметь его преемником Мефодия. Средство было придумано: именно Святополку внушена была мысль просить у папы в помощь Мефодию другого епископа, с тем чтобы в кандидаты на эту кафедру избран был Вихинг. Имея в руках просьбу государя о своем поставлении в епископы-суффраганы, Вихинг легко доказал бы ею папе, что он будет угодным Святополку преемником Мефодия. То есть дело, по расчетам епископов, должно было идти таким образом: Вихинг отправится в Рим вместе с Мефодием под предлогом поставления в. епископы-суффраганы; но в Риме Мефодий будет низложен; тогда Вихинг просьбою Святополка о своем поставлении в епископы-суффраганы легко докажет папе, что он (Вихинг) будет угодным Святополку преемником Мефодия и действительно будет поставлен папою в епископы Моравские.

Итак, епископы немецкие, проводившие Мефодия в Рим, с уверенностью ожидали, что ненавистный грек, быв низложен папою, более уже не возвратится в Моравию, что страна, получив себе епископа в лице Вихинга, опять возвратится к своим старым господам, то есть к ним, немецким епископам, что вообще всё снова будет по-старому. Но чем же кончилось дело? Увы, оно кончилось совершенно противно ожиданиям и желаниям немецких епископов: Мефодий успел вполне оправдаться перед папой, приобрел от него величайшее благоволение и возвратился от него на свою кафедру с новым торжественным подтверждением, что «в руку его суть от Бога и от апостольского стола вся словеньскыа страны». Обращаемся к этому оправданию Мефодия. Каким образом в борьбе, по-видимому, весьма неравной, успел он одержать самую решительную победу? В действительности это было для него не слишком трудно. Читатель, конечно, не забыл, что говорено было нами выше, во-первых, о значении, какое имела для папы Моравская архиепископия, во-вторых, о значении, какое имел для него сам Мефодий. Именно, относительно Моравской епископии мы говорили выше, что отнять славянскую страну у немецкого митрополита и образовать из нее отдельный церковный округ требовали собственно интересы папы, что в этом было для него средство достигнуть по отношению к одному из митрополитов того, что Римские первосвященники тогда усердно добивались относительно всех митрополитов, именно—ослабить, его силу и значение. Относительно самого Мефодия мы говорили выше, что папа видел в нем до чрезвычайности нужного себе человека, что он рассчитывал посредством его распространять и утверждать свою власть между народами славянскими. Таким образом, для папы имели весьма важное значение как Моравская архиепископия, так и сам Мефодий, и он мог решиться на уничтожение первой и на удаление второго не иначе, как будучи вынужден к этому действительною и совершенно ясною необходимостью. Но если это так, то очевидно, что папа Иоанн VIII вовсе не мог иметь желания низложить Мефодия потому только, что он ненавистен был немецким епископам, что он захотел бы на что-нибудь решиться не иначе, как только после самого тщательного исследования дела.

Итак, судья не был наперед предубежден против Мефодия, а напротив, непременно хотел выслушать его оправдания. Но это только и нужно было последнему, чтобы блистательным образом выиграть процесс. Самое главное, в чем обвиняем был Мефодий, это то, что во всей своей деятельности он коварным образом преследует тайный замысел довести Моравию до желания отложиться от власти папы и перейти во власть патриарха Константинопольского. Но это была совершенная клевета, и Мефодию, конечно, нетрудно было уверить папу, что обещание верности, данное при возведении в сан архиепископа, он хранит искренне, а не притворно. Может показаться странным и для иных, пожалуй, предосудительным, что Мефодий не питал в себе желания и не употреблял никаких стараний привести Моравию под власть Константинопольского патриарха, но это совершеннейшая правда, и в действительности нет в этом ничего странного: 1) папа в то время был столько же православен, как и патриарх Константинопольский, и следовательно, тут вовсе не было вопроса о том, чтобы, расторгнув союз Моравии с Церковью схизматическою, привести ее в общение с Церковью православной; 2) не говоря о том, что для Мефодия мог еще оставаться нерешенным вопрос, лучше ли быть для Моравии под властью патриарха Константинопольского, во всяком случае он должен был ясно видеть, что исторгнуть ее из-под власти папы есть дело совершенно невозможное и что пытаться делать это значит не более, как накликать на страну величайшее бедствие: мы разумеем то, что, отдайся Моравия во власть греков, папа энергически бы отстаивал свои права посредством оружия немецко-франкского и ни за что не успокоился бы до тех пор, пока бы в действительности не успел возвратить их...

Как мы говорили выше, вместе с Мефодием был обвиняем в сочувствии и содействии его замыслам и сам Святополк. Поэтому князь для принесения своих оправданий отправил с Мефодием в Рим одного из своих приближенных бояр, некоего Семишишна. Опровергнув клевету, Семишишн изложил перед папой виды Святополковой политики: от союза с императором Константинопольским государь Моравский не мог ожидать себе никакой пользы; искренний союз с королем немецким никогда не был для него возможен; оставался один он, папа, и Семишишн уверял, что Святополк видит в нем своего единственного искреннего союзника и могущественного покровителя. В другое время и при других обстоятельствах не все эти заверения были бы выслушаны папой с одинаковым удовольствием: если всегда было приятно папам слышать, что государь Моравский не имеет ничего ждать от императора Константинопольского, то не всегда могло быть для них приятным событием, что у государя Моравского не может быть искреннего союза с королем немецким. Но моравы знали, с кем они откровенничают о своей непримиримой ненависти к немцам. Папа Иоанн VIII во все время своего правления находился во вражде с немецкими каролингами; таким образом, что не совсем приятно могло подействовать на другого папу, что должно было произвести самое благоприятное впечатление на Иоанна VIII — сама по себе была преданность моравов папскому престолу, но вражда их к немецкому королю делала их, сверх того, еще верными союзниками папы в его собственных делах, устанавливала между ним и моравами еще особую тесную связь. Какой блистательный успех имели искусные речи Святополкова посланника, это мы видим из грамоты папы к Моравскому государю, отправленной к нему после того, как были выслушаны в Риме Мефодий и Семишишн: за то, что Святополк презрел других князей века сего и признает своим покровителем единственно наместника Петрова, папа выражает ему свое величайшее благоволение, называет его своим как бы единственным сыном (79).

Итак, Мефодий успел вполне опровергнуть перед папой взведенную на него клевету, будто он питает замысел отторгнуть Моравию от власти Римского престола. После этого уже само собой все дело должно было кончиться самым благополучным для него образом, потому что остальные обвинения получали свой смысл только от этого первого обвинения; коль скоро устранялось это обвинение, то и все они, переставая быть в глазах папы обвинениями, обращались в простые заявления безвинных фактов. Остальные обвинения были: 1) что Мефодий читает Символ веры без прибавления Filioque, 2) что он совершает богослужение на славянском языке. Мефодий действительно читал Символ веры без прибавления Filioque, называя это последнее ересью, и может показаться очень странным, что подобное разномыслие с Римской Церковью могло иметь в глазах папы значение простого безвинного факта. Но в действительности это не заключает в себе ничего особенно странного. Учение об исхождении Святого Духа и от Сына явилось в Западной Церкви не в середине IX века, а весьма давно; греки давно укоряли латинян за их новый догмат и видели в нем ересь; латиняне давно защищали его от нападок греков, но до окончательного разделения Церквей и греки считали латинян православными, несмотря на их нововведение, и латиняне считали греков православными, несмотря на то, что последние самым решительным образом отвергали их Filioque. Из этого следует, что Мефодий очень мог оставаться в глазах папы православным и несмотря на то, что не принимал латинского прибавления к Символу. Но что же, спрашивается, значил донос на Мефодия, что он учит несогласно с Римскою Церковью, что значило сильное беспокойство, в которое приведен был папа этим доносом? Епископы немецкие обвиняли Мефодия в замысле отторгнуть Моравию от власти папы; при этом-то обвинении и мог быть придан в глазах папы особенный, весьма важный смысл тому обстоятельству, что Мефодий отвергал римское Filioque. Мефодий желал отторгнуть Моравию от власти папы; само собой предполагалось за этим, что Мефодий искал средства и старался вооружить моравов против папы; само собой напрашивалось в голове немецких епископов представить дело таким образом, что, отвергая римский догмат, Мефодий старался вместе с этим и вообще привести у моравов в подозрение православие папы; что не только называет ересью новый догмат, но вообще называет еретическою Церковь Римскую. Тогда еще не было разделения Церквей, но уже случились в те времена такие события, которые делали вероятным донос, что грек не только отвергает римский догмат, но и вообще называет Церковь Римскую еретическою: патриарх Фотий в продолжение своей борьбы с папою Николаем действительно уже неоднократно провозглашал это последнее. Итак, в доносе немецких епископов, что Мефодий отвергает Filioque, сущность обвинения доказывалась тем, что он вообще отвергает православие папы и Римской Церкви. Но Мефодий, отвергая Filioque, вовсе не отвергал вместе с этим православие папы, а таким образом, обвинения эти после того, как Мефодий доказал папе и свою, и Моравского государя со всем моравским народом искреннюю верность, падали сами собой. В грамоте папы Святополку, о которой упоминали мы немного выше, читается известие о том, как оправдывался Мефодий относительно обвинения, что не принимает римского чтения Символа, и это документальное свидетельство, по-видимому, совершенно противоречит нашим словам, именно — папа в своей грамоте пишет следующее: «Мы вопрошали сего Мефодия, почтенного архиепископа вашего, пред лицем наших братии епископов: так ли он верует Символу православныя веры и поет его на литургии, как утверждено на шести святых Вселенских Соборах и предано святыми отцами по евангельским словам Христа, Бога нашего? Он же объявил, что исповедует и поет по евангельскому и апостольскому учению, как научает святая Римская Церковь, и по преданию святых отец. Мы же, нашед его во всех церковных учениях и пользах православным исповедником, посылаем паки ко управлению вверенныя ему Церкви Божия» и проч. (80) Римская Церковь читала Символ с прибавлением Filioque, а следовательно, и слова: «он же объявил, что исповедует и поет... как научает Cвятая Римская Церковь» как будто содержат ясное свидетельство, что Мефодий принимал прибавление Filioque. Но слов этих не должно принимать в их прямом и точном смысле. Положительно и совершенно несомненно известно, что Мефодий не принимал римского догмата Filioque, что он отвергал его как всегда прежде, так и постоянно после того своего путешествия в Рим, о котором идет у нас теперь речь. Таким образом, если бы принимать указанные слова папы в их точном смысле, то надлежало бы думать, что Мефодий обманул папу, что он солгал ему, будто принимает Filioque; но 1) считать Мефодия способным на какого бы то ни было рода бесчестный обман было бы величайшим оскорблением для его памяти, 2) что касается до обмана с предметом веры, то, неспособный шутить с их святостью, Мефодий скорее бы отказался от своего дела в Моравии, чем покупать успех ему таким средством. Так, повторяем, вовсе не должно видеть в словах папы точного известия о том, что происходило в действительности; если бы папа хотел быть точным, то он должен бы был написать в своей грамоте только следующее: Мефодий, будучи спрошен, признает ли он православным папу и Римскую Церковь, отвечал, что признает, и поэтому нашли его во всех церковных учениях и пользах православным исповедником и проч.

Грамота была послана Святополку не с самим Мефодием и писана была уже после того, как он уехал из Рима, а поэтому он и не мог препятствовать явиться в ней приведенным словам, заставляющим думать, будто он принимал римское Filioque. Что касается до папы, то понятно с его стороны такое искажение дела: он мог дозволить и действительно дозволил Мефодию чтение Символа без прибавления Filioque, но желаннее и гораздо более приятнее для него, если бы Мефодий читал с прибавлением, и вот это желание он и хотел, так сказать, навязать Мефодию, превращая его в действительный факт. После всего, что доселе сказано нами о Filioque, у нас остается еще нерешенным один довольно трудный вопрос.

Мы сказали, что до разделения Церквей как греки признавали латинян православными, несмотря на то, что они читали Символ с прибавлением, так и латиняне считали греков православными, несмотря на то, что они не хотели принимать их прибавления, и что поэтому и Мефодий очень мог оставаться в глазах папы православным, хотя и читал Символ согласно со своей Греческой, а не Латинской Церковью. Но из этого следует не всё, что нам нужно; папа признавал православие Греческой Церкви вообще и каждого грека в отдельности, несмотря на то, что греками было отвергаемо прибавление Filioque, но, как само собой разумеется, совершенно естественно было ему желать и требовать, чтобы в пределах Римской Церкви Символ веры был читаем так, как он был читаем в самом Риме; а между тем, Мефодий, будучи греком по рождению, был архиепископом области, подведомой Римской Церкви; так спрашивается: каким образом папа решил дозволить, чтобы в стране, принадлежавшей Римской Церкви, Символ читаем был согласно не с Римскою, а с Греческою Церковью? На этот вопрос положительно мы можем ответить только то, что папа дозволил, а как, то есть посредством каких доводов и представлений Мефодий успел получить от него это дозволение, к прискорбию, мы ничего не знаем. <...> Другое обвинение, которое взводили на Мефодия немецкие епископы, состояло в том, что он совершает богослужение не на латинском, а на славянском языке. Епископы доносили совершенно справедливо, то есть Мефодий действительно совершал богослужение на славянском языке; но тут не было со стороны Мефодия ничего злоумышленного и никакой вины против папы, а только злоумышленное толкование дела со стороны епископов, а поэтому и не могло ничего стоить со стороны Мефодия получить от папы торжественное разрешение употреблять славянский язык. В своей позовной грамоте папа пишет Мефодию: «Еще слышим, что поешь миссы на варварском, то есть на славянском языке; но еще грамотой нашей, отправленной тебе через Павла, епископа Анконитанского, мы запретили тебе совершать на оном языке священныя действия мисс» (81) и проч. Но, как уже говорили мы выше, слов этих вовсе не должно понимать в буквальном смысле, то есть на основании этих слов вовсе не следует думать, будто папа при освобождении Мефодия из ссылки действительно запретил ему славянское богослужение. Если бы сделано было запрещение, то имело бы последовать за ним не то, что видим, а совсем другое, и папа не имел бы теперь нужды укорять Мефодия в нарушении его приказания. Единственное и необходимое решение, которое мог принять Мефодий, получив от папы запрещение употреблять славянский язык, это покориться несчастной необходимости, то есть не сопротивляться воле папы. Получив строгое приказание не употреблять славянского языка, Мефодий естественно должен был бы ожидать, что тотчас же будет оставлена всякая попытка сопротивления; а так как он не имел возможности противиться папе, то зачем же бы стал делать подобную, совершенно напрасную и просто неразумную попытку? Но, увидев себя в необходимости отказаться от славянского богослужения, Мефодий вместе с этим увидел бы себя еще в другой необходимости. Его призвание было водворять в славянских землях славянское богослужение; но так как в Паннонии (на кафедру которой он возвращен был по настоянию папы из швабского плена) он не мог этого делать, то зачем бы он решился в ней оставаться? Таким образом, если бы папа при возвращении Мефодия из швабского плена на кафедру Паннонскую действительно запретил ему (через Павла Анконитанского) совершать богослужение на славянском языке, то мы не только бы не читали последующих укорительных и не укорительных посланий папы к Мефодию, но должны были говорить или о подвигах Мефодия в его малоазийском уединении, или о его деятельности в землях славянских, но только никак не в тех, которые находились в церковной зависимости от папы. Далее, предположим невозможное, именно: предположим, что Мефодий не нашел бы безрассудным и напрасным сопротивляться приказаниям папы. Но от времени посольства в Паннонию и Германию Павла, епископа Анконитанского, через которого будто бы запрещено было Мефодию употреблять славянский язык, до послания папы к Мефодию, в котором он укоряет последнего в нарушении будто бы своего приказания, прошло или около четырех, или никак не менее трех лет. Так как в грамоте, как ясно из нее видно, папа укоряет Мефодия за нарушение своей воли в первый раз, то спрашивается: возможное ли дело, чтобы в продолжение по крайней мере целых трех лет папа не знал о том, что делается в Моравии? Если предположить, что каким-нибудь непостижимым образом папа сам по себе даже и в продолжение трех лет мог не узнать, что в Моравии, вопреки его приказанию, богослужение совершается не на латинском, а на славянском языке, то оставались немецкие епископы, которые с самым напряженным вниманием следили за каждым шагом Мефодия, чтобы на чем-нибудь поймать его; и будь Мефодию запрещено совершать богослужение на славянском языке, а он решись нарушить запрещение, епископы слали бы в Рим свой донос после первой же самовольно совершенной Мефодием славянской литургии. Так повторяем, что не может подлежать сомнению, что прежде не было запрещено Мефодию совершать богослужение на славянском языке. Но если это так, то спрашивается: с какой же стати папа утверждает в своем послании к Мефодию, что он давно запрещал ему славянское богослужение? <...>

Папа в то время, как возвращал Мефодия из заточения на его Паннонскую кафедру, вовсе не запретил ему совершать богослужения на славянском языке, потому что не видел тогда причины делать такого запрещения; но вот вдруг доносят ему (папе) немецкие епископы, что славянского богослужения для моравов Мефодий добивается не столько потому, что хотел дать богослужение для них понятное, сколько потому, что оно должно было служить его изменническим по отношению к папе замыслам, что славянский язык составляет в его руках одно из средств к отчуждению моравов от Римской Церкви. Так как папа поверил доносу, то вместе с этим, естественно, он нашел, что поступил опрометчиво, дозволив Мефодию то, что никак не должен был дозволять. И вот по указанному выше обычаю начальников он обвиняет Мефодия в нарушении приказания, которого он не делал, но которое, как он видел теперь, должен был бы сделать. Итак, возвращаясь к нашей речи о славянском богослужении, повторяем: если Мефодий совершал в Моравии богослужение на славянском языке, то этим нисколько не нарушал предписаний папы, потому что таких предписаний вовсе не существовало; если папа сильно встревожен был доносом немецких епископов о Мефодиевом славянском богослужении, то причиной тревоги было вовсе не самое богослужение, а тот смысл, который несправедливо и злонамеренно придавали ему немецкие епископы, именно: причиной тревоги было заверение епископов, будто славянское богослужение составляет для Мефодия одно из средств к осуществлению его преступного замысла отторгнуть Моравию от власти папы. Из сказанного следует, что Мефодию предстояло оправдываться перед папою не в том, как он смел, нарушив волю последнего, совершать богослужение на славянском языке, а в том, будто дорожит указанным языком и хочет совершать богослужение на нем, а не на общем в Римской Церкви латинском языке потому, что видит в нем одно из средств к осуществлению своего сейчас указанного нами замысла. Нелегко было бы, конечно, оправдаться Мефодию в нарушении папских предписаний и притом относительно такого важного предмета, как богослужебный язык, если бы это нарушение действительно имело место; но что касается до того, чтобы убедить папу в совершенной несправедливости обвинения, которое на него действительно в данном случае взводили, то не только было это для него весьма легко, но даже вовсе не имел он нужды этого делать. Мы говорили выше, что Мефодий был обвиняем епископами вообще во враждебных папе замыслах и что он успел вполне опровергнуть такое обвинение; но если таким образом было опровергнуто общее обвинение, то само собой отпадало и всякое, относящееся к одному предмету с ним, обвинение частное, то есть после того, как успел Мефодий убедить папу в своей искренней и полной верности его престолу, последний не мог даже иметь веры к лжетолкованиям разных частных его действий. Не имея у себя в руках подлинных доносительных грамот немецких епископов, мы не знаем, как именно они поставляли свои обвинения: шло ли впереди общее обвинение в изменнических замыслах и частные факты были просто присоединены к нему с тою целью, чтобы сделать донос возможно полным (то есть было ли так, что епископы писали: 1) вообще известно нам, что Мефодий питает изменнические замыслы, 2) как на особенные частные случаи, в которых он выступает со своей враждой к Римской Церкви, имеем указать на то, что он отвергает Filioque, на то, что он не хочет совершать богослужение на латинском языке и употребляет язык славянский), или, наоборот, общее обвинение, не будучи ставимо как сам по себе известный факт, следовало только уже за обвинениями частными, то есть было только представляемо как необходимый вывод из этих последних (то есть было ли так, что епископы писали: Мефодий отвергает Filioque, не хочет принимать латинского языка — из этого ясно, что он питает вражду к Римской Церкви и т. д.). Если имел место не первый случай, как у нас представлено выше, а последний, то оправдание нисколько от этого не становилось для Мефодия труднее. Как мы сказали выше, обвинение в изменнических замыслах было совершенной клеветой, и если Мефодий отвергал латинское прибавление к Символу и хотел совершать богослужение не на латинском, а на славянском языке, то вовсе не потому, чтобы хотел возбуждать в Моравии неприязнь к Латинской Церкви, а по причинам совершенно другого рода. Таким образом, при этой новой постановке обвинения Мефодий имел нужду для своего оправдания: 1) изложить те истинные причины, по которым он не принимал Filioque и хотел совершать богослужение на славянском языке, а не на латинском, и за этим 2) точно так же, как и в первом случае, заверить папу, что совершенная клевета, будто он питает к его власти какие-нибудь преступные замыслы.