[Закон Христов] [Церковь] [Россия] [Финляндия] [Голубинский] [ Афанасьев] [Академия] [Библиотека]
ПУТИ ЕДИНЕНИЯ
Многими и многообразно — рационально, поэтически, мистически — уже выражено и установлено, что переживаемое нами необычно тяжкое время глубоко переломно в истории человечества по своему духовному содержанию и вселенски-универсально по своему захвату. Не будем этого доказывать; даже эмпирикам это ясно по-своему.
Хотя мы, русские, как прокаженные и отверженные, брошены миром на одинокое изживание наших бесчисленных горей, но мы знаем, что и наши страдания, и наша революция — явления всемирного порядка. Если бы даже мрачное чаадаевское пророчество и оправдалось на нас только в худшем смысле, если бы мы и погибли в этих испытаниях, то и тогда данный нами опытный «урок» должен возыметь глубоко поучительное для всех народов значение. Но мы верим, что «болезнь наша не к смерти...» (Ин 11:4).
В такое время растревоженных стихий мирового хаоса, всенародных пертурбаций и вызова к состязанию всех интернациональных сил (а за ним — чувствуем — и сил мира духовного) можно ли, мыслимо ли единому истинному интернационалу — Церкви Христовой — не быть позванным к состязанию и ответу? Дело идет о самой глубине Вселенской Церкви.
Если в странах западной культуры князья церкви и передовые богословы продолжают благодушно хлопотать около христианского социализма, христианской демократии в чаянии сорвать с древа секулярной культуры готовые плоды христианизованной жизни, то мы-то уже достаточно знаем, что не христианская идиллия увенчивает эту культуру. Большевистский ужас в той или иной форме вытекает из нее неизбежно, по логике религиозной. Это — примой и законнорожденный плод ее богоотступничества и отрыва от Церкви, плод религии гуманизма. Автономный человек — иллюзия. Вырываясь из сферы гетерономного тяготения к Богу, он неизбежно попадает и с прогрессирующей быстротой увлекается в сферу гетерономного тяготения к противоположному духовному полюсу, к духу тьмы. Коммунистический разгул в России не есть только ужас позитивного порядка, это — демонизм в самом реальном и конкретном значении этого слова, духовно обоняемая и осязаемая работа слуг антихриста, этап его пришествия. Наше сердце бьется эсхатологически: «близъ есть, при дверех...»
В дни, когда черное крыло антихриста бороздит вселенную, нестерпим сон и замкнутость отдельных Церквей, непростительно наивное культурничанье христианских мыслителей, почти возмутительна сентиментальная удовлетворенность филантропических христианских обществ, мирно и бессознательно гнездящихся в пасти самого Зверя и ограничивающихся эмпирической благотворительностью жертвам сатанинских мучений. Но раз увидев единый духовный фронт от ренессанса и гуманизма до демонического коммунизма, нельзя не быть охваченным религиозной тревогой при виде разобщенности христианских сил. Время думать о спасении всего пути белой цивилизации, время думать о новых усилиях исторической миссии Вселенской Церкви.
Когда падут стены коммунистической тюрьмы и освобожденная Россия начнет свое восстановление, русская Церковь, в мученическом опыте познавшая всю силу злобы антихристова гонения, властно и правильно поставит пред христианским миром проблему христианского единения. Властно — потому что она доподлинно знает, что внерелигиозная культура только по наружности кажется нейтральной по отношению к христианству, на самом же деле готовится с ним к борьбе не на жизнь, а на смерть, и в конечном своем воплощении разразится против него злейшими гонениями. Правильно — потому что все до сих пор пережитые Церковью опыты соединений и уний были неправедными по существу, омраченными насилиями и кровью, были больными страницами христианской истории, которые не должны отныне повторяться.
Тяжелыми, саднящими и до сих пор не заживающими рубцами прошлись по телу восточной Церкви бывшие, исторические, унии: Флорентийская, Брест-Литовская, Сирийская. Не в одних политических и националистических задачах, заложенных в этих униях, заключается все зло их. Нет, самые религиозно-догматические предпосылки их были ложны. Вся униональная сотериология рождена на почве уже помраченного церковно-богословского сознания, удаленного от золотого века вселенской экклезиологии.
Церковь апостольская, первохристианская, и эпохи греко-римской «вселенной» (oikoumene) была полна ересей, расколов и разделений, как ни одна из мировых религий при их начале. Претензии быть настоящей кафолической Церковью рождались, конечно, в каждом отделившемся фрагменте, в каждой секции-секте. Особенно если она временно утверждалась в самых столицах церковных. Все-таки полнота внешнего организационно-канонического воплощения кафолической церкви непрестанно выступала на поверхность с такой господственной ясностью, что ереси и расколы в конце концов, в тоске и поисках утоления кафоличностью, стремились к воссоединению с нею. Специфических для позднейших веков сомнений и споров о том, где именно кафолическая Церковь, почти не возникало. Тот «полный гордого доверия покой», который так существенен для кафолической Церкви и в ее внешнем облике, и в особенности в ее восприятии душами верующих, воцарялся после преходящих смут с такой бесспорностью, что даже злоупотреблявшие в своих интересах церковными спорами императоры, восточные и западные, покорялись силе кафолической истины, извне закрепляя ее господство. Не внешний факт исповедания кафолической истины императорами в Константинополе и папами в Риме давал ей победу над ересями, над псевдо-церквами, но сама кафолическая истина, как здоровье над болезнями в организме, торжествовала победу над сектами и воплощалась в икуменическое господство в столицах тогдашней вселенной (oikoumene), венчанных инсигниями первосвященника и царя.
Но вот пришли и потянулись печальные века разделения церквей. Глубокая борозда, прошедшая по телу Церкви, создала новые факты в кафолическом сознании и самоощущении Церкви. Великая в первый период разделения и территориально, и организационно, с Царствующим Градом во главе, восточная Церковь ни на минуту не спускалась до уровня еретических или схизматических сомнений в своей кафоличности. Даже тень этого вопроса была и доднесь осталась ей чужда. Напротив, с течением времени все большую и большую силу приобретало в учении и в практике Востока то убеждение, что весь Запад, некогда великий и славный в своем правоверии, погрузился во мрак схизмы и ересей. Правда, наряду с этим с первых веков разделения, убывая, но не иссякая, до наших дней шло, также в учении и практике, и другое отношение к латино-римской церкви как к пятому патриархату вселенной, гордо ушедшему от Востока, но по существу составляющему по-прежнему интегральную часть кафолической Церкви. Таким образом, произошло внутренне именно разделение Церкви, а не умаление за счет отпавшей половины. Каждая часть сохранила непоколебимое сознание своей кафоличности и все канонические признаки последней. Создался факт если не раздвоенности кафолического сознания Церкви, то факт неуспокоенности совести церковной и императивности чаяний и исканий воссоединения. Весь вопрос, особенно на Востоке, так и не получил окончательного, авторитетно-канонического, соборного уточнения и решения. Все это не только и не просто «факты» эмпирического порядка. Если бы было так, то из них не вытекало бы никаких серьезных предпосылок для решения проблемы воссоединения церквей. Но мы подчеркнуто утверждаем, что взгляд на чисто случайное течение событий истории вообще безрелигиозен, а в применении к истории церкви сбивался бы на догматическое неправомыслие. Он был бы монофизитским. По нему, конкретная плоть религиозно-исторических фактов была бы безразлична для воплощенного в них Откровения Святой Троицы. Тогда и самое воплощение Бога-Слова — эта страшная тайна самой заостренной, пугающе-материальной конкретности — грозила бы расплыться в какой-то пантеистической ubiquitas. He случайно, что Он был от семени Авраамова, из колена Давидова, от Назарета Галилейского и «распят за ны при Понтийстем Пилате». Этим исповеданием в Символе веры Церковь ограждает нас от метафизических туманов гностицизма, докетизма и нехристианского спиритуалистического монофизитства. Израиль, Эллада, Рим, Сирия, Египет, Малая Азия, весь бассейн Средиземного моря, маслина и виноградная лоза — все это небезразличная плоть Откровения. Так было угодно «предуведеть, предуставить, избрать, призвать и оправдать» Божию Предопределению [Рим 8:29 — 30]. Не просто: могло быть так, могло и иначе. И далее все так же: не просто мы, русские, могли быть греко-кафоликами, а могли и римско-католиками, мог выбрать св. Владимир веру греческую, а мог — и хозарскую, болгарскую, немецкую. Предоставим так думать ученым «язычникам». Ни Ветхий Завет, ни Павел не позволяют нам быть такими беззаконными риккертианцами церковной истории. А если так, то и факт как бы раздвоенного явления и самоутверждения кафолической церкви, с прискорбным взаимным отрицанием на практике одной половины другою, не может и не должен быть аннулирован формально-каноническими абстракциями и гордынно-патриотическим рационализмом полемистов-богословов. Практически, в целях душепастырства такое взаимоотрицание совершенно необходимо. Неизбежно оно и мистагогически: по субъективным условиям восприятия таинств для каждого члена церкви реально действенны, благодатно питающи только законно, канонически получаемые дары благодати из руки своей иерархии. Противное было бы бесцерковным субъективизмом и анархией. Но в то же время сами иерархи и сами церкви взаимно признают друг у друга объективно сущую реальность семи таинств, которая для каждого данного субъекта становится из потенциальной, лишь богословски зримой — конкретно-реальною при условии полного, канонического вхождения его в лоно другой церкви.
Таким образом, в основе самого вопроса об объединении христианских сил — в особенности когда он ставится максималистски, как вопрос о соединении церквей — лежат факты, или вернее напластование фактов: под покровом конкретно-внешних «случайностей» лежит более пребывающая система канонических и догматических отношений, а под ней — таинственная, недоведомая разуму человеческому подпочва мира духовного, Церковь невидимая. И в ней-то нет и никогда не было никаких разделений. Все, что отпадало,— умирало. Все, что воссоединялось, оживало во всецелом единстве. В этом глубинном единстве уже существует благодатное единство и тех «феноменов» кафолической Церкви, которые, по грехам человеческим и попущению Божию, еще не сподобились (а по вольному своему недостоинству могут и никогда не сподобиться) видимого воссоединения. Мы говорим «по грехам» человеческим, относя это к церквам видимым. Да, есть грехи «церковные», исторических церквей. Человеческое, материальное, внешнее, относительное, а потому и дефективное имеет великую силу и в жизни Церкви, выступает на первом плане, бросается больше всего в глаза и для неверующего взгляда даже целиком исчерпывает всю церковную историю. Для кафолического диофизитского воззрения это совершенно приемлемо и догматически «понятно». Знаменитые вероисповедные споры о видимости и невидимости Церкви потому и неизбывны, что обе реальные стороны Церкви, видимая и невидимая, в многообразном и меняющемся христианском опыте, а в особенности при богословском рационализировании отражаются в понимании человеческом с различною пропорциональною яркостью. Тайна взаимоотношений видимого и невидимого в Церкви существенно аналогична и даже тождественна с тайной двух естеств во Христе, ибо Церковь есть тело Его. Как есть вопрос об «истощании» — кенозисе — Сына Божия, о немощах плоти Его и человеческой Его природы, так законен и вопрос о немощах и грехах церквей в истории. В этих границах и на этом основании, в свете величайшего в христианстве и несравнимо превосходящего все Достижения разума земного человечества — дающего ключ к разрешению самых недоступных, самых страшных антиномий философского разума — халкидонского догматического откровения о тайне двух естеств и обсуждаемый нами вопрос ставится на безопасный путь истинно церковного постижения. Абсолютно «свята и непорочна» Церковь невидимая, и «да молчит всякая плоть человеча», да смирится всякая гордыня богословско-полемическая, исторически-вероисповедная, тем более христианско-национальная, да не дерзнет свою частную, конкретную плоть исторической жизни возводить в абсолютно непогрешимую только во имя одной связи своей с непорочностью Церкви невидимой. В этом смысле обе половины Церкви, когда они возводят в абсолют свою внешнюю историю с исключением одна другой из лона кафоличности, забывают тайну благочестия об уничижении Сына Человеческого. Есть кенозис исторических церквей, есть в них уничиженное, немощное и греховно-человеческое. В этом смысле прав был эпигон славянофильства Н. П. Аксаков, рекомендовавший богословам не застилать себе глаз догматом о непогрешимости Церкви, а думать больше лишь об ее «неодоленности» вратами ада.
«Покайтеся и веруйте в Евангелие» — таково «начало Евангелия Иисуса Христа Сына Божия». Нельзя даже поверить «благой вести», не покаявшись. Таково преддверие ко всякому духовному достижению. Нельзя без покаяния, церковного покаяния, приступить и к соединению церквей. Эта задача безмерно выше и религиозно, мистически труднее, чем думают. «Да будут все едино» — это воскликнул Господь в молитвенно-трагическом врсторге, помышляя о той сверхисторической минуте, когда те, которых дал Ему Отец, будут с Ним и «увидят славу Его, данную Ему от сложения мира» (Ин 17:21—24). Дерзать пройти даже одну стадию по этому пути славы беспокаянно, на одних позитивных сговорах, униональных конкордатах, а еще хуже, на сделках дипломатии и политики, и, еще хуже, просто на завоевании внешне слабейших — это горький плод помрачения истинно кафолического сознания в церкви, ее «истощания» и соблазна «не тем, что Божеское, а тем, что человеческое».
Все бывшие до сих пор унии, учиненные Западом, суть «оброки греха», безблагодатные завоевания церковного империализма, насильственных аннексий уделов церкви-сестры, обагренных кровью меча и огня, духовно-горестных триумфов оземлившихся иерархических скипетродержцев. Именно эти греховные опыты уний и делают на будущее время всю святую и благодатную работу, устремленную к воссоединению церквей и христианства, сугубо затрудненной. Пути засорены болями даже «по плоти и крови». Только акт подлинного покаянного всепрощения расчистит путь к прояснению в благодатном подвиге и богословского сознания, этой первой видимой ступени движения к заветной цели, влекущей с высоты.
Ощущение онтологического сестринства церквей на глубине, «неудобозримой человеческима очима», — вот преддверие сознания и воли к достойному и праведному объединению.
О, как далеки от этих светлых путей нынешние земные пути миссионерства одной церкви в лоне другой, как в стане языческом, да еще в мутных водах националистических экспроприации то территорий, то живых душ одного народа у другого!..
Лишь за порогом трудного покаяния церквей открываются окрыляющие перспективы. Получают верное направление все виды радостного труда, ведущего к воссоединению. Лишь при этом условии получает смысл поначалу только внешнее и как бы механическое объединение одинаковых христианских усилий в координированной общей работе против общего внешнего врага неверия и антихристианства. Оно послужит вводным, дисциплинирующим упражнением в сближении. Но молитва и благодать Божия не оставят этого подвига и без плода истинно духовного. Позитивное сближение в разуме и психологии пронизается лучами всевозрастающего благодатного единения в союзе веры, за коим далее уже следует воссоединение во внешнем историческом выявлении, венчаемое живым реальным единством кафолического сознания и наиболее совершеннейшего по земным в пространстве и времени условиям конкретного воплощения. Через объединение и единение к воссоединению и единству — мимо «уний».
Но о практических формах предстоящей работы нет желания говорить здесь же, за один дух, пока нет сговора и согласия на выясненной нами общей вводной предпосылке. Логически, психологически и «лествичне» подобает сейчас остановиться здесь, у преддверия.
