APВ начало libraryКаталог

ГУМАНИТАРНАЯ БИБЛИОТЕКА АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА


backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward


Император Юстиниан I Великий (527–565 гг.) и V Вселенский собор


Юстиниан I Великий (527–565 гг.). Непредвиденный богословский указ Юстиниана 533 г. Зарождение идеи V Вселенского собора. «Ο Трех главах» (544 г.). Необходимость вселенского собора. V Вселенский собор (553 г.). Оригенизм и Ориген. Вопрос о принятии V Вселенского собора на западе. Волнения и расколы на западе из-за V Вселенского Собора. Церковно-государственная система Юстиниана. Строительство Юстиниана. Внутренние движения в монофизитстве, разделявшие его. Тритеистские споры. Политическая рама церковных событий от Юстиниана I до Ираклия (610–641 гг.). Спор о титуле «вселенский». Отход от православия по националистическим мотивам. Отпадение Армении. Армения о Юстиниана до Ираклия (565–610 гг.). Церкви сирского языка в персии. Персидские (халдейские) христиане (поздние несториане). Яковиты. Копты. Яковиты в Персии. Религиозная политика Ираклия. (Так называемые унии. Начало монофелитства). Воссоединение части армянской церкви (630–632 гг.). Воссоединение сирских яковитов (630 г.). Воссоединение александрийских монофизитов (632 г.). Еретичество папы Гонория. «Эктезис». Ислам. Преемники Ираклия. Положение в Египте. Реабилитация Рима. Папа Иоанн IV. Отношение к монофелитству на западе. Св. Максим Исповедник. Типос (648 г.). Πапа Мартин I и Латеранский собор 649 г. Суд над преподобным Максимом Исповедником. Конец Консты (668г.). Дипломатические отношения между Римом и Константинополем. Константин Погонат (668–685 гг.).

Юстиниан I Великий (527–565 гг.)

   Юстиниан был редкой, в своем роде единственной, фигурой в линии «ромейских», т.е. греко-римских, императоров послеконстантиновской эпохи. Он был племянником императора Юстина – безграмотного солдата. Юстину для подписания важных актов подавалась золотая пластинка с прорезанным на ней рисунком его имени. И он по этому трафарету выводил буквы своего имени. Но Юстин ценил просвещение и дал своему племяннику Юстиниану первоклассное образование, филологическое и юридическое. Перед самой смертью (1 августа 527 г.) Юстин формально приобщил Юстиниана к власти, обеспечив тем ее преемство.
   Одним из учителей Юстиниана был игумен Феофил, оставивший не сохранившуюся для нас биографию своего великого ученика. Из позднейшей ее редакции XVII в. извлекаются интересные известия, что родиной Юстина и Юстиниана было местечко Таврисион возле нынешнего Скопле (по-турецки Ускюб) в Македонии. A так как местное имя Юстиниана было «Управда» и имена других родственников его звучат так же по-славянски, то многие славяноведы и племенное происхождение родства Юстинианова ведут от славян. Эти иллирийцы были, может быть, по племени и албанцы, говорившие и по-славянски. Школьный и литературный язык их был латинский. Сознавали они себя политически и культурно «римлянами». Как римляне, живущие на Востоке, они считали нужным знать и греческий разговорный язык. Как люди образованного класса, они были «билингвами» («двуязыкими»). Сам Юстиниан именовал себя очень аристократически, по-римски: Flavius Petrus Sabbatius Justinianus. A в половине своего царствования, будучи украшенным рядом побед и аннексий, – еще пышнее: Caesar Flavius Justinianus, Alemannicus, Gothicus, Francicus, Germanicus, Anticus, Vandalicus, Afrikanus.
   Одним из учителей, давших Юстиниану блестящее классическое и юридическое образование, был известный ученый-богослов того времени скифский монах, известный под именем Леонтия Византийского. Он был аристотелик по философской школе и почитается основателем византийской схоластики.
   Πо установившемуся со времени императора Льва I (457 г.) обычаю коронаций императоров, и Юстиниан короновался, приобщив к этому ритуалу и свою жену Феодору, прошлое которой из народных низов было сомнительно.
   Феодора – дочь хранителя зверинца на столичном ипподроме – была рано втянута в жизнь цирковой актрисы. Будучи яркой красавицей, ступила на путь амурных и громких похождений, от которых даже бежала в Александрию. Там она пережила резкий перелом. Ее заинтересовали фиваидские подвижники. Она вернулась в Константинополь другим человеком. Увидевший ее соправитель Юстина, тогда еще молодой Юстиниан, сразу влюбился, женился на ней и нашел в ней верную жену, мужественную советницу в самых больших вопросах церковной и имперской политики. Теперь это был достойный брак. Феодора была умна, властолюбива и охотно вмешивалась в государственные дела. Произошло размежевание интересов. Муж проводил общие линии политики, жена интересовалась деталями – назначением лиц. Сановники и политики очень считались с Феодорой и стремились через нее проводить разные планы.
   Вот пример ее роли в больших политических делах: усмирение бунта, прозванного словом «νίκα!» Случилось это 11 января 532 г. Присутствовавшие на ипподроме две партии – так называемые «зеленые» и «голубые» – соединились вместе против Юстиниана. Сожгли самый центр столицы, в том числе Св. Софию, Св. Ирину, Сенат, Термы и прилегающую к ним часть города. Выдвинули претендентами на престол племянников бывшего императора Анастасия – Ипатия и Помпея. Юстиниан, забрав деньги и сокровища, хотел бежать, но Феодора повернула дело. Явилась к Синклиту и вдохновила на борьбу. Брошены были деньги для подкупа, и бунтовщики разделились. Привели в порядок и вооруженные силы. Под командой великого Велизария и Мунда (остгота) возобновилась борьба, начиная с ипподрома. Бунтовщики были раздавлены и безжалостно перебиты в количестве 30 тысяч. Ипатия и Помпея казнили. Порядок удалось восстановить.
   Феодора чувствовала себя по праву y власти. После тяжелого опыта своей молодости она искренно тяготела к благочестию и была почитательницей аскетов Востока. Есть гипотеза о сирской родине семейства Феодоры. Она была знакома с Севиром еще до замужества с Юстинианом. Севир именует ее ».царицей, которая чтит Христа». Для Иоанна Ефесского она – «правоверная царица». Михаил Сириянин свидетельствует, что она заботилась о мире церквей больше, чем муж, и побуждала его работать в этом направлении. Восточное монашество, чтимое Феодорой, было носителем монофизитской заразы. И с заразой, и с монашеством боролась систематически высшая государственная власть. Ho борьба была сложная, до виртуозности религиозно-компромиссная. Компромиссы имперского православия с монофизитствующими монахами и целыми провинциями начались столетием раньше Юстиниана и продолжались еще столетие после него. Зная расположение к себе на верхах власти в лице Феодоры, монофизитствующие монахи Востока стимулировали через Феодору церковную политику Юстиниана именно в этом направлении. Историки Евагрий и Прокопий дают обобщенное изображение разделения ролей в этой политике в целях укрепления политического единства империи, подрываемого национально-еретическими сепаратизмами. Было выгодно, чтобы около верховной власти сосредоточивалась надежда на милость и благоволение к диссидентам. Для Юстиниана это было одной из гарантий, что в случае победы диссидентов он не будет обязательно сброшен с трона, если монофизиты останутся друзьями Феодоры. Тогда и в случае революции династия уцелеет. Когда гонимые монахи-монофизиты в Сирии в озлоблении оскорбляли портреты Юстиниана, они в то же время молились о здравии «благочестивейшей государыни» и желали ей победить «несторианствующего синодита», т.е. своего мужа. С другой стороны, православные, видя уступки Юстиниана монофизитам, приписывали это дурным влияниям Феодоры и желали Юстиниану поскорее избавиться от нее.
   Сам Юстиниан обладал большим диалектическим искусством и потому в своих имперско-богословских планах был настойчив, неутомим.
   Он думал, что можно сговариваться с религиозно-больным, антикосмическим Востоком, держась за авторитет Халкидонского собора. Это, конечно, было абсурдом даже для умеренных монофизитов, каковым был Севир. Юстиниан зазывал Севира в Константинополь, но тот справедливо счел это опасной ловушкой и не явился.
   Юстиниан начал с системы диспутов, посредством которых он думал переубедить и православную сторону – заставить ее мыслить так же утилитарно политически, как и он – хранитель единства империи прежде всего.
   Особо парадный диспут состоялся в Константинополе в 533 г., это – так называемый Collatio Constantinopolitana. Ho результат был ничтожный. Присоединился к православию только один епископ – Филоксен Долихийский, правда с большим числом монахов и клириков. Другие остались глухи. Но Юстиниан был милостив. Он отпустил их по домам. Из них Иоанн Телльский устремился к персидской границе и перешел ее. Он осуществил свой давнишний замысел – утвердить базу монофизитства в Персии.
   Таким образом, система «уговариваний» дала ничтожные результаты.

Непредвиденный богословский указ Юстиниана 533 г.

   Установившаяся мягкость в отношении монофизитства, и в частности пропаганда любимцев Феодоры в Константинополе, приносила неожиданные для Юстиниана плоды. Настроение в пользу монофизитов повышалось. B ноябре 533 г. случилось землетрясение. Жители Константинополя, высыпав на улицы, вдруг начали петь Трисвятое с монофизитским добавлением: «Распныйся за ны». A затем послышались крики: «Август, сожги томос Халкидонского собора!»
   Юстиниан был испуган и издал богословский указ, растянутый и не вполне ясный, в духе вскоре сочиненной им песни «Единородный Сыне и Слове Божий», с формулами: «Одному и Тому же Христу принадлежат и чудеса и страдания». Так понемногу сдавались позиции Халкидонского собора.
   Этим указом, как единолично императорским приказом иерархии, Юстиниан заложил первый основной камень создания V Вселенского собора. Теперь он всей силой своей власти предписал выполнение своего богословского указа всей иерархии, с особым дополнительным насилием над папами и Западом.
   Суть этой «реалистической» в глазах Юстиниана линии сводилась к тактическим и внешним уступкам восточной монофизитствующей психологии, при сохранении православной, вселенской, западно-восточной, романо-византийской догмы первых четырех вселенских соборов. Пусть это иллюзия, но иллюзия добросовестная. Так сознавался высший долг сохранения высшей для императора ценности – единственной мировой христианской империи.
   A насколько высшая общеимперская власть не в силах была справиться с монофизитскими вкусами восточных областей греко-римского государства, видно из уступок центра при назначении возглавителей диоцезальных кафедр.
   В 535 г. умер Александрийский патриарх Тимофей IV, занимавший кафедру со времени императора Анастасия. И императоры Юстин и Юстиниан вынуждены были тактически мириться с этим антихалкидонцем. Около Тимофея собрались все изгоняемые антихалкидонцы, в том числе и Севир, якобы разыскиваемый полицией. В этой отпавшей от кафолической церкви среде кипели свои внутренние богословские споры – Севира с Юлианом. Эти разногласия, конечно, сказались при выборе преемника Тимофею. Клир выдвигал умеренного Феодосия (севирианина), угодного и властям. A народ и монахи, т.е. низовая масса, стояли за архидиакона Гайну, крайнего юлианиста. Но императрица Феодора, симпатизировавшая умеренным, приказала силой возвести Феодосия. Гайна был сослан. Но монахи и народ саботировали Феодосия. Его церкви пустовали. Таким образом, правительство, даже мирясь с монофизитством, не могло победить главных сил его.
   B этом же 535 г. умер Константинопольский патриарх Епифаний. Феодора настояла снять с Трапезундской кафедры для столицы постника и аскета Анфима, друга монахов-монофизитов. Анфим признавал в Халкидонском соборе его анафемы на Нестория и Евтиха, но не признавал главного – его ороса.
   На радостях по поводу такого завоевания монофизитов в том же 535 г. Севир осмелел и пожаловал в Константинополь. Эта двусмысленная терпимость к «нелегальным» очень характерна для политики Юстиниана. В наши времена ее окрестили бы «кадетской», «керенской». Севир помещен был в дворцовых зданиях. Необыкновенна была радость монофизитов и смущение православных. Антихалкидонец Анфим, не мыслитель, просто и быстро был зачарован мозговиком Севиром и стал его послушным единомышленником. Севир свел Анфима с Феодосием Александрийским путем оживленной переписки. Сложилось убежденное монофизитское ядро.
   Юстиниан не мог не видеть в такой островосточной отраве опасности для мира с Римом. Собираясь отвоевать Италию y готов, Юстиниан не мог ссориться с папой. Мир с Римом с таким трудом только что был налажен!
   Но опасность монофизитской интриги, зреющая при сознательном попустительстве Юстиниана, не могла быть всеми терпима на Востоке. Светлая эллинская халкидонская мысль там не умерла. Носителем и ревнителем ее, на фоне спячки епископской массы, явился свободолюбивый человек, вошедший в иерархию из среды светской администрации. Это был Антиохийский патриарх Ефрем. B роли местного губернатора он укротил в Антиохии бунт партии «голубых» и стал очень популярен. Когда в 526 г. при землетрясении погиб патриарх Евфрасий, народ избрал Ефрема. Он был аскет и литературно полемизировал с монофизитами. Видя предательство Халкидона на Востоке, Ефрем откровенно написал об этом новоизбранному в 535 г. папе Агапию. Папу Агапия, как и его предшественника папу Иоанна I, политическая зависимость от готских королей вынудила ехать в Константинополь. И он поехал туда не по доброй воле, a как посол короля готов Теодагата. Полководец Юстиниана Велизарий сильно потеснил на территории Италии армию Теодагата. Избегая поражения, Теодагат и направил папу к Юстиниану для заблаговременных мирных переговоров.
   Угнетенные толерантной политикой Юстиниана, православные рады были наезду папы и встречу Агапия с Севиром уподобляли встрече апостола Петра с Симоном Волхвом.
   Папа Агапий повел себя властно и строго. Он не вступил в общение с патриархом Анфимом, считая, что отрыв его от Трапезундской кафедры неканоничен. Но догматический запрос Анфиму послал: признает ли Анфим во Христе две природы? Анфим был человек тихий, не боец. Он счел для себя нужным просто отречься от патриаршества и уйти в затвор. Его высокая покровительница Феодора предложила Анфиму поселиться y нее во дворце, в тайной келье, где он и прожил никому неведомый 12 лет в посте. Так совмещается аскеза с ересью монофизитства.
   На место патриарха Константинопольского сам папа Агапий поставил пресвитера Мину, строгого «халкидонца». Хотя папа и умер скоропостижно в Константинополе, но собор утвердил его решение в присутствии представителей папы: 6 итальянских епископов и 5 римских диаконов, в числе коих были и будущие папы Вигилий и Пелагий.
   Этот крутой поворот политики Юстиниана, все время двоившейся между двумя ориентациями – на Запад, к папе римскому, и на Восток, к воссоединению монофизитов, – объясняется в данный момент как мужественной твердостью папы, так и нуждой в его поддержке Юстиниана, затеявшего войну с остготами на Западе. A папу вдохновляли в Константинополе ревнители православия монахи-акимиты.
   По формулировке римского источника – Liber pontificalis, конфликт Юстиниана с папой заострился в таком диалоге: «Я тебя заставлю быть в согласии со мной или пошлю тебя в ссылку», – сказал Юстиниан. «А я, – ответил Агапий, – желал приехать к христианнейшему императору Юстиниану, и вот передо мной – Диоклетиан. Однако твои угрозы меня не запугают».
   Монахи 67 константинопольских монастырей и апокрисиарии восточных епископов, бывшие в Константинополе, подали просьбу папе – разогнать монофизитский «штаб», образовавшийся в столице. Папа передал эти просьбы Юстиниану, но сам был поражен внезапной болезнью, слег и вскоре умер.
   После папы Иоанна I это был уже второй случай, когда визит папы в Константинополь закончился смертью папы. Если принять во внимание и будущие тяжелые переживания пап в Константинополе (Вигилия и св. Мартина I), то понятными становятся неприятные ассоциации латинян, связанные с греческой столицей, с этим раздражающим их «псевдонимом» Рима.
   Пришедшие с папой епископы и диаконы (среди них Вигилий) приняли участие в соборе, на котором новый патриарх Мина выслушал обвинение православных монахов и жалобы на развитие тут монофизитской интриги. Бывшего патриарха Анфима искали и не нашли. Судили заочно и лишили как Трапезундской кафедры, так и самого священства. Обвинения против Севира и др. были подтверждены, и император вынужден был удалить их из столицы. Эти постановления были подтверждены отдельным императорским указом 536 г., и Севиру с компанией пришлось удалиться. Таким образом, Юстиниан принес в жертву соглашению 518 г. с Римом увлечение Феодоры монофизитством. Вот почему теперь Феодора поставила себе целью найти папу, который если бы не отрекся от Халкидона, то согласился бы затушевать, заглушить его голос. Таков смысл ее дальнейшей политики.
   Севир ушел в Египетскую пустыню и вскоре, в 538 г., скончался и был погребен в монастыре Эннатон.
   B это время Феодосий, патриарх Александрийский, должен был под давлением «гайянистов» бросить свой кафедральный город. Но он прибыл в Константинополь в невыгодную для себя минуту. Ему предложили признать Халкидонский собор. Феодора надеялась, что он согласится, но все напрасно. Его отставили от кафедры и не отпустили в Египет, a указали место жительства в 30 милях от Константинополя, в крепости Деркос (у Черного моря). Там поместили и многих других монофизитских монахов. Императрица заботилась, чтобы они там не страдали. Но полиция пресекла им пути сношений и пропаганды.
   B Египте правительство после Феодосия решило попробовать поставить патриарха, приемлющего Халкидонский собор. Кандидата на это место порекомендовал Юстиниану апокрисиарий папы диакон Пелагий, познакомившийся с приехавшим из Тавенниси монахом Павлом (Престором). Патриарх Мина, в присутствии римского апокрисиария и апокрисиариев Антиохийского и Иерусалимского, поставил Павла на Александрийскую кафедру. Павел с исключительными полномочиями и защитным окружением (чиновники, полиция, войска) направлен был в Египет. Александрии предлагалось принять Халкидонский собор с недавними пояснениями в эдиктах 533 и 534 гг. Епископы и клир должны были принять эти условия или быть заменены новыми лицами. Монастыри, в случае непринятия, должны были запираться, и монахи разгоняться. Натиск был внезапный и грозный. Внешне как будто все покорились, даже монастырь Эннатон. Там были члены общины Петра Иверийца – акефалы. Но это достигнутое с помощью насилия торжество Константинополя над «фараоном» не было прочно…
   A главное – Юстиниану не удалось помешать образованию монофизитской иерархии. Полицейские пресечения для заключенных в Деркосе оказались мнимыми. Монофизитская воля без труда обманула сонную «казенную» бдительность. Деркосские сидельцы при милостивом надзоре Феодоры учинили дело для них «великое», a для православной церкви печальное. Патриарх Феодосий тут, в Деркосе, тайно рукоположил монаха Иоанна во епископа, назначив его номинально на кафедру египетского города Ифеста. Иоанн воспитывался в духе монофизитского героизма в «духовной крепости» ереси, созданной в городе Эннатон знаменитым вождем Петром Иверийцем. Под предлогом болезни Иоанн прибыл в Константинополь и нашел приют y Феодоры. И из столицы, конечно по тайному сговору с Феодосием, предпринял секретное путешествие по Малой Азии для тайного от полиции поставления священников монофизитам. Авантюра эта временно удалась.
   Но тут «нашла коса на камень». B Антиохии митрополитствовал Ефрем, активный борец в союзе с Римом против предателей Халкидона. Как опытный администратор, он всякими мерами «очистил и усмирил» свой Месопотамский район. Этот Восток внешне принял Халкидонский собор в лице всей его иерархии. Ефрем, пока он был в силе как «комит Востока», сумел сговориться с правительством Персии о выдаче епископа Иоанна, пробравшегося в Персию. Оттуда Иоанн подходил к византийской границе. к нему стекались ставленники для монофизитских церквей. И он, по словам хвастливых монофизитских историков, совершил 170 тысяч хиротоний (?!). Ефрем сговорился с персидскими властями, и те выдали Иоанна Ефрему. Иоанн был интернирован в Антиохийский монастырь, где вскоре, в 538 г., и скончался.
   Но тайное учреждение и размножение монофизитского священства, и главным образом епископата, настойчиво продолжалось и увенчалось успехом. И опять-таки при легальном содействии самих Феодоры и Юстиниана.
   На восточной границе византийской Сирии, на давней сироарамейской почве сложилось маленькое уже христианизованное государство. Во главе его стояли эмиры, по-гречески – филархи (начальники племени). B данный момент Харит V (по-гречески – Арефа) был христианином-монофизитом. Он хотел иметь в своем эмирате двух епископов. Одного – для проживающих тут христиан кесарской церкви и другого – для себя и других монофизитов. Обращение с таким пожеланием к византийскому правительству трудно было отвергнуть. A Феодора была этому прямо рада. Кандидата для монофизитского епископа, естественно, предложил сам халиф Харит. Это был монах из Теллы, уже 15 лет проживший в халифате y Харита, – некий Иаков по прозванию Бурд'оно (транскрипция В. В. Болотова), обычно историками церкви называемый Барадай. Это прозвище обозначало человека «бедного, одетого в лохмотья, оборванца». Под этим маскарадом нищего Иаков Бурд'оно, титулярно епископ Эдесский, и подвизался. Тайно переходил византийскую границу пешком, как нищий, проходя и Малую Азию, и даже острова Эгейского моря, тайно умножая число монофизитских священников. Из состава узников около митрополита Феодосия в Деркосе на подмогу Иакову Бурд'оно послали помощников уже в епископском сане, с титулами на определенные кафедры: Конона назначили епископом Тарсским, Евгения – Селевкийским. Они пробрались в Сирию и там рукоположили епископов для монофизитства. Эти монофизитские епископы избрали себе в возглавители со званием патриарха Сергия, именовавшегося Черным. Скоро, через три года, он умер. В преемники ему избран александриец по происхождению, Павел, прозвавший себя тоже Черным. Так возникла, размножилась и увековечилась вплоть до нашего времени сирско-монофизитская иерархия, именующая себя, по своему героическому праотцу Иакову Бурд'оно, яковитской.

Зарождение идеи V Вселенского собора

   He искушенного в богословии читателя истории вселенских соборов может смущать специфическое разочарование и сомнение. Так все в этой истории человечески обычно, так явно движет всем человеческая ограниченность, страстность и греховность, что трудно найти среди всей рационально постижимой прозы место для очевидного присутствия тут же элемента сверхъестественного, невидимо действующего, направляющего перста Божия. Наивные схоласты богословия напрасно думают, что можно документально точными историческими аргументами и принудительной диалектикой как бы «припереть к стене», заставить холодного рационалиста, и тем более озлобленного скептика, признаться, что в том или ином моменте истории, в частности, в каком-то церковном соборе, он видит, наконец, тот «синергизм» сил человеческих и сил божественных, который может открываться только очам веры.
   Один ученый умник с гордостью пустил в оборот свое речение, что вот он всю жизнь сидит около микроскопов и телескопов, a «Бога нигде не заметил». Он прав. Физическими очами ни в микроскопы, ни в телескопы Бога увидеть нельзя. B этом смысле «Бога никтоже виде нигдеже» (Ин. 1:18). На то дан человеку другой орган. Ему нет рационального имени. Это – «очи веры, голос сердца, озарение духа светом Фаворским (исихия)». «Но лишь Божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа» человека «встрепенется, как пробудившийся орел». «Тоскует он» в суете этого мира. «К ногам народного кумира», хотя бы и вооруженного микротелескопами, «не клонит гордой головы». «И долго на свете» душа его «томится, желанием чудным полна», пока в непосредственных, интуитивных и опытных соприкосновениях с Творцом, Отцом и Господом своим, не успокаивается, как магнитная стрелка, найдя полюс. Тогда открывшийся высшему сверхгносеологическому созерцанию – «оку веры» – «свет разума», или «Свет Присносущный» самого присутствия Божия, объективно воссияющий «в глубинах сердца» – жизненно, фактически, на опыте снимает муку всяких антиномий теоретического разума. Ищущему, верующему и просящему духу человеческому дается благодатное откровение всех тайн синергизма – совмещения закономерного космического миропорядка и абсолютной Божественной свободы. A пo образу и подобию свободы Божией живет и действует среди мира космической необходимости и ограниченная, но тоже свободная и потому морально ответственная воля человечества.
   Так парадоксально реализуется синергизм. Непостижимая рациональному мышлению антиномическая тайна просто предстает перед ним как данный факт бытия. «Непостижимое уму» становится непререкаемо открытым «сердцу», пониманию верой, ибо «верою познаем – πιστει νοουμεν» (Евр. 11: 3).
   Позитивно исторический образ V Вселенского Константинопольского собора 553 г. смутен, соблазнителен по своей внешней оболочке. Добросовестный историк не имеет права этого скрывать и затушевывать. По поводу моей теории, что y каждого вселенского собора есть своя «икона», т.е. высший, супранатуральный, богочеловеческий лик, в котором «синергетически» совмещается немощная, грешная, ибо страстная, человеческая сторона с вдохновением Духа Божия, открытым лишь сердцу верующих, – один русский богослов задал мне вопрос: какую же Вы «икону» укажете для V Вселенского собора, подразумевая всю болезненность его процедуры и напряженно дипломатическую тактику его постановлений? Ответим на это достойное внимания вопрошание в конце чисто исторической зарисовки хода дел на знаменитом Юстиниановом соборе. Итак, прежде всего – история.
 
* * *
 
   Халкидонский собор его счастливым оросом поставил законную плотину против забурлившего на всем эллино-семито-коптском православном Востоке еретического наводнения. To был пафос ложного спиритуализма – монофизитство. Но бессмертная заслуга папы Льва Великого и римской христологии для господствующей религиозной психики Востока была чужой, непонятной и соблазнительной. Сказалась колоссальная стихийно-историческая перемена в духовной атмосфере восточного христианства. Кристаллизовались итоги длительного, начиная с Македонской эпохи, перерождения эллинизма в византинизм. Эллинство ориентализировалось – политически, расово, культурно, духовно, религиозно-церковно-исторически. Западный центр христианства – Рим переживал параллельно аналогичный синкретический процесс. Но его задача оказывалась неизмеримо легче для христианского, церковного сознания. Старые варвары, покорные Риму, и новые волны их, занесенные переселением народов, не таили в себе какой-либо значительной религиозной идеи. Риму легко было самому хранить ортодоксию церковного предания при его римском позитивизме, чуждом метафизических фантазий. Римское сеяние на ниве западных варваров не родило чертополоха. Если и было засорение в виде вандальского и вестготского арианства, то это была сорная трава и зараза, захваченная на перепутье от того же восточного христианства. Высшему управляющему центру Востока – Византии в этом великом процессе общего и христианского синкретизма пришлось разрешать задачу неизмеримо более трудную, чем Риму. Восток одарен религиозным гением. Эллинство одарено гением метафизическим. Вершины двух родственных устремлений – Афины и Иерусалим не могли не создать в синкретическом переживании религиозных проблем неких искусительных вихрей и даже темных духовных смерчей. Таков естественно-исторический фон, на котором суждено было Великой Византии усвоить и осмыслить, в конгениальных формах мысли и благочестия, великое наследие Божественного Откровения.
   Нежданно-негаданно пришла эта священная «зараза» под гордые портики Афин из маленького Иерусалима, точнее, от полуномадов Вифлеема и Назарета. И… окаменели в столбняке вечной смерти непревзойденные по красоте мраморы Парфенона, лики резца Фидия и Праксителя. Дух жизни безвозвратно покинул их. A сердца бывших поклонников этой бесспорной, но отныне навсегда мертвой красоты загорелись очарованием новой, высшей, духовной, небесной красоты, красоты инобытия. Но, поднявшись в сферы инобытия, эллинские сердца и умы, естественно, внесли туда запросы своей утонченной диалектики и метафизики. Начался процесс освоения с иррациональной мистикой «Благой Вести» об искуплении, спасении и обожении. И – процесс усвоения ее в интерпретации изощренной эллинской философии. И если бы это новое обогащение классической греко-римской души откровением Палестины развивалось и протекало в рамках только старого Средиземноморского бассейна, то, вероятно, не было бы тех глубоких духовных заболеваний, тех мук преодоления неизбывных ересей, которыми отмечено первое тысячелетие церкви, и собственно церкви Восточной. Но в недрах культурно-имперского эллинизма, ставшего во всем своем вселенском охвате месторазвитием христианской церкви, кроме ведущей эллинской расы оказались инородцы, одаренные особой, восточной энергией религиозного горения: кушиты, семиты, арийцы, копты, арабы, сирийцы, персы. Им классическая греко-римская ортодоксия казалась очень холодной, ее гармоничность (Халкидон) – пресной. Их тянули к себе трагические диссонансы дуализма и спиритуализма. В этом корень заразы монофизитства, так долго волновавшей и всю христианскую вселенскую церковь, и особенно мучительно и изнурительно – ее восточную, греческую половину. Последняя растрачивала много сил на борьбу с этой расовой еретичностью своих инородческих чад, a за ними и своих собственных сынов. По временам казалось, что с такими усилиями достигавшиеся директивы редких вселенских соборов останутся мертвой буквой, «клочком бумаги», не одолеют стихийного господства еретических вкусов народных масс. Но… как из вод потопа, церковь вновь и вновь выходила победительницей. Однако какой ценой! Ценой внешнего умаления, ценой потери обширных восточных областей и целых народов.
   Поэтому не надо себе строить иллюзий, будто после достигнутого на одном вселенском соборе вероопределения, церковь жила до другого собора, собираемого против новой ереси, в относительном покое и догматическом здоровье. От собора до собора десятилетиями и столетиями тянутся не просто споры на те же темы, о тех же вопросах, но и церковные и политические конфликты, волнения, потрясения и расколы. Ими наполнено и все время между IV Вселенским Халкидонским собором 451 г. и Юстиниановым Константинопольским собором 553 г., V Вселенским.
 
* * *
 
   Монофизитские историки датируют пятым годом Юстиниана (531 г.) изменение его политики в сторону для них благоприятную благодаря влиянию Феодоры. Монахи, изгнанные за ересь из монастырей (особенно из Амиды и Эдессы), получили дозволение вернуться к себе. Часть их по собственной инициативе стянулась к монахолюбивому Константинополю, a часть пристала в качестве свиты к восьми изгнанным епископам, вызванным теперь Юстинианом в столицу для уговоров. Этих так называемых месопотамцев собралось в Константинополь целых полтысячи. И уже совсем не случайно, a планомерно это множество нашло себе гостеприимный приют рядом с императорским дворцом, в так называемых Палатах Гормизда. Августейшая покровительница не желала делать вызова общественному мнению. Монофизитствующим гостям запрещено было свободно бродить по городу, но внутри дворца они получили полную свободу священнослужения и уставной жизни. Распространялась молва об их аскетических подвигах, a царица внимательно выслушивала их духовнические советы. B такой, полной двусмысленности, атмосфере, утвердившийся на троне Юстиниан безотлагательно приступил к опытам своей унионистской, в церковных и политических целях, программы. Он организовал во дворце Гормизда серию очень обходительных и ласковых по отношению к еретикам богословских диспутов с ними. Но общий результат их был количественно ничтожен, ибо массы не тронулись. Однако Юстиниан, как юрист и истый государственник, был носителем остро сознаваемой ответственности за судьбы Ромейской империи и вселенской церкви. Он искренно сознавал себя обязанным по долгу православного василевса искать все новых и новых компромиссов с антихалкидонским богословием.
   Уже задолго до Юстиниана византийское правительство признавало свое бессилие удерживать в строгом бескомпромиссном православии обширные тогда восточные патриархаты – Александрийский, Иерусалимский, Антиохийский. Теперь под углом зрения Феодоры и Юстиниана верховная власть империи обязана была идти на максимальные соглашения. По пословице «желание есть отец мысли» и в своем искреннем богословском мышлении Юстиниан сам стал на наклонную плоскость – вплоть до своего предсмертного соблазна на крайнюю форму монофизитства. B течение двух десятилетий царская чета упорно и небезуспешно занималась вмешательством в местную борьбу церковных партий и проведением на кафедры патриархов угодных ей возглавителей из умеренно монофизитствующих богословов. И хотя правительство официально запрещало создание и умножение монофизитского епископата, но его двусмысленная, компромиссная политика не только не помешала иерархической организации монофизитства подпольными и нелегальными путями, но при прямом содействии Феодоры искусственно размножила монофизитские хиротонии и прямо создала и укрепила историческое существование монофизитских церквей вплоть до наших дней.
   Как мы уже говорили выше, приезд папы Агапия в Константинополь временно сорвал успехи монофизитствующей интриги.
   Огорченная Феодора решила теперь сделать «подбор» и в замещении патриарха I Рима, с тем чтобы гарантированно проводить свою промонофизитскую линию. Задача очень смелая, но при абсолютной монархической власти оказавшаяся не столь фантастической, хотя политическое обладание Римом все время захватывалось y Византии готами. B данный момент y Феодоры был свой кандидат на папство – апокрисиарий Вигилий.
   Вигилий происходил из аристократической римской фамилии. Рукоположен в диаконы папой Бонифацием II, по смерти которого (532 г.) стремился стать его преемником через протекцию готского правительства. Ho, c переходом в 536 г. Рима в руки Византийского двора, Вигилий, естественно, перенес свои расчеты на протекцию Константинополя. B 533 г. он приезжает туда апокрисиарием от Рима. Когда в 536 г. в Константинополь прибыл папа Агапий, Вигилий уже снискал благоволение Феодоры. A Феодора поставила ставку на него как на будущего папу, который согласится на смягченное толкование формул Халкидона с прибавкой повторных анафем на несториан в угоду массам Востока. Когда Агапий скончался в Константинополе (536 г.), Вигилий с его телом поспешил вернуться в Рим в расчете пройти теперь же на выборах в преемники Агапия. Но… опоздал, был уже избран Сильверий, оказавший Велизарию прямую услугу при захвате Рима. Однако пришел приказ из Константинополя – обвинить Сильверия в политической измене, убрать его и заменить Вигилием. Тогда Велизарий и особенно жена его Антонина цинично провели искусственный клеветнический процесс против Сильверия, и он был удален в ссылку, a на его место поставлен Вигилий. Ценой этой неправды Вигилий стал папой. Но на нем повисли тяжелые обязательства пред Феодорой, a потом и пред Юстинианом. Дорогая расплата за карьеру стала завязкой не только личной драмы Вигилия, но и болезненной драмы всего V Вселенского собора.
 
* * *
 
   B эту драму внешне вплетается эпизод борьбы Юстиниана с монахами-оригенистами и оригенизмом. Более подробная речь об этом ниже. Сейчас только нужно подчеркнуть, что благодаря неточности учебников распространилось ошибочное мнение, будто Ориген и его учение анафематствованы V Вселенским собором, чего на самом деле не было. Дело оригенистов разбиралось, и осуждение Оригену вынесено местным Константинопольским собором, который предшествовал V Вселенскому собору в том же 553 г. Положение было так остро, что Юстиниан после этого вынужден был разгромить палестинских оригенистов военно-полицейскими мерами. Пункт второй сводится к тому факту, что один из тайных вождей оригенизма, митрополит Кесарие-Каппадокийский Феодор (Аскида), проживал длительно при дворе Юстиниана на положении придворного епископа и приближенного советника императора по делам церковным и богословским. Когда разгорелось с 539 г. дело об оригенизме палестинского монашества, Юстиниан увлекся этим вопросом как богослов-любитель и к 545 г. сам написал против оригенизма остро обвинительный трактат, закончив его 15 анафематизмами. He мобилизуя пока никаких соборных органов церкви, Юстиниан с кесаро-папистической убежденностью сам берет на себя инициативу догматических суждений и приговоров, приглашая церковную соборность только присоединить свою подпись к оформленному уже решению автократора. Он издает свое догматическое суждение в форме эдикта (543 г.) и адресует его патриарху Мине с просьбой одобрить его через постоянный собор при патриархе, a затем потребовать от лица этой практически высшей инстанции церковной власти в патриархате, от всех епископов и всех игуменов монастырей, чтобы они беспрекословно подписали царский эдикт. Такое же властное предложение было отправлено и другим патриархам, и папе Вигилию. И все на этот раз охотно, без борьбы подписали. Подписали его лукаво и цинично и Феодор (Аскида), и его единомышленник Дометиан Анкирский. Ηо задумали взять реванш обходным путем. Им – оригенистам – была ближе александрийская линия богословия и за ней монофизитская, чем линия римская, оправдывавшая антиохийскую школу. Надо было решительно осудить ее главарей, a не оправдывать их, как это сделал Халкидонский собор по отношению к Феодориту (епископ 433–458 гг.) и Иве (епископ 435–456 гг.).
   Таким образом, оригенизм по утверждению его вождей родствен психологически и доктринально господствующему на Востоке александрийско-кирилловскому богословию с тенденцией к монофизитству. Следовательно, в интересах оригенизма было дезавуировать, ослабить халкидонскую ортодоксию, ее римско-антиохийский «перегиб». Это было бы не только на пользу оригенизма, но это открывало бы путь к той главной цели, которой добивается император Юстиниан, – воссоединить с имперской церковью монофизитский Восток. Для этого надо оторвать богословствующего императора от слепого угождения Риму. Хитрому Феодору Аскиде не составило большого труда повернуть на эти рельсы все мышление Юстиниана. Близость Феодора Аскиды ко двору и хитроумное самоукрывательство через такое достижение блестяще оправдались. Юстиниан на этот путь охотно вступил. Он решительно покончил с традиционным церковным ромофильством и консервативным послушанием Риму и перешел на путь борьбы с папством за новый синтетический метод кафолического богословия, идущий искренно навстречу антиримским и антиантиохийским вкусам восточного большинства. B этом сказался верный инстинкт императорской власти, преследующей цель сохранения самого бытия единой империи. Ее реальная голова со столицей на Босфоре включила в свое самосознание религиозное сердце Востока с его расово-национальным тяготением к монофизитству. Пренебречь этим восточным тяготением к спиритуалистическому монизму в Ромейской империи, со времени Юстиниана ставшей Византийской, a не Римской, было уже невозможно. Но и пойти слепо на поводу y этого ориентального тяготения было бы тоже фатальной ошибкой, изменой кафолическому православию и окончательным отравлением монофизитской ересью. Вопрос встал o том, быть или не быть православию на Востоке. Как глубокая болезнь, как длительное искушение, он залег в недрах Византийской империи и восточной церкви надолго. Он потребовал для его изживания и преодоления целых трех столетий и в них – трех вселенских соборов: V, VI и VII. Таким образом, маленькая интрига маленького Феодора Аскиды попала в точку. Общий ход истории ей благоприятствовал. Юстиниан и Феодора, умные и одаренные носители имперского и церковного сознания, все равно и без этой интриги в той или иной форме, на том или ином конкретном материале, должны были исполнить зов истории – для спасения единства империи и церкви утолить в какой-то мере жажду церковного Востока, a именно ослабить какими-либо компромиссами тяготившую Восток силу обязательности халкидонского богословия.
   Юстиниан в дворцовой библиотеке проводил немало времени в беседах с монофизитскими монахами, собранными Феодорой. B этой-то обстановке Феодор Аскида и подкинул проект особого торжественного осуждения нескольких вождей антиохийской богословской школы за еретические уклоны их богословия. A главное – осуждение этих главарей антиохийской школы, прощенных и пощаженных Халкидонским собором, было бы в глазах монофизитских масс самым бесспорным эмпирическим доказательством несторианства Халкидона и оправданием их отделения от имперской кафолической церкви. Юстиниан загорелся мечтой таким путем разрешить, казалось, неразрешимую задачу – вернуть в лоно церкви (значит, и империи) обширные территории инородческой Азии и Африки. Ухватилась за это и Феодора. Юстиниан решил и этот узел разрубить принятым им автократическим, антисоборным методом – императорским указом с последующими на нем подписями епископата. Так родился многоплачевный акт, положивший начало болезненному и длительному спору и не менее болезненному V Вселенскому собору по вопросу…

«О Трех главах» (544 г.)

   Курьез истории в том, что этот знаменитый эдикт, из-за которого пролито столько чернил, пота, слез и крови человеческих, из-за которого раскалывались на столетия церкви, так и не сохранился до нашего времени полностью. Дошли до нас лишь отрывки на латинском языке в полемическом трактате против Юстинианова действа (Pro defensione trium capitulorum), вышедшем из-под пера Факунда, епископа Гермианского (Африка). Известно еще общее содержание эдикта из собственного письма Юстиниана к африканскому епископу Понтиану.
   Вот три отрывка из Факунда:
   1. «Кто называет правильным нечистивое послание, приписываемое авторству Ивы (quae dicitur ab Iba esse facta), или кто поддерживает его, a не анафематствует как дурно отзывающееся о Кирилле… и порицающее 12 глав Кирилла, нападающее на первый Ефесский собор (т.е. 431 г.), a Нестория защищающее и Феодора Мопсуестийского похваляющее, – тот да будет анафема.
   2. Кто утверждает, что мы изрекли с целью уничижения или устранения св. отцов, бывших на Халкидонском соборе, тот да будет анафема.
   3. Стоит только заглянуть в послание к Маре, чтобы увидеть, как оно все сплошь безбожно и нечестиво, почему восточная церковь и анафематствует Феодора».
   Благодаря совпадению числа этих трех пунктов-анафематизмов (глав, κεφαλαια) с числом трех осуждаемых «главарей» антиохийской школы (т.е. Феодора, Ивы и Феодорита), термин «три главы» стал неточно и двусмысленно употребляться и в приложении к этим троим.
   Юстиниан, раз успешно вступивший на путь автократического декретирования по вопросам веры, и в данном случае не задумался потребовать бессоборных, индивидуальных подписей всего епископата. Патриарх Мина не без колебаний подписал декрет с условием взять подпись обратно, если папа римский не даст своей подписи. Диакону Стефану, новому апокрисиарию римскому (Пелагий уже уехал в Рим), епископы «синодос-эндимуса» жаловались, что вслед за Миной они «вынуждены» подписаться. Стефан уперся и порвал сношения со всеми подписавшимися, начиная с Мины. Протестовали сначала и Ефрем Антиохийский, и Зоил Александрийский, но под угрозой низложения сдались и подписали, правда обусловив окончательную действительность подписи согласием на то же и римского папы. Петр Иерусалимский сначала объявил акт Юстиниана противным Халкидонскому собору, но, вызванный в Константинополь и после уговоров Феодоры и Аскиды, сдался и подписал. Так же нехотя и по примеру старейших подписывались и провинциальные епископы. Все ждали, как отнесется к императорскому декрету папа Вигилий, ставленник Юстиниана и Феодоры и потому морально несвободный. Вигилий поначалу не смел и подумать пойти против византийского двора. Но пака он медлил, весь Запад единодушно восстал. Датий Миланский, оказавшийся в момент издания эдикта в столице, немедленно отправился в Италию поднимать протест. B Константинополе остался его единомышленник, молодой и литературно одаренный епископ Гермианский Факунд, подробно изложивший вскоре всю аргументацию западной церковной мысли, отвергавшей в корне затею Юстиниана. Это знаменитые «Libri XIII pro defensione trium capitulorum» (предмет магистерской диссертации проф. Α. Π. Доброклонского). В самом Константинополе агитировали диаконы Пелагий и Анатолий. Они осведомили владевшего пером диакона Карфагенской церкви Фульгенция Ферранда, чтобы он протестовал от лица всей Африки. И тот начал писать свой протестующий трактат для соборного оформления голоса африканского епископата. Трактат известен под названием «Письма в Рим». Юстиниан с Феодорой решили извлечь из римской среды Вигилия и привезти в Константинополь. Благовидным предлогом была ненадежность сидения папы в Риме. Остготский король Тотила почти осаждал Рим. Защитная армия сконцентрировалась в заречной части города (ныне Transtevere). Папа был там в церкви св. Цецилии. Секретарь императора Анфим явился с приказом эвакуировать папу в Сицилию, в Сиракузы. Вигилий был погружен на барку, которая по Тибру доставила его в Остию, a там папу пересадили на морской корабль, идущий в Сиракузы. Сицилийское пребывание Вигилия было местом свободного воздействия на него всего западного церковного мнения. Сюда прибыл Датий Миланский для открытия глаз папе на опасность подрыва авторитета Халкидонского собора, заложенную в Юстиниановом ультиматуме. В Сиракузы доставлено было из Карфагена и соборное отрицание африканцев, опирающееся на доклад Фульгенция Ферранда. В середине лета 546 г. прибыли и посланцы от Зоила Александрийского, готового взять назад свою вынужденную подпись под императорским декретом. Осенью 546 г. Вигилия доставили в Византию, выгрузили в Патрасе и через Иллирик повезли сухим путем. Встречаясь и здесь с протестами против злополучного эдикта, Вигилий утвердился в своем решении также сопротивляться ему и написал об этом заранее и Юстиниану, и патриарху Мине.
   Невзирая на это, Юстиниан встретил папу с официальным почетом и поместил во дворце Плакидии, игравшем роль римского посольства. Но тотчас же началось и дипломатическое давление на папу. На разрыв с патриархом Миной последний ответил вычеркиванием имени Вигилия из диптихов. Это было для Вигилия только ничтожным началом все возраставших мучительных искушений.
   В декабре на поддержку Вигилия прибыл в Константинополь из Рима Пелагий в новой экстренной роли посла от завоевателя Рима Тотилы с предложением мира Юстиниану. За отсутствием папы диакон Пелагий являлся вождем и возглавителем римского клира. Несмотря на временное уничижение Рима варварским завоеванием, церковное самосознание западного епископата было твердо оппозиционно компромиссному догматствованию византийской власти. Вигилий в Константинополе мог и должен был опираться на эту законную соборную базу. Но сам Вигилий, без помощи такого знатока восточного богословия, как Пелагий (который в начале 543 г. должен был вернуться в Рим), плохо разбирался в восточных тонкостях. A здесь, в «гостях» y Юстиниана и Феодоры, он подвергся настойчивой обработке. Папу заставили перечитать специально подобранные цитаты из неведомых ему писателей: Феодора Мопсуестийского, Ивы Эдесского и Феодорита Киррского. Папу уверяли, что осуждение отдельных мыслей лиц, хотя и оправданных в целом Халкидонским собором, не разрушает авторитета собора. Но какими великими приобретениями для церкви вознаградится эта маленькая уступка! Будто бы чуть не все монофизиты вернутся в ее лоно. Папа надломился, уступил. Он обещал устно не противиться осуждению в условленном смысле трех восточных авторитетов. Но императорская чета вырвала y него нечто большее. Вигилий выдал ей в виде ручательства – твердо стоять на указанном осуждении – еще два письма, секретных. Трудно удержаться от естественной гипотезы, что эта малодушная уступка Вигилия была расплатой за грубую государственную протекцию ему в получении папской кафедры. Но после этого патриарх Мина 29 июня (день Петра и Павла) 547 г. немедленно вступил с папой в общение, восстановил его имя в диптихах. Юстиниан на радостях хотел сейчас же вырвать y Вигилия подпись и под своим эдиктом о «трех главах». Но папа в публичном собрании имел смелость заявить Юстиниану: «Я ваш пленник, но еще не сам апостол Петр». Нужно соблюсти привилегии Римской кафедры – судить обо всем сначала самостоятельно. Указал на наличность уже взволнованных и собравшихся в Константинополе в количестве около 70 епископов западного патриархата, не подписавших эдикта. Папа должен с ними сначала иметь соборное совещание и вынести законное суждение о вопросе. Конференция состоялась. Слово взял специалист в вопросе, уже работающий над своими «Libri XIII pro defensione trium capitulorum», епископ африканской Гермианы Факунд: «Покорнейше прошу, Ваше Святейшество, расследовать вопрос: действительно ли было принято на Халкидонском соборе послание Ивы, которое эдикт осуждает как несторианское? По моему мнению, осуждение Феодора Мопсуестийского – дело не столь важное, чтобы из-за него идти на разрыв с Миной. Этого осуждения, конечно, нельзя одобрить, но все же можно с ним мириться. Я лично прервал общение с Миной просто потому, что убежден, что все это дело клонится во вред Халкидонскому собору».
   «Вот этого-то я и не знаю, – возразил Вигилий, – в этом-то я и не уверен, что так называемое Послание Ивы было принято на Халкидонском соборе». «B таком случае, – уверенно заявил Факунд, – благоволите разрешить мне первому представить на это доказательства. Я надеюсь прояснить, что факт принятия этого послания собором отвергают совершенно напрасно. Позвольте мне открыть секретную сторону этих затей, направленных против авторитета Халкидонского собора». Грозно засверкавший прожектор такого уверенного предисловия привел папу Вигилия в трепет. Он явно испугался обнажения его лукавства и робких секретов. Смутился и закрыл заседание, предоставив епископам каждому индивидуально выразить письменно свое суждение. Факунд свидетельствует, что императорский чиновник дал покинутым папой епископам ультимативный срок для ответов – всего 7 дней, из них два праздничных. Правительственное давление возымело свое действие. Подавляющее большинство из солидарности и жалости к своему папе, явно подавленному очевидным дворцовым пленом, негласно узнав о его готовности к компромиссу, согласилось принять византийский опыт осуждения трех глав ради высших интересов церкви. Получив в свои руки письменные заключения от епископов, Вигилий в том же духе написал и свой judicatum (законное суждение) с сильными оговорками в пользу авторитета Халкидонского собора. Всю эту пачку документов Вигилий передал во дворец. B частности, judicatum свой он адресовал патриарху Мине в Великую субботу 11 апреля 548 г. Ha допросе западных собратий, почему он так поступил, Вигилий как-то растерянно и неубедительно говорил: «Я, право же, как и вы, не за это предприятие, противное авторитету Халкидонского собора, и не желал хранить y себя эти компрометирующие бумаги. Еще, пожалуй, попадут в архив нашей св. римской церкви, и кто-нибудь после подумает, что мы и в самом деле одобряли осуждение трех глав. Я снес их во дворец, и пусть делают с ними что хотят». Жалостное впечатление производят эти «словеса лукавствия», маскируемые искусственно наивностью. Все та же длящаяся расплата Вигилия за карьеру. Еще горше на деле оказывалось то, что буква judicatuma'a была бесполезна для Юстиниана в деле снискания благоволения y монофизитов. Ни один из них не мог согласиться с прославлением Халкидона.
   Смерть 29 июня 548 г. Феодоры принесла папе значительное облегчение. Отпало одно личное давление как раз в тот момент, когда опубликование judicatum'a, ничуть не покорив сердец монофизитов, подняло бурную волну протеста Запада, частично de facto уже независимого от Византии (Галлия, Испания), полузависимого (Италия, Африка) и зависимого (Далматия, Иллирик). Так соборность Запада подрывала de facto самое торжественное высказывание папы ex sese, sed non ex consensu ecclesiae. B церкви всегда так было и будет, вопреки несчастной формуле Ватиканского собора 1870 г.
   Литературным выразителем богословских настроений Запада явился ясно мыслящий и блестяще писавший диакон Карфагенской церкви Фульгенций Ферранд. K нему не без оснований обратились римские диаконы Пелагий и Анатолий. A потому он свое сочинение и озаглавил как ответное «Письмо в Рим».
   Фульгенций Ферранд считает все дело Юстиниана вредной затеей, выгодной только монофизитам. Осуждение трех глав равносильно вмешательству в компетенцию Халкидонского собора, умалению его авторитета… Зачем эта война с мертвыми? «Вы – νεκροδιωκται – гонители умерших». Выражение, ставшее крылатым.
   Практические выводы Фульгенция Ферранда таковы: 1) He дозволять пересмотра Халкидонского собора и хранить в полной силе его определения; 2) He возбуждать соблазнов между живыми из-за умерших собратьев; 3) Никто не должен путем принудительных подписей претендовать для своих писаний на авторитет, подобающий одному только Св. Писанию. Для блага церквей будет весьма полезно, если никто не станет предписывать церкви, чему она должна следовать, a будет держаться того, чему она учит.
   Итак, Италия и Африка восстали против затеи Юстиниана и вовлечения в нее личности папы. Особенной твердостью отличалась Африка, с известной пылкостью ее темперамента и со свойственной ей искони защитой ее местной церковной свободы даже и против папского Рима.
   Епископ Карфагенский Понтиан отвечал на запрос Юстиниана: «Писания Феодора Мопсуестийского неизвестны в Африке и никого не смущают. Но и вообще не следует осуждать покойников, ибо они уже не могут исправиться… Ради самого Господа не возмущай мира церкви, чтобы не пришлось тебе, задумав осудить мертвых, казнить смертью многих живых за неповиновение».
   Вся эта западная богословская публицистика ценна как зеркало западной ментальности. Но далека от точности и тонкости восточной мысли. Нельзя ограничивать церковной истины ни гранью времени, ни гранью между живыми и мертвыми. Церковь всеобъемлюща. B ней снимаются все эти грани. По слову Христову, Бог не есть бог мертвых, но живых, ибо y Heгo – все живы. Стало быть, и для церкви тоже. Стало быть, и суд ее не может быть назван судом только «человеческим» и историческим. Он может и должен быть и сверхисторическим, и сверхчеловеческим, т.е. богочеловеческим по природе самой церкви.
   Когда со смертью Феодоры отпал ее моральный «террор» не только над Вигилием, но и над множеством «западных» (главным образом с Балканского Иллирика) епископов, созывавшихся в столицу для подписи judicatum'a, то и ближайшее окружение Вигилия начало его покидать, сливаясь с поднявшейся волной оппозиции всего Запада. Два диакона Вигилия (а диаконы Римской церкви – это фигуры выдающиеся, обычно кандидаты в папы и их заместители) – Севастиан и Рустик, последний даже племянник Вигилия, демонстративно покинули его с умышленным шумом и скандалом в самый день Рождества Христова в 549 г., когда должны были сослужить с ним литургию в св. Софии. Их соблазнили два африканских монаха – Лампридий и Феликс, распространявшие тут же в столице свои листовки против judicatum'a. Вигилий запретил своим диаконам и целой толпе примкнувших к ним клириков римской юрисдикции выполнять их священнические функции впредь до раскаяния.
   Забурлили и начали противиться judicatum'y соборно целые области Запада. Епископы Иллирии свергли за принятие judicatum'a своего примаса – епископа Юстинианы I (т.е. Ахриды-Скопле) Бенената.
   Африка, по традиции, поступила смелее. Под председательством Репарата епископа Карфагенского африканские епископы просто отлучили папу Вигилия впредь до раскаяния и послали протест Юстиниану.
   В Галлии не знали в точности положения дела. Но в тревоге епископы в количестве 71 собрались (28 октября 549 г.) на собор в Орлеане и повторили осуждение ересей Нестория и Евтиха. A епископ Арльский Аврелиан послал своего клирика Анастасия для живого личного осведомления. При нем-то и наскандалили близкие Вигилию его диаконы. Вигилий был рад случаю обработать Анастасия в благоприятном для себя смысле. Вигилий убедил Анастасия, смягчая всю остроту вопроса, что дело идет просто о хулителях св. Кирилла Александрийского, и сам написал в Арль успокаивающее послание с утверждением чести Халкидонского собора. A самого Анастасия настроил и в пользу judicatum'a, и даже политики императора Юстиниана.
   Вообще же вся эта картина протеста всего Запада против личного judicatum'a папы есть экспериментальное доказательство погрешимости папы в догматах, когда он отрывается от соборности церкви. Иначе сказать, разрушение ватиканской формулы, что папа непогрешим ex sese, sed non ex consensu ecclesiae.

Необходимость вселенского собора

   Поучительно видеть, что как ни торопился Юстиниан использовать свое императорское самодержавие, чтобы решить поднятый вопрос прямым давлением на совесть епископата, как, с другой стороны, западной половине церкви ни чужда была мысль о вселенских соборах, но практическая безысходность из создавшегося тупика принудила обе состязавшиеся стороны признать неизбежность собора. Вигилий пришел к искреннему убеждению, что как он сам, так и все западные епископы без личного ознакомления с поставленным вопросом здесь, на месте, на Востоке никогда не поймут, как его практически, жизненно надо разрешить. A следовательно, надо их вызвать сюда на соборное обсуждение, т.е. устроить вселенский собор и на нем решить вопрос заново, убрав с дороги как указ василевса о «трех главах», так и собственный judicatum, поднявший такую тревогу на Западе и тяготивший совесть папы. Юстиниан принял проект собора с готовностью. Но, чтобы гарантировать вотум папы в желательном для него смысле, снова, вторично, связал его совесть. Юстиниан заставил Вигилия в присутствии епископов и сенаторов дать ему клятву на гвоздях Креста Господня и Четвероевангелии, что он сделает все, что сможет, чтобы три главы были осуждены. И всем западным участникам judicatum'a папы (около 70 епископов) были возвращены вырванные y них вотумы. И всеми вместе взято на себя обязательство до собора не высказываться по вопросу о трех главах ни за, ни против.
   Таким образом, поле для нового, «свободного» обсуждения вопроса формально было расчищено. He формально, a реально василевс энергично расчищал дорогу к нужному ему вселенскому вотуму. У епископской стороны, давшей присягу молчания, не было в руках иного оружия, кроме частного (непубличного) обмена мнениями. A y императора была просто власть принуждения без всяких дискуссий. Право и обязанность властвования были неотменяемы. И император никому не давал и не мог дать обещания не действовать: бездействие власти есть элементарно бесспорное преступление. Епископская сторона, связанная присягой «бездействия слова», очутилась в самом невыгодном положении. Обет «бездействия» оказался односторонним. Юстиниан действовал и давил по природе и методам государственной власти. Юстиниан приказал собраться местному собору 2-й Киликии, где был город Мопсуестия, и получил от него нужное постановление, что имя Феодора там никогда не фигурировало в диптихах, т.е. никогда не было предметом культового почитания. Следовательно, к анафематствованию ero cэтой стороны нет никаких препятствий. Особых усилий стоило сломить упрямо оппозиционную Африку. Кстати, государственная власть ромеев после нашествия вандалов и вестготов была только что восстановлена. И властям было сравнительно легко измышлять обвинения в политической неверности, сочувствии и содействии едва усмиренному врагу. Так «убрали» и Карфагенского епископа Репарата, и группу его единомышленников-епископов. Всех их «вызвали» в Константинополь. Это был судебный «вызов», точнее, «привод». «Приведенные» не убоялись никаких угроз и отказались подписать указ о «трех главах», о которых по условию не должно было бы сейчас идти речи. Поэтому судили их якобы не за это, a за «политику», за административные мелочи, за «упущения по службе». Репарат был лишен места и сослан в Евхаиты. На место Репарата тут же в Константинополе «самодержавно» был поставлен его апокрисиарий Примасий. Возвращение Примасия в Карфаген толпа встретила кровавым бунтом. Большинство епископов покорилось властям, упорствующие были разосланы по монастырям.
   Епископы Иллирика не собрались на местный собор, чтобы просаботировать указ Юстиниана и не подписать его.
   Зоил Александрийский, взявший обратно свою подпись под указом василевса, был низложен Юстинианом (551 г.) и в неканоническом порядке замещен Аполлинарием.
   Создалось впечатление, что император не просто «расчищает путь» к искомому соборному разрешению вопроса, но в целой серии актов власти предвосхищает желательное решение и хочет сделать излишним самый собор. Он пишет обстоятельный полемический трактат. A коварный Аскида убеждает его сделать из трактата новый эдикт и опять возвратиться к методу сбора подписей под царским эдиктом. Прослышав о новой затее, папа протестовал, но на протест не обратили внимания. Эдикт под заглавием «Ομολογία της πίστεως» с выводами в форме 15 анафематизмов рассылается по всей империи для вывешивания на дверях церквей (551 г.). Задача – предрешить вопрос о виновности трех глав, с мотивами, попутно опровергающими западную аргументацию. И надо признать, в большинстве случаев – серьезно и обоснованно. На тезис о непозволительности анафематствовать умерших Юстиниан возражает фактами. Церковь анафематствовала древних еретиков (Валентина, Василида, Керинфа) и недавних, как Евномия, посмертно. Из западных сам Августин писал, что если бы Цецилиан мыслил вопреки церкви, то он отлучил бы его и по смерти.
   Если запретить осуждать, то, значит, надо запретить и оправдывать. A как же тогда быть с посмертным оправданием и прославлением осужденного при жизни св. Иоанна Златоуста?
   Говорят, Феодор Мопсуестийский умер в общении с церковью. Но упускается из виду невидимая сторона церкви. Te, кто мыслит нечестиво, уже реально отпали от церкви. И исследование на месте доказало, что его собственная церковь изгладила память о нем из диптихов.
   Ссылаются на то, что о Феодоре хорошо отзывались Иоанн Антиохийский с его собором и даже сам Кирилл Александрийский. Но все такого рода частичные и попутные положительные ссылки и отзывы не решают вопроса в целом. И святые – папа Дамасий, Афанасий Великий, Василий Великий почтительно ссылаются на Аполлинария, и св. Лев Великий одобряет Евтиха, но все это было только до момента, пока не вскрылся еретический замысел этих лиц. И св. Кирилл последующими опровержениями Феодора аннулировал свою прежнюю наивность. Было время, когда Иоанн Антиохийский и его собратья-епископы были врагами св. Кирилла и защитниками Нестория. A в 433 г. отказались от своих ошибок и объединились с Кириллом. Словом, Юстинианова аргументация была основательной, несмотря на грубополитическое подавление стихии и нарушение процедуры подлинной церковной соборности.
   Но вероломное отступление от предсоборного договора с папой и западными епископами теперь подняло и вполне оправдывало негодующий, упорный протест Запада. Это Юстинианово «исповедание» (Ομολογία) явилось и для папы Вигилия моментом критическим. Он преодолел свое прежнее малодушие и, опираясь на ясно определившееся соборное мнение всего Запада, вступил на путь достойного сопротивления грубому давлению «Кесаря». Дворец Плакидии во Втором Риме превратился в Латеран Рима Первого. Здесь для всего западного епископата образовался центр сопротивления. Началось с торжественного предложения папе – принять «Омологию» императора. Делегация последнего вызывающе возглавлялась самим Феодором Аскидой. Вигилий отказал в подписи и умолял Юстиниана взять свой акт до собора обратно. A Датий Миланский, как глава автономного диоцеза, присоединил к этому свое заявление: «Я протестую от себя и от имени епископов Галлии, Бургундии, Испании, Лигурии, Эмилии и Венеции и объявляю, что всякого, подписавшего это исповедание, мы отлучаем от общения с нами, ибо ясно, что этот документ наносит удар Халкидонскому собору и кафолической вере». Вигилия и Датия в их протесте подкрепил опять прибывший в Константинополь из Рима Пелагий. При его поддержке Вигилий заявил, что он разрывает общение с патриархом Миной.
   На это последовали репрессии. В приближении опасности ареста папа, с ним Датий в окружении преданных им клириков решили убежать из дворца Плакидии в церковь апостола Петра при дворце Гормизда. В этом дворце недавно еще пребывали любимцы Феодоры – монофизитские монахи. При таких обстоятельствах папа Вигилий подписал низложение Феодора Аскиды, отлучение всех приемлющих эдикт и исповедание и передал документ в надежные руки (17 августа 551 г.).
   Власть распорядилась взять силой укрывшихся беглецов. Отряд вооруженной полиции с сопровождавшей его толпой ворвался в церковь. Стрелы луков угрожающе приложены к тетивам. Епископы с клириками робко прижались к мраморному престолу. Клириков одного за другим хватали и отводили тут же в сторону. «Возложили руки» и на рослую, крупную фигуру папы, взялись за ноги и даже за бороду, но не могли сразу оторвать его от колонок – ножек престола, за которые он цепко ухватился. Колонки пошатнулись, и тяжелая мраморная доска престола раздробила бы папе голову, если бы все арестованные клирики не бросились дружной толпой и спасли папу от катастрофы. Видевшая все это толпа возмутилась против полиции, освистала ее, выгнала из церкви и фактически освободила арестованных.
   Правительство поняло, что оно публично осрамилось. Беглецы остались на своем месте, в церкви апостола Петра, под охраной смущенного общественного мнения. Нужно было перейти к переговорам. Юстиниан послал Велизария с тремя сановниками просить папу вернуться во дворец Плакидии, не опасаясь никаких насилий. Но папа выразил недоверие и набросал для Юстиниана формулу присяги, которая бы его, папу, успокоила. Юстиниан «сохранил свое лицо» от такого удара по самолюбию, но поручил делегации дать обещание на св. мощах, что свобода папы будет сохранена. После этого все вернулись во дворец Плакидии.
   Но при внешней показной свободе атмосфера во дворце круто изменилась. Вся прислуга была назначена новая, грубая, с инструкцией соблюдать тюремный режим и шпионскими, лжесвидетельскими заданиями. Вигилий и Датий лишены были возможности держать связь с другими римскими клириками, живущими в столице. Один из секретарей Вигилия был подкуплен для подделки криминальных писем от лица папы в Италию. Явно готовился лживый процесс для политического обвинения и смещения папы Вигилия. На Западе сеялись нелепые клеветнические слухи о Вигилии. Римские клирики сочли нужным конспиративными путями отправить на Запад отрезвляющее осведомление о тюремном положении папы. Вигилий, Датий и все другие с ними решили в декабре 551 г. вновь бежать из стен этой новой тюрьмы. За два дня до Рождества Христова, в темную зимнюю ночь на 23 декабря, пробираясь по грудам камней вновь строящейся стены, латинские иерархи и клирики бежали к берегу, где поджидали их лодки, перевезшие их на другой берег Босфора, в Халкидон, в тот самый храм св. Евфимии, где происходил знаменитый и дорогой сердцу римлян IV Вселенский собор.
   Новый скандал для правительства. Повторяется сказка сначала. Опять посылается к папе (28 января 552 г.) Велизарий с клятвенным обещанием всех гарантий. Но папа ответил: время клятв прошло; нужны факты. Если император отменит свои эдикты, вернется к делам Юстина и этим вернет мир церкви, тогда папа вернется в Константинополь. Юстиниан был взбешен. Быстро ответил бранчливым письмом, но без подписи (31 января 552 г.). Почуяв поворот к худшему, Вигилий отказался принять письмо без подлинной подписи императора и решил обратиться уже с окружным посланием (энцикликой) ко всей церкви. В нем излагалась вся печальная история, но без всякого упоминания о трех главах, из-за которых и «весь сыр-бор горел». Это было честным соблюдением заключенного с Юстинианом условия. Но теперь предавалось публичному оглашению и низложение Феодора Аскиды, и отлучение патриарха Мины и всех западных епископов, давших им подписи.
   Юстиниан снова был усмирен и послал папе запрос – назначить день, когда могут явиться к нему лица, уполномоченные императором для подтверждения клятвы, что папа в полной безопасности может возвратиться во дворец Плакидии. Вигилий ответил, что он не покинет Халкидона, пока не получит просимого удовлетворения, a сейчас готов отправить для переговоров архиепископа Датия, и то под условием специальной гарантии для его личной безопасности. Юстиниан, однако, прибег к затяжке. A тем временем окружавшие Вигилия 12 епископов и два римских диакона Туллиан и Пелагий один за другим были оторваны от папы и насильно увезены в столицу. На эти новые репрессии Вигилий ответил открытой полемикой. На принятых для публикации местах столицы доброжелатели гонимого папы вывесили его решение о низложении Феодора Аскиды, патриарха Мины и их союзников. Новый конфуз для правительства был опытным доказательством безысходности состязания между произволом самодержца и непобедимостью свободы церкви. Юстиниан явно сдался, решил ускорить созыв неизбежного собора, но не мог отказаться от всех мер давления и всяких ухищрений, чтобы получить через собор потребный вердикт, загоняя весь Запад в положение проигравшего дело меньшинства. Эта искусственная задача требовала немалых компромиссов, и Юстиниан на них пошел.
   По приказу василевса волки превращаются в агнцев. Феодор Аскида, патриарх Мина и все иерархи и клирики, осужденные папой, вдруг шлют ему неожиданно смиренное, покаянное послание. Очевидно, с дозволения власти заявляют, что они неповинны в насилиях, чинимых над папой. A если виноваты в них косвенно и невольно, то просят прощения. Просят простить и за то, что имели общение с лицами, отлученными папой. Напоминают, что согласно договору они до собора ничего не пишут о трех главах. A прежние свои o том писания они берут назад и отдают на усмотрение папы. Четыре прежних вселенских собора они признают неизменно без прибавок и убавок.
   Папа формально удовлетворился этим и возвратился в Константинополь. Он, конечно, не был настолько наивен, чтобы поверить этому документу, написанному по приказу василевса. Но для его римского юридического сознания было достаточно такого условия, чтобы пойти на вселенский собор. Тем более что как Вигилий взял до собора обратно свой judicatum, так и император – свои автократические эдикты.
   B ближайшие месяцы умерли и патриах Мина (25 августа 552 г.), и Датий Миланский. На месте столичного патриарха очутилась новая фигура – монах Евтихий, приехавший в Константинополь в качестве заместителя на предстоящем соборе своего Амасийского (в Понте) епископа. Его почти приказал возвести на патриарший трон сам Юстиниан. Чтобы устранить все сложности выбора, василевс объявил, что ему было видение, в котором на Евтихия указал ему сам апостол Петр. Возражения, таким образом, исключались. Чем же угодил Евтихий? Историк Евагрий (IV. 38) приоткрывает завесу: «Когда возник вопрос, надо ли подвергать анафеме умерших, Евтихий, по-видимому хорошо изучивший Божественное Писание, но при жизни патриарха Мины еще не принадлежавший к числу известных людей, занимая должность апокрисиария при Амасийском епископе, сей Евтихий взглянул на собравшихся не только с гордостью, но и с презрением и заявил решительно, что это не требует и рассуждений. В древности царь Иосия не только заколол живых жрецов идольских, но и раскопал гробы тех, которые задолго до того умерли (4 Цар. 23:16). Замечания Евтихия всем показались уместными, и Юстиниан, узнав o том, возвел его, по кончине Мины, на престол царствующего града». Ясно, конечно, что назначением Евтихия Юстиниан обеспечивал себе посмертное осуждение трех глав. Во всем этом чувствуется и закулисная роль Феодора Аскиды.
   Евтихий сначала сговорился с Аполлинарием Александрийским, Домном Антиохийским и Илией Фессалоникским и затем уже «общим фронтом» обратился в день своей интронизации (6 января 553 г.) со своей синодикой к папе, где подтверждал свое православие верностью четырем вселенским соборам и готовностью все споры уладить на новом вселенском соборе. Вигилий ответил, что он радуется миру церковному, созыву вселенского собора под его, папы, председательством «с соблюдением права – του δικαίου φυλαττομένου, servata aequitate», намекая этим на достойное и полное привлечение голосов западной церкви. Ради этого папа выражал пожелание, чтобы собор собрался в Италии или Сицилии. Но Юстиниан разослал от своего имени приглашение пожаловать в Константинополь.

V Вселенский собор (553 г.)

   Чтобы парировать предложение папы о западной «полноте» собора, формулу папы «servata aequitate» Юстиниан истолковал так, чтобы каждый из пяти патриархов представил по одинаковому количеству делегатов. Но это показное «равенство» сводилось бы к четырем пятым восточных – греческих делегатов и только к одной пятой западных – латинских. На деле представительство Запада оказывалось еще беднее. Весной съехались в Константинополь до 150 епископов греческих и только около 25 латинских – западных. He было никого даже из ближайшего Иллирика, не говоря уже о далеких Галлии и Испании. Из Африки привезены были подобранные императорской властью 8 человек.
   Поэтому папа не принял Юстинианова предложения и не пошел на собор. Он заявил, что пусть собор рассуждает без латинской стороны, a папа сообщит ему к сведению и учету свое суждение и решение. Этим формальная вселенскость собора была поколеблена, a возможность достижения общего вероопределения поставлена под большое сомнение. Юстиниана и такая форма оппозиции папы не остановила. 1 мая 553 г. он известил папу через Велизария, что 5 мая собор все равно откроется, a отдельное решение от папы не будет принято.
   Собор открылся в обширной зале – σεκρέτον Μέγα, связывавшей Св. Софию с патриаршими палатами, под председательством нового столичного патриарха Евтихия. Около него восседали патриархи Александрийский и Антиохийский, a также заместители патриарха Иерусалимского. Сверх этого 145 епископов и 6 покорных западных фигур из непокорной Африки.
   Открылся собор слушанием обращения василевса к собору, прочитанного силенциарием. Под видом истории вопроса в этом обращении предписана не только полная программа для суждений собора, но в довольно требовательном тоне указаны и ожидаемые от него постановления, как якобы самоочевидные и не могущие вызвать никаких сомнений. За главную задачу собора выдается искоренение последних остатков несторианской ереси. И предыдущее привлечение епископата к подписке «Омологии» Юстиниана толкуется как только консультация и подготовка соборного церковного мнения к настоящему вселенскому собору. Все осудили три главы. Но так как остались еще защитники «нечестия», то и созывается настоящий собор для торжественной манифестации воли церкви. Что касается Вигилия, святейшего папы древнего Рима, то василевс проконсультировал и его, и он произнес анафему на три главы и еще заверил, что не замедлит вскоре представить собору свой окончательный ответ.
   A конкретная «программа-указ» Юстиниана звучала так:
 
   1. «Просим вас рассмотреть» все, что написано Феодором Мопсуестийским, и все, что писалось о нем. «Из этого вы узнаете, что он уже давно осужден св. отцами и за хулы вычеркнут из диптихов».
   2. «Просим вас рассудить о мнении… будто не следует анафематствовать по смерти… и просим в этом случае держаться учения св. отцов, которые анафематствовали умерших в нечестии».
   3. «Просим обратить внимание на то, что написано Феодоритом епископом Киррским против правой веры, против Ефесского собора, против Кирилла Александрийского и его 12 анафематизмов и что Феодоритом написано в защиту Феодора Мопсуестийского и Нестория».
   4. «Просим сделать исследование о нечестивом письме Ивы к Маре Персу. И так как некоторым кажется, что оно принято Халкидонским собором… то сличить… то, что содержится в нечестивом письме, с постановлениями Халкидонского собора».
 
   На следующий же день, 6 мая, собор решил отправить к папе во дворец Плакидии многочисленную пышную депутацию, возглавленную тремя патриархами, с приглашением пожаловать на собор. Папа сказался больным и потому просил отсрочки для принятия того или иного решения. Тогда Юстиниан приказал проделать троекратное формальное приглашение, по требованию римского права применяемое к подсудимым. На другой день к персонам патриархов к депутации присоединены были два верховных сановника (по-нашему, министра). Папа решился сказать прямо, что он не пойдет на собор, пока в него не войдет итальянский епископат.
   Тогда собор решил (8 мая), невзирая на эту неудачу, перейти к очередным делам и в ряде заседаний (с IV по VIII), следуя программе Юстиниана, повторяя материалы и выводы царской «Омологии» с ее 15 анафематизмами, ко 2 июня закончил свою работу, сведя ее к 14 анафематизмам. Вот канва протокола.
   Феодор Мопсуестийский – «сокровищница нечестия». Нечестивы его утверждения: «от Пресвятой Девы родился не Бог, a человек», «Бог присутствовал в человеке Иисусе при его рождении», Дева Мария – «Матерь Бога, потому что в рожденном ею человеке был Бог по благоволению», «Христос в борьбе с страстями и похотями нуждался в руководстве Духа Святого». He все мессианские места относятся ко Христу, но часть их только к иудейскому народу. Хульно говорил Феодор Мопсуестийский о книгах Иова и Песни Песней.
   У Феодорита Киррского неприемлемо многое в его писаниях: а) его полемика против 12 Кирилловых анафематизмов; б) несторианские формулы «для Христа был храм в девической утробе»; «единство ипостасного, как странного и чуждого, не знаем ни из Божественного Писания, ни из отцов церкви»; в) в своей переписке Феодорит жестоко хулил св. Кирилла, приравнивая к еретикам – Арию, Евномию, Аполлинарию, называя нечуждым безумию Валентина и Маркиона; г) перечитан текст бранчливого письма по случаю смерти в 444 г. Кирилла Александрийского: «Наконец-то умер этот злой человек». Η. Η. Глубоковский в своих исследованиях о Феодорите начисто отрицает его подлинность; д) письмо 431 г. из Ефеса к Андрею Самосатскому, где вся линия поведения св. Кирилла рисуется как беззаконная: «Опять безумствует Египет против Бога, воюет с Моисеем и Аароном и слугами его… Поругано досточтимое благочестие. Над таким собором смеются египтяне и палестинцы, понтийцы и асийцы и с ними Запад. Какие смехотворцы во время язычества в комедиях так осмеивали благочестие! Какой сочинитель комедий когда-нибудь прочитает такую басню!…» е) письмо в дружеском тоне к Несторию уже после его осуждения: «Господину моему досточтимейшему и благочестивейшему и святейшему отцу епископу Несторию… С тем, что несправедливо и противозаконно учинено против твоей святыни, я не позволю себе согласиться, при содействии божественной благодати, подкрепляющей немощь души, даже и в том случае, если бы мне отсекли обе руки». Это была гордая риторика, не предвидевшая по человеческой ограниченности того, что ровно через 20 лет на Халкидонском соборе тот же Феодорит, под давлением криков уставного собора, не желавшего слушать его объяснений, вынужден был просто, без мотивов анафематствовать Нестория.
   В вопросе об Иве Эдесском, бесспорно, принято, что на Халкидонском соборе лично он был оправдан, но что письмо его к Маре, объясняемое обстоятельствами времени, осуждено. Протокол записал восклицания членов собора по поводу письма: «Мы все осуждаем его! Оно чуждо собору! Кто принимает письмо, тот отвергает св. халкидонских отцов!»
   После этого заседания в ход соборных дел вливается струя решений папы и окружающих его 16 епископов и 3 диаконов: Пелагия, Петра и Феофана. 14 мая Вигилий через диакона Сервусдеи известил членов бывших посольств к нему, что он свое обещание теперь выполнил, «постановление – Constitutum» coставил и готов его сообщить собору. Несторианскую доктрину папа осуждает в пяти анафематизмах. Разбирает шестьдесят цитат из Феодора Мопсуестийского и их также решительно отвергает apostolicae sententia auctoritate. Лица же Феодора Мопсуестийского папа не осуждает, следуя обычному праву церкви – не судить мертвых. Причислять Феодорита Киррского к несторианам папа отказывается. Иначе выходило бы, что некоторые члены Халкидонского собора были еретиками. Но все несторианские и евтихианские писания, хотя бы некоторые из них опубликованы под именем Феодоритовых, папа, конечно, отметает. Об Иве Эдесском папа строго держится молчания Халкидонского собора. Признавая неправильные суждения об Ефесском соборе 431 г. y Ивы, как и y Феодорита в период их ссоры со св. Кириллом, он признает Иву и Феодорита безупречными после мира 433 г., чем и объясняется молчание об этой ссоре Халкидонского собора.
   В заключение Constitutum'a пaпa напоминает всему своему клиру, что таков его «приказ – ordo» и иначе учить воспрещается.
   В таком спокойном тоне и сдержанных выражениях суждение папы объективно по существу совпадало с окончательным оросом всего собора. He уступало оно Юстиниану лишь в одном пункте – не одобряло посмертного отлучения самого Феодора Мопсуестийского.
   Это был недостаточный для Юстиниана minimum. Очевидно, инструктированная им депутация к Вигилию, в которой был опять Велизарий, осведомившись о содержании Constitutum'a, отказалась его принять и предложила Вигилию самому послать его императору. Вигилий послал конститутум с диаконом Сервусдеи. Но и император его не принял с язвительной мотивировкой. Данный акт не нужен, ибо излишен. Мнение папы уже учтено, ибо императору оно известно и в устной и в письменной форме. (Намек на секретные обязательства Вигилия.) Известно, что папа осуждает три главы, если же паче чаяния нет, то папа противоречит сам себе и не заслуживает принятия этого всерьез.
   Юстиниан, мстя Вигилию за его гордынное нежелание слиться с собором и как юрист считая достаточным для авторитета собора как вселенского наличие в портфеле собора письменного голоса папы по аналогии с томосом папы Льва Великого на IV соборе, решил на седьмом заседании собора (26 мая) вскрыть все бывшие до этой минуты формально секретными письменные мнения – обязательства папы. Дворцовый квестор предъявил собору и огласил два письма Вигилия 547 г., врученные Юстиниану и Феодоре, с обязательством осудить три главы и третье – клятвенное обязательство 15 августа 550 г. не делать ничего без соглашения с императором и, наоборот, сделать все возможное с его стороны к осуждению трех глав.
   Логически из такой предпосылки мог бы быть сделан и такой вывод, что вселенское единомыслие благополучно достигнуто. Папа, как полномочный выразитель мнения всего Запада, богословствует и действует совершенно одинаково с Востоком. Но документы Вигилия оглашены не для согласия с ним, a для дезавуирования его настоящего отрицательного вотума. Юстиниан не принял его официально, но фактически знал его. Благодаря измене папы самому себе, собор не включает в свое достижение его голос, а, наоборот, исключает. Собор исполняет предложение василевса – вычеркивает имя Вигилия из диптихов. И делает оговорку, что эта мера наказания наложена на Вигилия лично, за его отказ от участия во вселенском соборе, но что император и собор не меняют из-за этого своих связей с апостолической римской кафедрой. История показала, как болезненно отозвался этот удар по самолюбию западной церкви и как долго – целых полтора столетия – она в разных частях своих противилась его признанию.
   Уже после того, как собор размежевался с постановлением папы Вигилия и с его личностью, 2 июня 553 г. состоялось его последнее заседание, на котором и был принят орос, заготовленный заранее, по-видимому, патриархом Евтихием и Феодором Аскидой. A этот орос дополняется еще 14 анафематизмами, текст которых очень близок к «Ομολογία» Юстиниана, является ее повторением, с незначительной лишь переработкой.
   Вот заключительная часть ороса: «…итак, мы осуждаем и анафематствуем со всеми другими еретиками, уже осужденными и отлученными на четырех первых святых соборах, и святою кафолическою и апостольскою церковью, Феодора, бывшего епископа Мопсуестийского, так же как и его нечестивые писания.
   Таким же образом мы осуждаем и анафематствуем и то, что нечестиво написал Феодорит против православной веры, против 12 анафематизмов Кирилла и против собора Ефесского и, наконец, в защиту Феодора и Нестория.
   Мы анафематствуем, наконец, нечестивое письмо к Персу Маре, приписываемое Иве… порицающее святую память Кирилла как еретика, как писавшего, подобно Аполлинарию, тогда как он учил православно; и – обвиняющее Ефесский собор в том, что им низложен Несторий без суда и следствия; и – защищающее Феодора и Нестория и их нечестивые учения и сочинения.
   Итак, мы анафематствуем три главы, т.е. нечестивого Феодора Мопсуестийского, и его богохульные книги, и то, что нечестиво написал Феодорит, и богохульное письмо, приписываемое Иве. Мы анафематствуем их со всеми теми, кто их защищает, которые считают три главы православными, желают или будут желать покрыть их нечестие авторитетом св. отцов или Халкидонского собора».
   В этом оросе отчетливо проведена линия различения лиц и их писаний. Халкидон, оправдавший лично Феодорита и Иву, защитил их и теперь. Но Феодор, Халкидоном не защищенный, подпал под анафему.

Оригенизм и Ориген

   Очень сложные и утонченные христологические споры переплетались в истории с другими богословскими спорами, которые велись не на главном пути догматического развития, не на шоссейном тракте, a как бы на параллельной проселочной дороге. Создавал эту «особность» широко распространившийся институт монашества, жившего обособленными массами. Ориген был богословским героем аскезы, и его крайние суждения о духе и плоти в стиле спиритуализма еще языческой александрийской философии влекли к себе богословствующих аскетов. Они неотрывно штудировали Оригена. И его полуязыческие гадания о начале мироздания, о предсуществовании души, о душепереселении, об апокатастасисе с увлечением переживались монахами. Наиболее авторитетными и руководящими центрами таких увлечений были палестинские монастыри Мар-Саба (т.е. св. Саввы) и Новая Лавра в Фекое (Текуа) близ Вифлеема. От этих палестинских монахов-оригенистов на соборе Константинопольского патриарха Мины в 536 г. были представителями Домициан и Феодор Аскида. Оба они в столице проявили свою богословскую интеллигентность и были назначены на выдающиеся епископские кафедры: Домициан – на Анкирскую, a Феодор Аскида – на Кесарие-Каппадокийскую. Как полезные помощники по церковному управлению, оба они даже и не были посланы на свои места, a остались в столице. Особым доверием y самого императора Юстиниана пользовался Феодор Аскида.
   Аскида попал в центр власти в минуту для него исключительно неблагоприятную. Как раз в этот момент темпераментный и увлекающийся Юстиниан был настроен компетентными в церковных вопросах советниками на тο, чтобы укротить заносчивых монахов-оригенистов. В Палестине они составили богословское большинство, оказывая давление на своего епархиального начальника, епископа Иерусалимского Петра. Петр, «не мудрствуя лукаво», послал в Константинополь доклад об оригенистической болезни своих монахов.
   Тут проездом из Александрии в столицу очутился и очень веский свидетель – апокрисиарий римского папы, диакон Пелагий, в скором будущем ставший папой. Совет Пелагия ускорил реакцию власти. He столько пассивного и монахолюбивого патриарха Мины, сколько самого Юстиниана. Юстиниан со страстью отдавался богословским спорам, не по отвлеченным мотивам, a пo лежащей на его плечах как властеносителя великой вселенской империи обязанности спасти ее единство. Спасти через единство кафолической веры. По мотивам этого именно имперского интереса, т.е. «чистки сепаратистской заразы на окраинах», Юстиниан так энергично вспыхнул после доклада Пелагия. И сейчас же, не откладывая, решил использовать
   полностью свое право христианского василевса нажимать на иерархическую и богословскую среду, склонную поднять опасную волну безысходных и длительных споров.
   Из учебников всем известно, что великий христианский ученый III в., аскет и исповедник, осужден на V Вселенском соборе. Между тем суждения об Оригене не было ни на одном заседании собора. Но вот, однако, в 11-м анафематизме 8-го заседания читаем: «Если кто не анафематствует Ария, Евномия, Македония, Аполлинария, Нестория, Евтихия и Оригена с их нечестивыми писаниями (και Οριγενην ματα των ασεβων αυτων συγγραμματων) и всех других еретиков, осужденных и анафематствованных св. кафолической и апостольской церковью и вышеуказанными четырьмя св. соборами, и всех мудрствовавших и мудрствующих подобно вышеупомянутым еретикам и до кончины пребывавших в их нечестии, – таковой да будет анафема».
   Часть старых (Garnier, Walch) и новых (Vincenzi) ученых – издателей текстов полагают, что здесь имя Оригена вставлено позднее. Ибо
   а) Феодор Аскида не допустил бы этого. Но, заметим мы, ведь Феодор Аскида подписал в 543 г. строгое анафематствование оригенизма Юстинианом. Этот искушенный «политик» спокойно мог подписать такой текст и в 553 г.
   в) Имя Оригена отсутствует в 10-м анафематизме «Исповедания веры Юстиниана» (551г.). A этот 10-й анафематизм буквально совпадает с 11-м собора: «…если кто не анафематствует Ария, Евномия, Македония, Аполлинария, Нестория, Евтихия и подобно им мудрствующих или мудрствовавших, да будет анафема». Собор шел все время по следам подготовленных Юстинианом формул. Очевидно, высокопоставленный автор не считал здесь уместным пускать стрелу в Оригена.
   c) Теории Оригена не имеют ничего общего с этой серией христологических еретиков. И Арий, и Евномий, и Аполлинарий здесь берутся по их христологической стороне. Хотя можно Оригенову христологию, исходящую совсем из других оснований, сблизить с Несторием. Но все-таки это было бы искусственно и нетождественно с христологией эпохи V Вселенского собора.
   d) Среди еретиков, осуждавшихся на первых четырех вселенских соборах, никому в голову не приходило припоминать имя Оригена и осуждать его. Однако нельзя не учитывать того, что в древних рукописных материалах римского архива, может быть скопированных с оригинала, привезенного папой Вигилием (VI в.), имя Оригена есть.
   e) Примечательно, что палестинские монахи-оригенисты из Новой Лавры порвали с епископами иерусалимскими как раз после подписания деяний V Вселенского собора. Анафематствование в этих деяниях так называемых трех глав не могло особенно задеть палестинских монахов.
   f) Co времени V Вселенского собора всюду встречаем убеждение, что этот собор осудил Оригена и оригенизм. Легче всего это объяснялось бы тем, что в 11-м анафематизме было упоминание имени Оригена.
 
   Но если бы все это было и не так, то осуждение Оригена по времени и по составу лиц, его судивших, очень близко совпадает и с моментом V Вселенского собора, и с личным составом последнего. Создается впечатление, что это суждение того же состава лиц, который работал в марте и апреле данного 553 г. в качестве уже Вселенского собора.
   Местные волнения палестинских монахов-оригенистов не давали покоя императору Юстиниану после того, как он в 543 г. издал строгий эдикт против Оригена, подписанный и всеми патриархами. Здесь уместно привести анафематизмы Юстиниана, заканчивавшие письмо императора к патриарху Мине с его σύνοδος ενδημούσα, чтобы увидеть:
   а) насколько они иной природы в сравнении с вопросом о трех главах;
   в) в чем именно церковь расходилась с Оригеном;
   с) что именно могло создать для Оригена эту посмертную трагедию – быть осужденным вселенской церковью и причтенным к еретикам.
 
   Вот как Юстиниан сформулировал доктринальную вину Оригена в письме к патриарху Мине, предлагая осудить Оригена.
 
I
   «Если кто говорит или придерживается мнения, что человеческие души предсуществуют, будучи как бы идеями (νόας) или священными силами; что они отпали от божественного созерцания и обратились к худшему и вследствие этого лишились божественной любви и потому названы душами (ψυχας) и для наказания посланы в тела, – тот да будет анафема.
 
II
   Если кто говорит или держится мнения, что душа Господа предсуществовала и соединилась с Богом-Словом раньше воплощения от Девы и рождения, – анафема.
 
III
   Если кто говорит и держится мнения, что тело Господа Нашего Иисуса Христа в утробе Пресвятой Девы сначала было образовано и уже после этого соединилось с Богом-Словом, a также и душа его предсуществовала, – анафема.
 
IV
   Если кто… что Бог-Слово уподобился всем небесным чинам, став для херувимов херувимом, для серафимов – серафимом, одним словом, уподобившись всем вышним силам, – анафема.
 
V
   Если кто… что в воскресении тела людей воскреснут в шарообразной форме и не исповедует, что мы воскреснем прямыми (ορθιους), – анафема.
 
VI
   Если кто… что небо, и солнце, и луна, и звезды, и превышние воды одушевлены и являются некоторыми материальными силами (υλικας δυναμεις), – анафема.
 
VII
   Если кто… что Господь Христос будет распят в будущем веке за демонов, так же как за людей, – анафема.
 
VIII
   Если кто говорит… что сила Божия ограничена в пространстве (πεπερασμενην) и что Бог Сам сотворил столько вещей, сколько мог объять (περιδραξασθαι), – анафема.
 
IX
   Если кто… что наказание демонов и нечестивцев – временное и будет иметь после некоторого срока свой конец, т.е. что будет восстановление (αποκαταστασιν) демонов и нечестивых людей, – анафема.
 
X
   Анафема и Оригену, и Адамантию (под этим именем распространялась часть писаний Оригена), высказавшему все это, с его гнусными и отверженными догмами, и всякому, мудрствующему так же или утверждающему или когда-либо дерзающему делать что-либо подобное».
 
   Император Юстиниан, предлагая собору 543 г. под председательством патриарха Мины обсудить этот вопрос, называл палестинских монахов учениками Пифагора, Платона и Оригена. Действительно, это особый вопрос: принадлежат ли все перечисленные мнения Оригену? Но «оригенистами» они высказывались, и потому на Оригена навлекали осуждение. Подобно тому как осознанное несторианство навлекало осуждение на Феодора Мопсуестийского, отнюдь не повинного во всех крайностях несторианства. И между оригенизмом и Оригеном, надо полагать, есть различие.
   Текст этого указа императора Юстиниана против Оригена был произвольно помещен издателями «Деяний соборов» (Harduin и Mansi) в собрании актов V Вселенского собора.
   Неуместность такого помещения без всяких пояснений доказывается тем, что туда же, к V собору, рукописное надписание относит и другие 15 анафематизмов против Оригена, которые были открыты в конце XVII в. в Венской библиотеке. Они надписаны: «των αγίων ΡΞΕ (165) πατέρων της εν ΚΠόλει αγίας πέμπτης συνόδου κανόνες».
   Hefele относит их к собору Мины 543 г. Duchesne – к предварительному собранию соборных отцов 553 г. до начала вселенского собора.
   Эти 15 анафематизмов действительно (только в расширенном виде) повторяют прежние 10.
   5-й анафематизм отвергает переход душ из ангельских в человеческие и демонские и наоборот.
   6-й – о творении мира димиургом из готовых элементов.
   9-й: Слово Божие воплотилось не в тело, одушевленное живой душой, но νους (он же y них называется нечестиво Христом) сделался органом познания в монаде – личности Христа.
   10-й: Христос по воскресении принял эфирное тело (шарообразное); так же и y нас, по воскресении природа тела уничтожится.
   11-й: Материя в конце исчезнет, останется один дух.
   12-й: Все (в том числе и злые духи) соединятся с Логосом, и царство Христа кончится.
   13-й – что нет существенного различия y тварей со Христом. Все сядут одесную Бога во главе со Христом, как было и от начала, в предсуществовании.
   14–15-й: апокатастасис.
 
   Вообще можно понять, что в параллель с монашескими увлечениями монофизитским спиритуализмом тот же спиритуализм чисто языческий (неоплатонический) извлекался некоторыми монашескими течениями и из Оригена и дополнялся ходячими сведениями из неоплатоников.
   В Палестине по-прежнему цитаделью оригенистов была Новая Лавра. С 547 г. ее крайнее направление получило название «исохристы», ибо мыслили в апокатастасисе уравнение всех в состоянии, близком ко Христу.
   Другие назвались «протоктистами». Их же называли «неолавригами» или «тетрадитами». Они были ближе к православным и выступали вместе с православными против «исохристов». Феодор Аскида был солидарен с крайними «исохристами». «Исохристы» провели на Иерусалимскую кафедру своего кандидата. И вообще, прибегали к приемам насилия. Юстиниан сместил кандидата «исохристов» и поставил своего православного Евстохия в 552 г., перед самым V Вселенским собором. По-видимому, в этот момент Юстиниан и поторопил собирающихся весной 553 г. отцов срочно, до открытия собора, ударить по оригенистам. Вот, может быть, в этот момент на основании прежних 10 анафематизмов Юстиниана и составлены были новые, расширенные 15 анафематизмов. Их и предложили подписать всем игуменам в Палестине. Неолавриты не подписали. Поставленный Юстинианом патриарх Евстохий истребовал военную силу, и Новая Лавра была очищена, a затем в 555 г. и заселена 120 православными монахами из монастыря Мар-Саба и других монастырей.
   Отцы собора, принимавшие участие в этом осуждении оригенизма до официального открытия собора 553 г. как вселенского могли иметь психологические основания ввиду еще неулегшейся смуты упомянуть среди еретиков и Оригена, как бы молчаливо приобщая бывшее до V Вселенского собора осуждение Оригена к этому собору.
   И все-таки строго формально осужден был Ориген не вселенским собором.
   To обстоятельство, что Запад так принципиально спорил против посмертного осуждения лиц (а не сочинений), и то обстоятельство, что во время V Вселенского собора ни папа Вигилий и ни кто другой на Западе не упоминают имени Оригена как лица спорного, говорит за то, что Ориген не был судим лично.

Вопрос о принятии V Вселенского собора на западе

   В Африке новый Карфагенский епископ Примасий на двух соборах вопреки сильной оппозиции добился признания V собора. Но многие упорные епископы пошли в ссылку за непризнание. Виктор, епископ Туннуйский, – в Канопу около Абукира. Репарат бывший Карфагенский – в Египет. Его диакон Либерат – на север в Евхаиды. Рустик – в Фиваиду. Сосланные использовали ссылку и очень хорошо рассказали нам об этой борьбе из-за трех глав (Рустик, Либерат, Виктор). B Константинополе диаконы Вигилия Сарпат и Пелагий были посажены в тюрьму. Вигилию, по-видимому, тоже грозили тюрьмой. Он упорствовал в тесном окружении западных собратий. Лично сам он смотрел на все дело гораздо примирительнее. B это время византийский генерал Нарсес снова отнял Рим y готов (552 г.). И римский клир просил Юстиниана отпустить папу. Юстиниан обещал, но под условием подписания последним решений V собора. 8 декабря 553 г. Вигилий написал патриарху Евтихию о своем согласии дать подпись. Это свое решение папа торжественно объявил 26 февраля 554 г. в пространном документе, в своем новом Constitutum'e. Тут, в противоречие со своими прежними аргументами, Вигилий мотивирует осуждение трех глав. Особенно долго он останавливается на деле Ивы и не без софистики старается доказать, что письмо к Маре еретично, но что не это письмо обсуждали на Халкидонском соборе римские легаты, когда они заявили «Relecta enim ejus epistola, agnovimus eum (Ibam) esse orthodoxum».
   Вигилий говорит, что это не epistola к Маре, a другое письмо, эдесского клира в защиту Ивы. Что это утверждение неправильно, видно из выражений, параллельных выражению легатов Рима да и некоторых других епископов, которые признавали, что по прочтении вменяемого в вину Иве его письма при всех его недостатках в целом исповедание Ивы все-таки признано православным.
   Как бы то ни было, папа Вигилий признал V собор. Он писал Константинопольскому патриарху: «Итак, мы анафематствуем и осуждаем нечестивые три главы, т.е. нечестивого Феодора вместе с его сочинениями, и все, что нечестиво написал Феодорит, и послание, которое надписано Ивой и в котором содержатся хулы». к этому папа Вигилий еще добавляет: «…а что сделано было или мной, или другими в защиту трех глав, то мы отменяем определением настоящего нашего документа» (Деяния соборов. V. 408–409). И общение церквей этим актом папы было восстановлено.
   Готы в Италии были разбиты основательно. Их господство в Италии с 552 г. кончилось. Папа Вигилий видел это и чувствовал твердость власти Юстиниана. Но он решил вернуться в родной Рим не прежде, чем добился от Юстиниана льгот для благоустройства разоренной столицы Запада и потрясенной 20-летней войной Италии. Когда 13 августа 554 г. Юстиниан издал наконец эту конституцию для Италии под названием «Прагматическая Санкция», папа собрался в обратный путь. Ведь минуло уже 8 лет плена папы на Востоке! Он не увидел Рима, заболел в дороге и в Сиракузах 7 июня 555 г. скончался.

Волнения и расколы на западе из-за V Вселенского Собора

   Император Юстиниан понимал, что самый достойный кандидат на папство – это Пелагий. Он сидел в монастырском заключении и писал одно за другим письма против слабого, безвольного папы Вигилия и против V Вселенского собора вообще. Но… перспектива папства заставила его одуматься. A спокойное рассуждение повело к выводу, что в осуждении трех глав вовсе нет ужасов, которые рисовались из-за побочных соображений – опасений предательства Халкидонского собора и тяжести давления императорской власти.
   Пелагий, сам редактировавший конститутум 553 г. и доказывавший еретичность учения Феодора Мопсуестийского, конечно, не мог не соглашаться с этим основным утверждением V Вселенского собора.
   Анафема на личность уже умершего Феодора была вовсе не так чужда церковной практике.
   Произведения Феодорита и Ивы на Халкидонском соборе не рассматривались, но эти два лица после произнесения ими анафемы на Нестория были торжественно признаны православными. V собор, не касаясь лиц и рассмотрев специально их сочинения, осудил именно только сочинения. Никакой несогласимости между двумя соборами – IV и V – нет.
   Пелагий принял V собор и поехал в 554 г. в Италию. Там встретили eгo c горячим возмущением. Так защищать Халкидонский собор и так изменить!
   Но благоразумная и смиренная по обстоятельствам времени аристократия, монахи и многие клирики остались спокойными и пассивными. Пелагий прошел на выборах. Но масса епископов не пожелала присутствовать на посвящении Пелагия. Старые борцы Виктор Туннунский и Факунд Германийский в письмах издевались над «некродиоктом». Но Пелагий опубликовал очень дипломатическое исповедание веры и никого из епископов не беспокоил требованием подписи под V собором. Он подписал этот собор как бы за всех, чтобы не будить страстей.
   Но Северная Италия не покорилась этому «византийскому духу». Митрополиты Аквилейский и Миланский, хотя последний был ставленником Нарсеса, порвали с папой. Их «бунт» имел некоторые отражения и в Тусции, и в Эмилии. Но наместник Юстиниана Нарсес и другие византийские губернаторы, не желая раздражать население по адресу Византии, не находили нужным вмешиваться в церковные дела. И образовался раскол.
   Отделившиеся митрополиты очень досаждали Пелагию, распространяя его прежние письма и сочинения против Вигилия и V собора. И Пелагию приходилось оправдываться, писать, что он был в изоляции, без осведомления, наоборот, под давлением обманных внушений еретиков.
   B Галлии, в Арле поднялось смущение от этих противоречий Пелагия-диакона с Пелагием-папой. Пелагий оправдывался и писал: «К чему эти обвинения? Когда я защищал три главы, разве я не был с большинством епископов? Правда, я изменил мнение, но опять с тем же большинством. Разве св. Петр не уступил братскому уроку св. Павла? Разве св. Августин не написал Retractationes? Соглашаюсь, я ошибался, но еще будучи простым диаконом, мнение которого должно было следовать за епископами. Теперь они высказались. Африка, Иллирия, Восток с их тысячами епископов (преувеличение – всех едва ли больше одной тысячи) осудили три главы. Это безумие – уклоняться от таких авторитетов, чтобы следовать за переносчиками сплетен».
   Пелагий умер в 561 г., и с его смертью отпали привносимые его личностью затруднения. Галлия и Испания не отделились от Рима, как мало с ним сносившиеся. Аквилейцы, отделившись церковно от Рима, состояли, однако, в церковном общении с Галлией.
   B 568 г. Северную Италию наводнили ломбарды, варвары-ариане. Заняли все пространство до Апеннин. Равенна, где был императорский византийский экзарх, осталась свободной от жестокости варварского нашествия. Митрополит Аквилейский переселился на островок Градо. В Градо в честь св. Евфимии, покровительницы Халкидонского собора, основан был кафедральный собор. В нем демонстративно ежегодно совершался престольный праздник св. Евфимии с участием епископов диоцеза. С тех пор и доныне епископская кафедра находится в Градо. В то время от ломбардов часть епископов убежала из Истрии на юг под византийскую власть.
   Невзгоды варварского разорения смирили миланских епископов. Они первые воссоединились с Римом в 572 г.
   С 586 г. начались сношения с аквилейскими патриархами. Особенно ревниво вел это дело римский диакон Григорий, будущий папа. Вмешалась и светская власть равеннского экзарха. Но первая попытка потерпела крах. В 590 г. Григорий I Великий стал папой и энергично принялся за Аквилею. Императорская византийская власть предложила вооруженную силу. Аквилейских епископов потребовали на совещание в Рим. Они послали протест не в Рим, a в Константинополь. Заявили, что они не пойдут на суд к папе. Он не судья, a сторона в спорном деле. Сейчас аквилейцы готовы явиться к императору и изложить ему резоны своей автономии. Император Маврикий был польщен этим и просил папу оставить пока истрийцев в покое.
   Время постепенно ломало и смягчало упорство. Отдельные епископии одна за другой переходили под власть Рима. Наконец в 607 г. в Градо был посвящен патриарх, уже вошедший в общение с Римом. Но упорные «халкидонцы» ушли из Градо на соседний континент и в развалинах Аквилеи под покровительством еретиков-ломбардов поставили себе особого патриарха. С тех пор началась тут внутренняя схизма. На континенте под ломбардским протекторатом продолжали держаться халкидонские раскольники, a на самом острове держались умеренные под протекцией Византии. С VIII в. епископы из Градо перенесли кафедру в Венецию, сохранив при имени венецианских архиепископов и титул «патриарх».
   B Миланском диоцезе тоже не сразу все епископы перешли под власть Рима. Еще в 649 г. оставались оппозиционные Риму кафедры. Помогли ликвидации схизмы те же ломбардские короли, под крылом которых схизма сохранялась. B половине VII в. ломбарды перешли из арианства в кафолическую веру и стали понуждать всех своих епископов покоряться папе. Особенно занялся этим король Куниберт, собравший в 700 г. собор в Павии. На этом соборе аквилейские епископы еще спорили с кафоликами о трех главах (!!), о V соборе и о папе Вигилии. Соглашение все-таки состоялось, и торжественно был отпразднован конец 150-летнего разделения (!).
   Что касается принятия V Вселенского собора на Западе, то со времени Григория Великого его следует считать (кроме упомянутой схизмы) всеобщим и в Испании, и в Галлии, и в Ирландии, куда еще папа Григорий Великий писал, что на V соборе «ничего не было нарушено в деле веры или как-нибудь изменено» (Деяния соборов. V).
 
* * *
 
   B заключение я должен выполнить мое обещание: в чем я вижу «икону» V Вселенского собора, столь обремененного человеческими немощами? B чем оправдание, положительный смысл вложенных в него усилий? За что церковь признала, приняла авторитет этого собора? Каким приобретением богословского разумения она ему обязана?
   Нового богословского вопроса на V соборе не ставилось. B пределах прежнего – о двух природах во Христе – новый момент в вопросе «о двух волях» измышлен был лишь столетием позже. Тут же творилось что-то искусственное и неясное. Топтались на почве халкидонских постановлений, перекапывали эту почву, ища в ней якобы все еще засоряющие ее ядовитые следы полузабытой несторианской ереси. Занимали общее внимание не богословием по существу, a какими-то личностями и невесомыми мелочами около них, в расчете понравиться каким-то массам, в чем-то им угодить. Проблема была не столько теоретико-догматическая, сколько практическая, почти демагогическая. Но для церкви – одинаково живая и ответственная. Церковь благо устрояет не только мысли и головы людей и народов, но и их сердца и преображает в своем духе все интересы жизни. Посему естественно и понятно, что эта категория прагматических вопросов лежит ближе к сердцу христианской теократической государственности, ее миропомазанных василевсов. Это – область преимущественно их ведения и их ответственности. Если и IV Вселенский Халкидонский собор (451 г.), с его остро поставленной теоретико-догматической задачей, проведен был рукой императорской власти, то тем более настоящий V, с его прагматической задачей, является всецело делом Феодоры и Юстиниана в целях и интересах специфических – в целях спасения начавшей исторически стареть и распадаться христианской Ромейской империи. Вы скажете: это задача политическая, a не церковная. Нет, это задача теократическая, т.е. в церковно-античном, подлинно православном смысле именно церковная. Древнюю церковь надо понять не извне, a изнутри, из природы ее самосознания, повторяю: целостно-теократического, a не нашего, модернизованного и оскопленного секулярным либерализмом. Ο церкви мы зачастую судим «по-европейски», исходя из мнимо бесспорной аксиомы «разделения церкви и государства», в то время как для православной мысли это просто несторианская ересь – увы! – практически, за неимением в реальности лучшего, всеми нами расчетливо приемлемая. Но это не только не наша православная норма (уже не говорим об идеале), это свидетельство нашего бессилия, нашей покорной забитости в уголок лаической «терпимости». Мы практически предали идеал и принцип теократии, примирились с его упразднением и получили право заносчиво критиковать византийскую теократию. Легко видеть в ней и античную грубость, и человеческие страсти, и вороха всякой греховности. Но это было посильное, хотя и обезображенное грехом, стояние на почве мистически-догматической христологически-православной, двуприродной, богочеловеческой, теократической цельности.
   Христолюбивые императоры, приснопамятные Юстиниан и Феодора, не были носителями только человеческих, грубо-утилитарных, империалистических инстинктов. Ревностность в служении империи была для них в то же самое время и ревностностью в служении Церкви Христовой. Исторически назревавшая опасность распада тела государства была для них тем самым и опасностью распада и умаления тела Церкви. Они не ошиблись. Эта опасность для восточной половины церкви была уже реальной.
   Почти чудесно быстрое завоевание в IV в. до Рождества Христова всего Ближнего Востока под эгиду эллинского языка и культуры; затем – благодатное углубление этой эллинизации сменившей ее вселенской церковью все-таки не изменили кровной, расовой подпочвы y восточных христиан. Они, возрастая духовно и культурно в атмосфере вселенскости, тем самым возвышали, христианизовали и свои языки, и все свое национально-историческое самосознание. Это антиномическое и вместе симфоническое сосуществование вселенского и национального начал в сознании народов никогда не может достичь идеального устойчивого равновесия. Оно в вечном колебании, в борьбе, дефективных уклонах, крайностях и извращениях.
   Этот глубокий и всеобъемлющий факт истории человечества по своей мучительной сложности недаром охарактеризован библейским преданием как Божие наказание за столпотворение, за гордыню. Провал за такую гордыню подстерегает всякую империю, несмотря на то что собирание распыленного человечества в более широкие объединения есть факт положительный, идущий навстречу задачам строительства Царства Божия на земле. В этом провиденциальная роль Римской империи Августа, и благодарная память о ней православной церкви так внушительно запечатлелась для нас в стихирах Рождества Христова.
   И вот на долю возглавителей восточной половины вселенской церкви, ее василевсов, и выпала эта труднейшая и для идеологии тех веков еще новая, непостижимая и неразрешимая задача – спасти единство империи через сохранение единства церкви. A фактический опыт указывал, что неудовлетворенные стремления все яснее и ярче сливались с еретическими разномыслиями и инстинктивно хватались за них для прикрытия и оправдания своего внутреннего отъединения от эллинизма, a при случае и государственного сепаратизма.
   Эта многовековая болезнь особенно тяготела над восточной половиной империи, ибо восточные соседи эллинства были носителями глубоких религиозных интересов и страстных мистических эмоций. Естественно поэтому, что весь восточный пояс Византийского царства: иверийцы, армяне, сиро-арамеи, сиро-персы, сиро-арабы и южней – копты, ефиопы – все время, присоединяясь к ересям, откалывались от греческой кафолической церкви и, воспользовавшись в VII в. внешним нашествием арабов-исламитов – отчасти изменнически, отчасти наивно, – охотно отпали от вселенской церкви, не понявшей и не удовлетворившей их племенного самостийнического инстинкта. Неразрешенный конфликт этих националистических инстинктов сотрясает в постоянной лихорадке и современные нам большие и малые империи. Секрет полного излечивания болезни еще не открыт. He будем поэтому с холодной безучастностью судить царственные муки нашей православной Матери-Церкви Византийской, несовершенно, но все же добросовестно пытавшейся разрешить одну из загадок истории – превратить унаследованный ею идеал Pax Romana в Pax Christiana, Pax Ecclesiastica, Pax Catholica (Римского Мира в Мир Христианский, Мир Церковный, Мир Кафолический). V Вселенский собор, со всеми его человеческими кривизнами, компромиссными ухищрениями, давлениями и даже насилиями, являет нам в себе великий подвиг, не лишенный сознательного, жертвенного «истощения – уничижения, кенозиса» и власти церковной, и власти государственной. Это – великий подвиг не только церковного богословского разума, долженствующего разъяснять по нужде времени главное и даже второстепенное, ставшее «злобой дня», но и великий подвиг Любви материнского сердца церкви, всякими путями, то грозой, то лаской, спасающей соблазняемых националистическими страстями инородческих чад своих.
   Совершив этот подвиг Любви – царицы христианских добродетелей, «николи же отпадающей» и тем превосходящей и Веру, и Надежду, вселенская церковь с чистой совестью имеет право оглянуться на свое прошлое и не мучиться упреками, что она была жестока и нелюбовна к пасомым ею детям, целым народам и культурам. И если они сами ее не послушались и отошли от нее, то за эту драму истории церкви они сами же и отвечают. Человеку и человечеству дана страшная, трагическая свобода заблуждения. Невольно вспоминается душераздирающее и вызывающее потоки неутешных слез слово Христово: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Мф. 23:37).
   Холодно, без понимания и соболезнования отнеслась к этому подвигу христианской любви западная половина церкви. Но достоин внимания тот конечный результат, что западная церковь, переломив свое нерасположение к этим чуждым ей компромиссам Востока, сестрински перемучившись ими, в конце концов по практическим мотивам кафолической солидарности зачислила V собор в актив церкви, т.е. решила принять его тоже под знаком Любви.
   Наше ходячее представление о творческих результатах именно вселенских соборов односторонне и неточно: будто задачей и плодом их были только предметы теоретического, догматического характера. Бесспорно, конечно, что во всех наших семи вселенских соборах наличествовал элемент догматический, но в разном объеме и разном контексте. На II Вселенском Константинопольском соборе 381 г. просто манифестировался мир церкви под старым знаменем Никеи, до этого момента целое полстолетие колебавшемся и отвергавшемся. Тут не было никакого нового богословского творчества. A только задача практическая, если угодно, церковно-биологическая – утверждение мира в церкви – Pax Ecclesiastica.
   III Ефесский собор, распущенный царской властью, принес умиротворение церкви не столько своей незаконченной богословской работой, сколько самоотверженной решимостью двух заспоривших богословских школ успокоиться практически на пожертвовании спорной личностью архиепископа Нестория.
   Ha V соборе элемент богословско-догматический уже явно играет служебную роль, только как средство спасения единства церкви. Но задача единства церкви как задача морально-практическая по своей самодовлеющей сущности и ценности, стоя на первом плане в деле V собора, ничем не умаляет его достоинства. Наоборот, вопреки всем немощам человеческим, его оправдывает. Ею он святится. He понимавший этой телеологической правды собора Запад, позднее ее признавший и собор принявший, тем самым совершил свой выпавший на его долю подвиг любви к своим восточным собратьям и тем оправдал свое честное и добросовестное долгое сопротивление восточному, преимущественно императорскому, предприятию. He понимал, но принял в подвиге братской любви и доверия, во имя высшей цели – мира и единства церкви. В этом духовная красота добродетельной линии Запада.

Церковно-государственная система Юстиниана

   Время Юстиниана I – это после Константина Великого второй этап сложения христианской империи на Востоке и начало в собственном смысле периода византийского. Помимо обширных завоеваний империя мыслила себя монолитно христианским государством. A христианский император – уже не епископом только внешних дел церкви, как это сознавал Константин Великий, но и внутренних.
   Именно Юстиниан формулировал в своем законодательстве знаменитую с тех пор византийскую теорию симфонии двух властей.
   6-я новелла Юстинианова Codex' a Juris Canonici звучит так:
 
   «Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием, – это священство и царство. Первое служит делам божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят от одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому цари более всего пекутся о благочестии духовенства, которое со своей стороны постоянно молится за них Богу. Когда священство бесспорно, a царство пользуется лишь законной властью, между ними будет доброе согласие (συμφωνία')». Термин знаменитый!»
 
   Свою узаконенную власть в церкви Юстиниан понимал очень широко. Он назначал всех патриархов. За папой римским оставлена форма выборов. И Юстиниан мыслил их всех своими органами по управлению церковью. Характернее всего для Юстиниана его система управления богословской мыслью церкви. A именно – декретирование в области богословия и проведение в жизнь таких декретов путем сбора подписей патриархов поодиночке. Это – упразднение нормальной соборности, как и y нас при Петре Великом, при учреждении Синода.
   В области церковной дисциплины и управления законодательная деятельность Юстиниана опередила законодательство церковное. Из разрозненных соборных постановлений еще не составилось одного церковного кодекса. Юстиниан в своем «Кодексе» и в «Новеллах» синтезировал церковные узаконения и обычаи. Например, 123-я новелла является сводкой всех узаконений об епископах и клириках, 133-я – о монашестве и т.д. Эти законодательные сводки практически восприняты церковью как законы церковные. Они положили начало церковному «Номоканону», или «Кормчей».
   Ради выполнения на деле программы монолитной христианской империи Юстиниан, оставляя в стороне монофизитство, ультимативно обрушился на всех других еретиков и еще на оставшихся язычников.
   «Мы, – писал Юстиниан в 6-й новелле, – озабочиваемся и о хранении православной веры, и о благоустроении священства, чем надеемся получить великие блага от Бога и соблюсти твердый порядок в государстве». «Как скоро воцарился Юстиниан, – говорит позднейший хронограф, – он воздвиг великое гонение на эллинов и еретиков… и постановил, что только вера православных христиан признается государственной, и все церкви еретиков отдал православным». «Te, которые еще не крещены, – декретировал Юстиниан, – да идут с детьми и женами и со всеми домочадцами во св. церкви. Они немедленно должны крестить своих малолетних детей. A взрослые должны заранее поучаться писаниям, согласно с церковными правилами. Если они не будут креститься, ссылаясь на военную службу, или должность, или дела имущественные, и своих детей, жен, слуг и всех при них находящихся оставят в заблуждении и, таким образом, окажутся небрежными в этом деле, то описывать их имение и изгонять их из государства».
   Язычество еще держалось в Сирии: в Баальбеке культ Зевса (Юпитера) насажден был еще Александром Македонским. В Εгипте был культ Амона-Ра. В Нубии – культ Изиды. Ближе к столичным центрам, около Смирны и Ефеса, еще совершались открыто языческие богослужения.
   Юстиниан закрыл языческие храмы, везде обращая их в христианские церкви. Объявил своего рода миссионерские крестовые походы против язычников. Пользуясь этим призывом, глава несториан в Малой Азии Иоанн, епископ Ефесский, убедил креститься до 100 тысяч местного населения, еще не покоренного христианской мистикой. Конечно, успех этот в значительной степени объясняется «террористическими» по существу приказами Юстиниана, ради тотальной ликвидации всякого иноверия. Манихейство было распространено в высших кругах общества. И, однако, изобличенные в этом приговаривались к смертной казни – к утоплению в море или сжиганию на костре. Монтанисты еще продолжали существовать. He дожидаясь правительственных казней, они в эсхатологическом экстазе сами сжигались. Читая об этом в хронографах, наши старообрядцы этому подражали.
   Иудеев терпели, но они подверглись давлениям. Им было запрещено употреблять еврейский текст Библии, a тем более Мишну и весь Талмуд. Предписано Библию содержать только в греческом тексте LXX и в буквальном переводе Аквилы. Но иудеев спасало их всемирное рассеяние. Иудеи бунтовали и в Палестине, и в Александрии. Но упорные убегали в другие страны.
   Горшей оказалась судьба самарян. Они продолжали жить на одной своей старой территории около Неаполиса (теперь Наблус), где когда-то была Самария. Войска Юстиниана усмиряли и избивали самарян безжалостно. Историк Прокопий говорит, что истреблено было до 100 тысяч самарян.

Строительство Юстиниана

   Много государственных средств тратил Юстиниан на монументальное строительство. И в этом плане обессмертил себя созданием Св. Софии Цареградской. Константиновская Св. София сгорела во время народного бунта при Иоанне Златоусте. Перестроенная вновь, сгорела в 415 г. при Феодосии II; восстановленная, скромная по материалам и размерам, опять сгорела в 532 г. при самом Юстиниане, во время бунта νίκα. Спасенный мудростью Феодоры, благодарный Юстиниан задумал и осуществил строительство в своем роде уникальное. С 532 по 537 г., в рекордный срок, он создал храм – чудо истории, с его архитектурно смелым, висящим прямо над стенами куполом. Архитекторами его были Анфемий Тралльский и Исидор Милетский. Кельнский собор строился 500 лет. Римский Св. Петр – 350 лет. Даже наши соборы: Исаакий – 90 лет, московский Христа Спасителя – 50 лет. A Св. София – в одну пятилетку, когда нужны были долгие морские тяги для своза разноцветных колонн из разных развалин и концов империи: из Сирии – Баальбека, Египта.
   Еще до турок латинскими варварами IV крестового похода был изрублен на куски и растащен престол храма, составленный из сплавов золота и серебра, с богатейшими самоцветами. Златобуквенная молитвенная надпись, украшавшая его перед, была такова:
   «Твоя от Твоих приносим Тебе Твои, Христе, рабы Юстиниан и Феодора. Милостиво прими сие, Сыне и Слове Божий, за нас воплотившийся и распятый. И сохрани нас в вере Твоей православной и государство, которое Ты нам вверил, умножи во славу Свою и сохрани предстательством св. Богородицы и Приснодевы Марии!»
 
* * *
 
   Но … вот не конец еще соблазнам и не конец моей апологии Великого Юстиниана.
   12 лет прожил Юстиниан после V Вселенского собора и был свидетелем того, как все его героические предприятия для возврата в лоно кафолической церкви еретичествующих окраин империи не увенчались никаким сколько-нибудь значительным успехом. Между тем слепые в своем заносчивом упорстве еретические партии монофизитских диссидентов с увлечением продолжали свои шумные литературные споры. И надо признать, не без таланта. Крайний монофизит, епископ Галикарнасский Юлиан развивал свою доктрину об одной лишь видимости человеческой природы Христа. Плоть облекала, как привидение, одну божественную природу. Это приводило в восторг коптскую толпу. И положение умеренного, умного Севира Антиохийского, утверждавшего реализм и тленность плоти Христа, было крайне непопулярно. Его вульгарно бранили «фтартолатром», т.е. поклонником тления, за то, что он точно клеймил юлианистов «афтартодокетами», т.е. проповедниками нетленной и мнимой, призрачной человечности; еще острее – называл их «фантазиастами». Но эти «фантазеры» были соблазнительны для черни, как соблазнителен всякий для низов большевизм. Бесполезно состязаться с соблазненными подобным большевизмом низами. Их уже не превзойти никакими крайностями. To, что мы элементарно знаем теперь, неясно еще было «наивному» Юстиниану.
   Он, до маниакальности занятый спасением империи через компромиссы и демагогию, в своем грешном отрыве от общецерковного соборного мнения соблазнился впасть в старый свой грех – навязал церкви безумную демагогическую доктрину юлианистов путем принудительных подписей под автократическим декретом василевса. Это было актом безумия. Юстиниану исполнилось уже 82 года. («Кого Господь захочет наказать, то прежде всего отымет разум».) B отрыве от соборности Юстиниан оказался во власти искушения. И подверг искушению иерархию. Это было в последние месяцы перед смертью Юстиниана (в 565 г.).
   Почти современный ему историк Евагрий повествует так: «…издал эдикт, в котором тело Господа назвал не подлежащим тлению и не причастным естественным и невинным страстям и говорил, что Господь вкушал пищу точно так же и до страдания, как потом по воскресении, т.е. что будто бы всесвятое тело Его ни в вольных, ни в невольных «страстях» (эмоциях) не переживало никаких превращений или перемен с момента образования его в утробе и даже после воскресения. Василевс принуждал согласиться с этим учением всех иерархов» (Церковная история. IV, 39).
   Первым воспротивился ставленник Юстиниана, в свое время так угодивший ему Константинопольский патриарх Евтихий. Его арестовали в храме во время богослужения и подобрали группу епископов для кривосудия над ним. На суд он не пошел, был судим заочно за выдуманные мелочи, осужден и сослан в свой старый монастырь в Амасию (в Понте). На место Евтихия был назначен один из антиохийских пресвитеров, знаменитый канонист Иоанн Схоластик. Ο ереси Юстиниана пришли слухи и на Запад. Из Галлии епископ Низиерий писал императору увещание – отстать от ереси и по меньшей мере не преследовать православных. Патриархи Александрийский и Иерусалимский послали свои отказы от подписи еретического указа. Патриарх Антиохийский Анастасий успел даже собрать местный собор, епископы которого в числе 195 солидарно заявили, что они все покинут свои кафедры, но не примут учения «фантазиастов». Ο решении собора были извещены все многочисленные сирские монастыри. На это последовал указ самодержца о смещении Анастасия с Антиохийской кафедры. Анастасий уже заготовил прощальное послание к своей пастве, как вдруг пришла облегчающая весть о внезапной смерти Юстиниана. Тот же Евагрий (IV, 41) записал: «Потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее» (Евр. 11:40), то Юстиниан, в то время как диктовал постановление о ссылке Антиохийского патриарха Анастасия и единомышленных с ним иерархов, был поражен невидимо ударом и отошел из сей жизни. Таким образом, возбудив везде смуту и тревоги и при конце жизни получив достойное этих дел возмездие, Юстиниан перешел «в преисподние судилища».
   Новый василевс, племянник скончавшегося – Юстин II, сбросил камень, навалившийся на совесть иерархов, уже собиравшихся в столицу для подписи безумного указа. Указ Юстина отсылал епископов по домам, отложив всякие новости в делах веры.
   Прав Евагрий, что Юстиниан поражен был стрелой смерти провиденциально. Но он неправ в своем пристрастном суде современника, поторопившегося в раздражении послать Юстиниана в преисподнюю. «Бог предусмотрел… нечто лучшее», – скажем теми же словами послания к Евреям (Евр. 11: 40). Богу утодно было внезапной смертью избавить великого василевса от великого искушения и развенчания в глазах церкви. A церковь, возвышаясь над преходящими страстями времени, оценила иначе общий итог заслуг пред нею идейного императора. Она эту выдающуюся чету на троне христолюбивых василевсов – Юстиниана и Феодору – вскоре же канонизовала. Память их в нашем календаре 14 ноября.
   Как и в случае с Константином Великим и с нашим крестителем князем Владимиром, эта канонизация не суеверное приравнивание их к «Единому Безгрешному» («да не будет!»), a только благодарная признательность за великую ревность о славе и единстве церкви, и до наших дней еще ощутимую и как бы осязаемую в знаменитом законодательном «Кодексе» Юстиниана и его чудесном, как бы вечном цареградском храме св. Софии.

Внутренние движения в монофизитстве, разделявшие его

   Монофизиты были едины только в отрицании Халкидонского собора. В своих догматствованиях к началу VII в. они уже распались на 12 или 13 секций. Их разделили два вопроса: 1) о количестве природ во Христе и 2) об их качествах.
   Уже Евтихий, кроме единой природы во Христе, т.е. поглощения человечества Божеством, признавал еще и человечество Христа иным, отличным от нашего. Поэтому его и обвиняли в манихействе и докетизме.
   Диоскор Александрийский, не всегда себе равный в формулах, явно клонил к иносущию человеческой природы во Христе. Он писал: «Если кровь Христа κατά φυσιν есть кровь не Бога, a человека, то чем же Она тогда отличается от крови тельцов и козлов и пекла рыжей телицы? И она будет тогда кровь земная и тленная. Но да не будет того, чтобы мы назвали кровь Христову единосущной крови одного из нас по природе!»
   Тимофей Элур отошел уже дальше от остроты первоначального евтихиевства. Он начинал с утверждения: Тело Христа одной природы с нами. Оно – ομογενης, ομοφυης, ομοουσιος – однородно, одноприродно, односущно с нашим. Но это не есть природа, φυσις, одинакового с нами человека. Иначе чудесное рождение от Девы исключалось бы. Тимофей Элур прогнал от себя упорных евтихиевцев. И другие монофизиты скоро ушли от крайностей Евтихия.
   Феодосий Иерусалимский считал оскорблением для себя причисление eго к евтихиевцам.
   Ксенайя, епископ Иерапольский, исповедуя природу Христа единой, считал ее, однако, двойной и сложной (μια φυσις συνθετος διττη).
   Севир Антиохийский, самый даровитый и тонкий из монофизитов, уже вступил, придя в Египет, в богословский спор с крайним вождем монофизитства – Юлианом, епископом Галикарнасским. Севир сначала отрицал Энотикон Зинона, ибо там не было анафемы Халкидонскому собору. Он иронически говорил, что Энотикон – это не «соединительный» манифест, a διαιρετικόν – «разделительный» и «пустопорожний (κενωτικον)». Халкидонский собор Севир предавал анафеме не за то, что собор говорит о двух природах: «Никто не выставлял против него такого бессмысленного обвинения. И сами мы признаем во Христе две природы – сотворенную и несотворенную. Халкидонский собор подлежит анафеме за то, что он не последовал за учением св. Кирилла, не сказал: Христос из двух природ, εκ δυо φυσεων, что из обеих – один Христос; за то, что Халкидон отгородился от выражений: μία φύσις του θεού Λόγου σεσαρκωμένη, ενωσις καθ'ύπόστασιν, ενωσις φυσική».
   Это взгляд не столь огульно отрицательный пo отношению к Халкидонскому собору, как y Диоскора. Тут формула «две природы» не объявляется ни ошибкой, ни ересью. Севир признавал, что можно привести много мест из отцов церкви за «две природы». Но он добавлял, что эти выражения неточны, недостаточны, ибо написаны до Нестория. И кроме того, охватывают собственно не весь догмат, a лишь разные моменты бытия Сына Божия: «И мы признаем существенное различие двух, сочетавшихся воедино, естеств; мы знаем, что иная природа Слова и иная – плоти». Рассуждая отвлеченно, Севир признавал законными выражения: «два естества, две ипостаси, даже два лица». Но когда уже сочетались, тогда кончается право мысли разделять их. Получается единое естество, единая ипостась, единое лицо.
   Однако эта единая природа природа – μια φυσις есть сложная, συνθετος.
   Никакого слияния или смешения. «Я изумлен, – пишет Севир одному из своих противников, монофизитов же, – как можешь ты вочеловечение называть сложением – συνθεσιν, когда ты в то же время говоришь: «так что стало сразу одно существо и одно качество». Таким образом, единение y тебя началось слиянием и сложением, утратило свой смысл, ибо оно перешло в одну сущность».
   Единение (по Севиру) не произвело ни малейшей перемены в существе единосущного нам человечества Христа. Человечество осталось, чем и было, a не стало только кажущимся. Хотя различие природ усматривается только мысленно, но тем не менее они продолжают существовать реально, однако все-таки не самобытно. Не имеют для себя бытия, но суть две единицы. He одна ουσια и не одна ιδιοτης. Можно говорить о природах и после соединения, но только не пересчитывать их по пальцам.
   Наличность единой природы во Христе Севир пояснял указанием на единство энергии во Христе – μια ενεργεια θεανδρικη. Ибо природа – не ипостасна, не может действовать.
   Единый образ действия Севир пояснял хождением Иисуса Христа по водам. «Какой природе свойственно ходить по воде? Пусть ответят нам вводящие две природы после соединения. Божеской? Но разве свойственно Божеству идти телесными стопами? Человеческой? Но разве не чуждо человеку шествовать по жидкой стихии? Исчезли, как видим, твои две природы! Но для всякого, кто сознательно не закрывает глаза, ясно и бесспорно, что как Бог-Слово, ради нас воплотившийся, един и неразделен, так нераздельна и Его энергия, и Ему-то именно и свойственно ходить по воде. И в этом заключается вместе и богоприличная и человеческая сторона».
   Спор с Юлианом Галикарнасским возник по поводу вопроса, заданного Севиру одним александрийским монахом: Тело Христово тленно или нетленно? Севир ответил: «По учению отцов, оно тленно». За это противники Севира называли его последователем автартодокетов (αφθαρτοδοκεται), т.е. верящим только в «кажущееся, мнимое» нетление. A те им платили прозвищем фтартолатры (φθαρτολατραι), т.е. «поклонники тления». Эти строгие монофизиты упрекали Севира в уступчивости «синодитам» (по-сирски «синхудойе» – «соборяне»), т.е. защитникам Халкидонского собора. Что две природы и по соединении сохраняли свои свойства ιδιοτητες, это было им чуждо. Никаких вообще человеческих свойств. «Тленность» тела только подробность. Нет ничего вообще чисто человеческого. «Если, – рассуждал Юлиан, – тело Христово тленно (φθαρτον), то мы вводим различие в Слово Божие. A раз введено различие, то получаются две природы во Христе, и тогда к чему же мы без толку сражаемся против Халкидонского собора?» Юлиан ухищрялся быть точным. Он не вводил старомодного докетизма. И рассуждал так. Тело Иисуса Христа по смерти не разложилось. Но что это значит? Могло ли оно разложиться? Ведь в простом человеке, в нас, частичное разложение уже при жизни предшествует окончательному разложению по смерти: это – голод, усталость, старость, болезни. Все это так называемые παθη αδιαβλητα, «беспорочные страдания». Были ли они во Христе? Юлиан без запинки отвечал: «Их не было». Ну a как же страдания на кресте? Реальны они или только кажущиеся? Да, реальны, но могли бы и не быть, a приняты добровольно. Его человечество «единосущно» нашему, но… c оговоркой. Христос – второй Адам. Его человечество Адамово, но… до грехопадения. Мы сыны Адама падшего. Он же – первозданного. Наш состав: природа + грех + наказание за грех. Его – природа, чуждая греха, + наказание добровольное, «нас ради». Но так как природа Его все-таки человеческая, то, поскольку он нам «соприроден, постольку и единосущен», a не тотально. Наказание смертью в нас принудительно необходимо, ибо в нас и причина наказания – грех. Христу грех чужд. Значит, в Его природе не заложено необходимости страдания. Он страдал не по видимости только – δοκησει, a действительно. Но не по физической необходимости εξ ανανγης φυσικης, a добровольно – εκουσιως. B этом с Юлианом сходился даже и Севир. Таким образом, в каждом случае такого «добровольного» страдания Богочеловек «соизволял» на него.
   Искупительность страданий Христовых отрицала для Юлиана их «тленный» характер. Следовательно, «плоть Христова с самого начала была такой же, как она явилась нам по воскресении. И слезы Христа были нетленны, и плюновение божественно. A кто после неизреченного и неизъяснимого единства дерзнет говорить о двух природах, существах, свойствах, действиях, тот, как и говорящие о двух ипостасях и лицах, да будет анафема…»
   Каково же православное учение об этих подробностях?
   Юлиан, кроме монофизитских предпосылок, исходил еще из такого понимания первозданного человека, какого не знают ни церковь, ни Севир Антиохийский.
   Мы учим: первому человеку ничуть не чужды были ни голод, ни усталость, ни «тление». «Беспорочные страдания – παθη αδιαβλητα» – от начал естественных. С другой стороны, страдания Богочеловека в каком-то смысле «добровольны». В каждую минуту Он мог уйти от страдания. Но неизбежные природные страдания не исключались для Иисуса Христа. Он мог и не поститься, и не голодать. Но, раз приняв на себя подвиг поста, не мог после 40 дней не взалкать. Он в момент предательства не призвал 12 легионов ангелов, но добровольно пошел на истязания и крест, со всей полнотой их естественных страданий.
   Монофизиты тут мыслят иначе. Севир хождение по водам рассматривает как действие простое. A мы – как сложное. Наоборот, в страсти крестной мы мыслим просто: Он «благоволил взыти на крест», но тут же и в то же время Он уже и неизбежно страдал по естеству. A для Севира и Юлиана Господь не переживал неизбежной муки боли по своему человечеству, a еще предварительно соглашался на переживание болевых ощущений.
 
* * *
 
   Спор Севира с Юлианом разветвлялся, переходил в разгадки разных второстепенных казусов христологии, но «подслушивался» и православными и их заражал исканием ответов на изощренные вопросы.
   Юлиан утверждал, что тело Христово нетленно. A Севир – что тленно. И все человечество в Нем было ограниченно. Если Он голодал, то Он также по-человечески и не знал многого. За эти утверждения юлианистов обзывали «несотворенцами – ακτιστιται». A те севировцев – «неведомцами – αγνοηται».
   И православные на эти вопросы отвечали по-разному. Леонтий Византийский (V в.) полагал, что отцы церкви не решили этого вопроса. A Софроний Иерусалимский (VII в.) считал агноитство ересью. Следовательно, переносил всеведение во Христе на его человечество. Вопрос теоретически был недоуяснен. И это оправдывает его постановку монофизитами.

Тритеистские споры

   Термины ουσία, ύπόστασις, φύσις (усиа, ипостасис, фисис) усилиями целых поколений определены в своем содержании для интересов кафолической триадологии. Монофизиты, ради своей ереси, постарались как бы вновь их расшатать и отдать на слом. Но надо воздать должное консервативному чутью широких монофизитских масс. Они предпочли остаться в православных «противоречиях». Ведь все догматы антиномичны и не поддаются деспотизму логики. И монофизитские радикалы логики выделились в секту «тритеистов» – «трехбожников».
   B полемике с православными монофизиты упрекали их: «Если и после соединения двух природ во Христе вы утверждаете их наличность в Богочеловеке, то признайте до конца в Нем не только две природы, но и две ипостаси и два лица».
   Православные возражали: между «природой – фисис» и «лицом – просопон» нет знака равенства. Монофизиты твердили: «Нет, есть». Православные: «Во Св. Троице – три лица, но не три природы (естества)». A монофизиты дерзали говорить: «В каком-то смысле в Боге и три природы, и три существа». Вот куда вело патологическое (монофизитское) непризнание полноты вочеловечения Бога. Это дуалистическое признание материи, космоса и плоти неисцелимыми, непоправимыми, не подлежащими преображению и обужению.
   Даже из севирианских епископов так решили Конон Тарсский и Евгений Селевкийский. K ним на подмогу пристал внук покойной императрицы Феодоры, жены Юстиниана Великого, Афанасий и один александрийский грамматик Филипониан. Главным отеческим аргументом для них была одна фраза y Златоуста о Сыне, что «Он не есть некое существо (ουσία τις)». Из этого общего и невинного выражения фанатики-спорщики делали вывод: «Да, в Боге три лица, три ипостаси, три природы, три сущности» (!!). «Но, – оговаривались они, – в Боге все-таки не три божества».
   Иоанн Филопониан своими выкладками уже показывает нам, как в это время некоторые элементы, прошедшие церковно-богословскую выучку, от прежнего почти монопольного господства Платоновой философии перешли к философии Аристотеля. И в этом же споре пред нами выступают зачатки будущего средневекового западного спора номиналистов с реалистами. Филопониан, следуя за Аристотелем, говорил, что и фисис, и усиа – это только «общие понятия – κοινος λογος», a в реальности мы имеем дело с «конкретными единичными предметами – ατομα υποκειμενα». И выражение «Божество едино» – это только «общее понятие о природе Божества – о κοινος της Θειας φυσεως λογος». A в реальности существуют лишь «единичные предметы – ατομα υποκειμενα», или «ипостаси – υποστασεις». Каждый частный предмет или лицо есть сочетание «природы – φυσις» и ее в данном случае «реального индивидуального воплощения – ιδιοτης». Это «природа in concrete, природа, облеченная в ипостась, в лицо – προσωπον». Таким образом, для этих аристотеликов и в Боге, как и в людях, первичное данное – это «атомы-индивиды», a их усиа и фисис – это только отвлеченности. Мы, говорили тритеисты, исповедуем Единосущную Троицу Единым Богом. Но Троица есть единая сущность и природа (усиа не фисис), однако не по числу, a пo неотличимому тожеству Божества (ουκ αριθμω, αλλα τη απαραλλακτω της Θεοτητος ταυτοτητι). Если применять счет, то в Боге есть неких три существа, равных по божеству. Trinitas numerica и unitas specifica. Это – единство родовое, т.е. равенство (одинаковость) сущности, a не тожество ее, т.е. не нумерическое единство.
   Монофизиты начинали рассуждения по-православному: усиа в Боге есть «общее – τо κοινον, a ипостась есть частное – τо ιδιαζον». Но Григорий Богослов в свое время предвидел здесь фальшивые умозаключения и, предохраняя от них, разъяснил и подчеркнул, что степень реальности этих элементов (божеского и человеческого) в Боге и человеке обратно пропорциональна. B человеке различие реальнее общего начала. Человек как genus – родовое понятие есть только отвлеченность. Реальное же – это отдельный человек. B Боге наоборот: усиа реальнее ипостаси. Бог Един, лишь познается в Троице (Εις εστιν εν Τριαδει γνωριζομενος).
   B новой постановке спор на эту же тему возник среди самих последователей Севира, и именно между Дамианом Антиохийским (с 578 г.) и Петром Антиохийским (580 г.). B споре с филопонианами Дамиан говорил так: «He каждое Лицо Св. Троицы есть по природе и само по себе – Бог. Но они все три имеют в себе Общего им Бога (Κοινον Θεον), a именно присущее им божество (ηγουν ενυπαρκτον θεοτητα). И, соучаствуя в этом (т.е. в божестве) нераздельно (και ταυτης μετεχοντα αδιαιρετως), каждое из Них является Богом (είναι Θεον εκαστον). Каждое свойство (ιδιοτης) в Боге образует ипостась, лицо (υποστασιν, προσωπον)».
   Петр Антиохийский в этих рассуждениях своего предшественника Дамиана видел ересь. Если одно свойство (ιδιοτης) уже производит ипостась, то что же такое Отец, y Которого уже два свойства: Он родит Сына и изводит Духа? Да сверх этого и Его Личное
   Свойство «нерожденности и неисхождения» может быть сосчитано как третье свойство. Ужели в Отце надо помещать три ипостаси?
   B первом же утверждении Дамиана заключается и савеллианство, и тетрадитство, т.е. и слияние лиц, и их четверичность.
   Если единое Божество только как бы обитает – ενυπαρχει в Лицах, то эти Лица становятся только разными модусами единого Божества. A если есть, существует этот «общий всем трем Бог – Κοινος Θεος», a в то же время каждое из лиц есть Бог, то при трех лицах-богах общий всем им Бог будет неизбежно четвертым. Вместо Троицы – четверица.
 
* * *
 
   B области антропологии спор севириан и юлианистов разделил тритеистов опять на две половины: кононитов и филопониан. На вопрос Филопониана: «В чем тленность человеческой природы – в материи или в форме?» – Конон ответил: «В форме». Филопониан ответил тотально отрицательно: тленна и форма, тленна и самая материя. Воскресение будет в совершенно новых телах.
 
* * *
 
   Анархическая свобода сектантского богословствования вела к дальнейшим разделениям в монофизитстве. Вот как Β. Β. Болотов схематически рисует разветвления монофизитства.
   1. Евтихианство, сомневающееся в единосущии плоти Христовой с нашей.
   2.Монофизитство в целом, которое признает это единосущие.
   3. Уклонение от монофизитства в сторону евтихианства с пантеистическим оттенком (таков Бар-Судаили. Его положение: «вся природа единосущна с Богом» – не имело последователей).
   Разделение монофизитства на два главных потока –
   4. севириан и
   5. юлианистов,
   из-за вопроса частного – о тленности тела Христова, но при общей подкладке в виде вопроса o том, есть во Христе различие после единения или нет?
   6. Уклонение от севирианского монофизитства в сторону юлианистов в лице Стефана Ниова, отвергавшего различие природ после соединения.
   7. Уклонение юлианистов в сторону севириан, когда часть первых признала потенциальную тленность тела Христова, при его нетленности актуальной.
   8. Последовательное развитие севирианского монофизитства: агноиты, последователи александрийского диакона Фемистия, который утверждал: так как человечество Христово во всем, кроме греха, подобно нашему, a незнание (αγνοία) не есть грех, a есть свойство человеческой ограниченной природы, то и Христос действительно по человечеству не знал (а не казался только незнающим) того, что не свойственно знать человеку. Иоанн (11:34) и Марк (13:32) свидетельствуют о действительном его неведении.
   9. Последовательное развитие юлианского монофизитства – актиститы. Так как διαφθορά остается и при исповедании плоти Христа нетленной (αφθαρτον), если признавать ее сотворенной, то эти юлианисты и признали ее несотворенной – ακτιστον. Это было непоследовательно в принципе (в смысле отмены всякого различия), но последовательно с точки зрения основного положения Юлиана: человечество Христово подобно человечеству Адама первозданного. Следовательно, плоть Христова должна быть нетленной (αφθαρτον), но не ακτιστον – «несотворенной». В секте актиститов получилось, таким образом, противоречие между выводом и основанием юлианского монофизитства
   Отражение доктрины монофизитства на областях, смежны; с догматом о Богочеловеке: выделение из ортодоксального ceвирианства
   10.феодосиан и
   11. кононитов, или тритеистов, по вопросу о Троице. Подразделение тритеистов на:
   12. кононитов и филопониан , по вопросу о воскресении мертвых.
   Выделение в эпоху спора с тритеистами из массы феодосиан по-видимому крайних ортодоксалов, партии
   13.кондовавдитов.
   Спор между ортодоксальными феодосианами из-за терминологии в ученин о Троице: с одной стороны,
   14. петриты , которых их противники обзывали тритеистами с другой стороны,
   15. дамианиты
   (савеллиане и тетрадиты).
 
   Повторяем в заключение этого отдела: эта чуждая и Западу и на самом Востоке – другим православным негрекам – черта рационализирования над догматическими вопросами должна быть принята во внимание при постановке в нашу эпоху вопроса о воссоединении церквей. Нельзя подогнать все народы под одну мерку, тем более букву. Если греки и другие «восточные» не укладываются в латинские формы, то как же можно унифицировать в единой ментальности такие отличные от нас расовые миры, как Китай и Индия. Когда-то они выйдут из ученического возраста и переведут на манер своего мышления весь состав нашей классической догматики.

Политическая рама церковных событий от Юстиниана I (+565 г.) до Ираклия (610–641 гг.)

   Юстиниан Великий умер бездетным. Престол занял без возражений и борьбы племянник Юстиниана – Юстин II (565–578 гг.). Это была фигура незначительная. Человек слабый, подчинявшийся своей честолюбивой супруге Софии. При нем Ceверная Италия была отнята y Византии в 568 г. лангобардами.
   He вмешиваясь в церковные дела, Юстин II сделал одно большое благодеяние. Он сразу же по воцарении упразднил предсмертный афтартодокетский указ Юстиниана Великого, которым тот едва не сгубил свою репутацию православного и канонизованного василевса, и распустил с миром по епархиям всех епископов, уже собранных в столицу для подписания еретического указа.
   B 578 г., ослабев умственно, Юстин II должен был передать власть молодому красавцу генералу Тиверию. Императрица София была посредницей в этой сделке. Тиверий обещал жениться на Софии. Но, будучи уже тайно женатым, обманул ее. Когда умер Юстин и Тиверий воцарился окончательно, он заявил официально о своей жене, детях, a императрицу Софию объявил вдовствующей, с подобающим почетным положением.
   Преемником Тиверия (578–582 гг.) был зять его, генерал Маврикий (582–602 гг.). Византия продолжала существовать на основе системы не наследственной монархии, a узурпаторских захватов трона. Маврикий, каппадокиец, плохо понимал латинский язык и ввел окончательно в качестве официального государственного языка – греческий. Эта деталь символизировала уже совершившийся отход Восточной империи от власти над Западом. Маврикий был набожный человек, до экзальтации и способности к видениям. Но одновременно был и трезвым правителем, твердым и последовательным до суровости. He льстя никому и не приспособляясь, он возбудил против себя недовольство и на этом пути трагически погиб.
   Ведя всю жизнь войну с аварами и персами, Маврикий нуждался в военных контингентах. И, несмотря на свою набожность, должен был предпринять ряд ограничительных мер против колосально разраставшегося монашества. Он запретил принимать в клир и в монашество людей до отбытия срока военной и даже гражданской службы. Папа св. Григорий Великий протестовал против этого. И на Востоке иерархи были недовольны. Маврикий сделал уступки. От военных потребовал только три года обязательной службы, a от гражданских чинов – сдачи своего места подходящему заместителю с отчетом о ходе дела и нужными директивами.
   Воюя с аварами (или, по нашему летописному произношению, с обрами), народом монголо-тюркской помеси, вторгшимся в половине VI в. в Европу и покорившим всех славян южно-русской равнины, часть восточных и западных славян, Маврикий сталкивался и с нашими предками. Сохранилось сочинение «О военном искусстве» того времени, которое раньше приписывалось императору Маврикию. Теперь доказано, что автор его Маврикий, но не император. B характеристике наших предков интересна такая деталь: «…они так дорожат свободой, что их никак нельзя уговорить служить или повиноваться». Тем не менее вскоре в Византии мы видим целые наемные части из славян. Сюда подбрасывались и славяне-пленники.
   Во время похода за Дунай император Маврикий, сам экономный до скупости, раздражил свое войско одним неудачным шагом и на этом потерял голову. При заключении договора с аварским каганом в 601 г. Маврикий поскупился заплатить ему вымогаемые им 12 тысяч номисм (номисма – около 20 франков золотом) за 12 тысяч греческих пленников, и тот в отместку велел всех их перебить.
   Хронист говорит, что «с той поры все возненавидели Маврикия и злословили его и проклинали». Маврикий знал, что на этой почве против него интригует полковник Фока. И Маврикию было даже видение, что он и вся его семья попали в руки Фоки. Так оно вскоре и случилось. Войска, недовольные зимовкой 602 г. за Дунаем, возмутились и под водительством Фоки подошли к Константинополю. Маврикий пытался бежать, но был пойман и казнен вместе с сыновьями. По словам хронографа, Маврикий с христианским мужеством встретил беду, как Божие наказание за свои грехи, и не сопротивлялся. «И приведен был Маврикий, связанный, к гавани Евтропия. Убийца (Фока), желая увеличить мучения Маврикия печальным зрелищем, приказывает казнить в его присутствии пять сыновей его. Маврикий же, философствуя в несчастии, постоянно повторял: праведен Ты, Господи, и правы суды Твои. Няня, спрятав одного из царских сыновей, отдавала на убиение своего собственного, но Маврикий не допустил этого, a сыскал и отдал на казнь своего сына. Таким образом, став выше законов природы, Маврикий и сам прощается с жизнью. A окаянный Фока приказал головы царя и сыновей водрузить на трибунальском поле. И граждане выходили смотреть на них, пока они не загнили. И тогда злодей позволил отдать их желающим (для погребения). A жену Маврикия с тремя дочерьми заточил в монастырь. Спустя немного и их умертвил».
   Так как Фока продолжал потрясать своими жестокостями, то против него сразу же начались заговоры. Заговорщики вовлекли в это дело заточенную вдову Маврикия, Констанцию. Но, вследствие предательства, все было открыто. И Констанции, и трем ее дочерям отсекли головы. Сановника Елпидия, например, казнили с особой виртуозностью: выкололи глаза, отрезали язык, отрубили руки и ноги, бросили в лодку и в ней сожгли.
   Фока и на троне остался грубым солдатом, любившим вино со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Наружности он был довольно отталкивающей: коренастый, рыжеволосый, со сросшимися бровями, наглыми глазами и некрасивым, черневшим на лице шрамом. У хронографа (Дорофея Мономвасийского) записано такое сказание о Фоке: «Один богоносный муж, имеющий дерзновение к Богу, слыша о царских злодеяниях, возопил к Господу: Господи Боже! За что ты прогневался на народ свой и послал такого царя-тирана? За что такое наказание? Чем провинился народ Твой, что Ты предал его во власть такого кровожадного волка? И было этому богоносному мужу от Бога откровение: много Я старался найти царя похуже, чтобы наказать народ за его своеволие, но не мог найти хуже Фоки. A ты впредь не искушай судеб Божиих».
   Фоку с момента его кровавого воцарения не признавали некоторые части империи: Антиохия, Египет и Карфагенская Африка. B Антиохии был даже бунт. На таком фоне странно соблазнительно выделяются взаимные любезности Рима и Фоки. Римская знать, к которой принадлежал и папа св. Григорий Великий (ум. в 604 г.), имели побуждения вести линию против Византии и ее патриархов. Дружба с Фокой была Риму выгодна. Здесь уместно привести эпизод длительной борьбы Константинополя и Рима за первенство.

Спор о титуле «вселенский»

   Еще император Тиверий с 582 г., идя навстречу общему почитанию в Константинополе выдающегося аскета, постника и нищелюбца Иоанна, возвел его почти насильно на патриарший престол. Преклонялся пред Иоанном, прозванным в агиографии «Постником», и император Маврикий. По странной случайности западная церковная история рисует этого святого и смиренного подвижника как «человека, гордости которого не мог вместить целый мир» (Иоанн Диакон), или что он «под овечьей внешностью скрывал волчьи зубы» (св. Григорий Двоеслов). Все это из-за спора, поднятого папами Пелагием II и св. Григорием Великим, о титуле «вселенский» («икуменикос», «universalis»).
   Многое тут объясняется впечатлительностью и темпераментностью св. Григория. Но тем характернее для него как римского папы этот пункт конфликта. Св. Григорий лично знал св. Иоанна в Константинополе, когда еще жил там сам шесть лет в качестве апокрисиария папы. Знал о святости Иоанна и постничестве. И все-таки не удержался разразиться очень острым письмом в 593 г. к Иоанну, уже будучи сам папой. Пресвитеры Афанасий и Иоанн и исаврийские монахи жаловались папе Григорию на какие-то обиды, учиненные им в Константинопольском патриархате. Папа сразу принял их сторону и вот в каком тоне писал Иоанну: «Нескольно раз уже писал я собрату моему Иоанну, но от него ответа не получал. Кто-то другой, светский, под его именем писал мне. Если бы письма выходили из-под его пера, то я бы так не тревожился, я, который был о нем иного мнения, чем он оказался на самом деле… Спрошу тебя, святейший брат, до того ли дошло воздержание, что скрыл от своего брата то, о совершении чего знал? He было ли бы лучше, если бы эти уста ели мясо, чем источали ложь для обмана ближнего, как и Истина говорит: не то, что входит в уста, оскверняет человека, a то, что исходит из уст, это оскверняет человека, но да не будет, чтобы я думал что-нибудь подобное о Bac. Эти письма ко мне помечены Вашим именем, но не думаю, чтобы они были Ваши. Я писал блаженнейшему Иоанну, но вижу, что отвечал мне Ваш родственник – юноша, который о Боге ничему не научился, в сердце любви не имеет, в преступных делах всеми обвиняется, который, говорят, для многих тайными доносами умышляет смерть, не боясь Бога и не стыдясь людей.
   He верь ему, святейший брат, если ревнуешь об истине. Исправь скорее, чтобы, по примеру тех, которые близки к Вам, исправились и те, которые к Вам не близки. He слушай его… Он должен поступать по воле твоей святости, a не твоя святость – полагаться на его слова. Если слушать его, то я убежден, что невозможно тогда быть в мире со своими братьями. Я заявляю, что ссоры не хочу иметь ни с кем. Напротив, жажду мира со всеми, и особенно с Вами, так как искренно люблю Bac, если только Вы остались таким же, каким я Bac знал прежде. Но если Вы каноны не соблюдаете и постановления древних ниспровергаете, то я не узнаю Bac…» Иоанн в ответ на это обидное письмо спокойно послал Григорию акты своего собора, разбиравшего спорное дело пресвитеров Афанасия и Иоанна. И папа Григорий из актов, очевидно, убедился в своей неправоте, ибо в новом письме к Иоанну 595 г. уже ни словом не упоминает прежнего дела. A он обязательно припомнил бы его, если бы сам был прав, ибо письмо это опять обличительное, и именно по поводу титула «вселенский».
   Еще папа Пелагий II в 588 г. выразил этот протест, когда получил от Иоанна акты Константинопольского собора по судному делу над Антиохийским патриархом Григорием. Папа Пелагий подкрепил свой протест запрещением своему апокрисиарию в Константинополе, как раз будущему папе Григорию, сослужить с Иоанном. Так Григорий Великий получил как бы завет своего предшественника Пелагия II бороться с Иоанном. Григорий Великий в своих письмах упрекает Иоанна не столько в новаторстве употребления этого титула, сколько в позволении другим величать его этим льстивым, «глупым и гордым словечком – stulto ас superbo vocabulo». Римско-католические ученые (Бароний, Гергенретер) стараются доказать, что раньше титул «вселенский» в Византии не употреблялся. Но прοтестантский византолог Гельцер и наш профессор И. Д. Андреев доказали, что действительно в актах Юстинианова времени, и в греческих текстах, и в латинских переводах (в последних, правда, не везде) константинопольские патриархи часто титулуются «вселенскими». A именно: в приложении к патриарху Иоанну II на соборе 518 г., к патриархам Епифанию, Анфиму, Иоанну Схоластику, в новеллах Юстиниана и в других случаях.
   Юридическая и дипломатическая литература Юстинианова двора, как известно, очень часто подчеркивает первенство чести и даже власти римского первосвященника. Но одновременно, как бы в порядке некоторого дипломатического лукавства, выдвигает честь и достоинство столичного Константинопольского патриарха. В одной из новелл Юстиниана есть выражение: «Constantinopolitana ecclesia omnium aliarum est caput».
   И титуляция «вселенский» не без связи с этой тенденцией возвышения. Но, как во всем и всегда на греческом Востоке, в отличие от латинского Запада, все слова и титулы не имели точного юридического значения. Были полуриторикой. Вот свидетельство Анастасия Библиотекаря (IX в.), также бывшего апокрисиарием папы в Константинополе. «Когда я, находясь в Константинополе, часто осуждал греков за слово «вселенский» и упрекал их в тщеславии и гордости, они возражали, что не потому называют патриарха вселенским – икуменикос (что многие перевели словом «универсалис»), что он является епископом над всем миром, но потому, что он имеет начальственную власть над одной частью мира, в которой живут христиане. To, что греки называют вселенной – икумени, y латиниан означает не только «мир (orbis terrarum)», от которого в смысле «вселенной» и происходит название «вселенский», но также и «всякое жилище или обитаемое место». Икуменикос тут означало: «восточно-имперский, всегреческий, всевизантийский». Папа Григорий Великий воспылал гневом на патриарха Иоанна «не по адресу», не только в смысле лица, но и потому, что вкладывал в термин «вселенский» свое римское содержание. Сам католический защитник св. Григория и обвинитель св. Иоанна, кардинал Гергенретер, в конце концов признается: «Впрочем, y греков могло быть и другое понимание. Титул «вселенский» мог быть только красивым эпитетом, почетным предикатом, который не имел такого значения. Титул мог означать просто «христианский, кафолический». Так как для многих понятие вселенной совпадало с понятием Римской империи, то титул мог указывать на главного патриарха Восточной империи или, по аналогии с католикосом армянским, – на высшего иерарха, юрисдикция которого простиралась на целое, тогда как другие управляли только частями». Да, именно так: икуменический, т.е. столичный, имперский, византийский, всегреческий.
   Один из полемических аргументов папы Григория такой: «Если бы кто-нибудь в Константинопольской церкви получил такое имя, которое сделало бы его судьей над всеми, в таком случае вселенская церковь (чего да не будет!) поколеблется в своем основании и впадет в заблуждение тот, кто назовется вселенским».
   A впоследствии папа Николай I, Иоанн VIII, Лев IX и др. разве не развивали догматических теорий о папе как судии над всей церковью?
   Значит, папа св. Григорий Великий мыслил о высоком достоинстве папы не по-ватикански.
   Таким образом, патриарх Иоанн не сделал ничего, расходящегося с его святым аскетическим характером. Он сам не именовал себя «вселенским», но не думал и протестовать против установившегося обычая. Затем и самый термин «икуменикос» в греческом понимании не был столь юридически определенным, как понимал его папа Григорий, боровшийся за реальное господство римского первосвященника под контрастным титулом «servus servorum Dei» («раб рабов Божьих»).
   B этом смысле он был последователен. Когда Александрийский архиепископ Евлогий по смерти Иоанна Постника (596 г.) отказался величать его преемника Кириака «вселенским» и льстиво написал об этом папе Григорию, назвав самого Григория «вселенским», да еще прибавил, что поступил так «по повелению папы», то Григорий ему возразил: «Прошу тебя более не употреблять слова «повелел». Знаю, кто я и кто ты: ты мой брат по сану и отец по жизни. Я ничего не повелевал. Я только советовал, и даже этот совет мой ты не строго выполнил… Я просил тебя не давать этого титула ни преемнику Константинопольскому, ни кому-либо другому, a ты приложил его ко мне. Прочь все титулы, питающие тщеславие и нарушающие любовь!»
   Вот на фоне такой-то борьбы с Константинополем, т.е. с патриархом Иоанном и императором Маврикием, папа Григорий Великий и выразил вместе с римским народом (т.е. знатью) особое благоволение к убийце Маврикия – Фоке. После кровавого воцарения Фоки папа Григорий писал ему: «Слава в вышних Богу! Да веселятся небеса, да торжествует земля» (Пс. 95:11). Да радуется весь народ империи, глубоко опечаленный до сего дня, твоим славным деяниям! Да радуется каждый свободе, наконец возвращенной под скипетром благочестивого императора!» В Риме с особой помпой чтились портреты Фоки и супруги его Леонтии, поставленные св. Григорием в церкви св. Кесария в Латеранском папском дворце. A на римском форуме воздвигнута колонна с почетной надписью Фоке. В своих письмах папа Григорий изливает щедрые похвалы Фоке. В благодарность за такую преданность ему Рима Фока, уже по смерти св. Григория Двоеслова (ум. в 604 г.), отдал в 607 г. папам здание римского Пантеона, обращенное с тех пор в храм Санта Мариа, запретил своим Константинопольским архиепископам именоваться «икуменикос» и писал, что «апостольская кафедра блаженного апостола Петра была главой всех церквей». Подобные заявления греческих императоров, имевших свой канонический голос в делах церкви, питали догмат папства и ставили греческую церковь позднейшего времени в глазах римлян в положение «отступницы».
   Фока своим переворотом накликал на себя войну с Персией, ибо убитый император Маврикий был союзником и другом персидского царя Хозроя, которого он поддержал в гражданской войне. Фока, сознавая слабость духа своих войск, пытался вынудить y собора епископов особую меру поощрения воинам. Он просил заранее объявить мучениками и канонизовать тех, кто падет в этой войне. Добиться этого не удалось. Вальсамон сообщает о спорах епископов по этому вопросу. Многие ссылались на 13-е правило Василия Великого: «Как мы причтем к мученикам тех, которые убивали на войне, тогда как Василий Великий не допускал их, как имеющих нечистые руки, к причащению в течение трех лет?» A когда многие священники и один епископ соглашались с царем и признавались, что они сами участвовали в сражениях и убивали, то собор пo 43-му правилу Василия Великого хотел запретить им священнослужение. Но многие, которые были и сами на военной службе, возражали против этой строгости святого отца и утверждали, наоборот, что воины достойны даже награды. Спор кончился ничем. Едва ли бы кончился иначе даже и в наше время…
   Негодование на Фоку прорвалось на очередном празднике на ипподроме в 609 г. Упрекая Фоку в пьянстве, голоса кричали: «Опять ты нагрузился из кувшина! Опять потерял разум!» Фока распорядился отомстить. Префект одних обезглавил, других побросал в мешках в море, третьих лишил отдельных членов тела. Озлобленный народ ответил поджогами и бунтом. Восстал полководец Африкий Ираклий, прибыл с флотом в Константинополь. 5 октября 610г. Фока был свергнут. Хронограф повествует: «После того как Фока был разбит, один вельможа – Фотин, оскорбленный Фокой в лице своей супруги, с толпой воинов вошел во дворец и, бесчестно стащив с трона окаянного Фоку, сорвал с него царскую одежду и, надев черное рубище, a на шею цепь, в таком бесчестном и жалком виде представил его Ираклию. Ираклий, посмотрев на Фоку, сказал: так-то, окаянный, ты управлял государством! A тот, как человек отчаянный, ответил: ты будешь управлять лучше. Тогда Ираклий приказал сначала отсечь Фоке руки и ноги, a потом живым резать на куски; тайные члены отсечь и привязать к копьям за безмерные осквернения, какие совершал Фока; в заключение – отсечь голову и обезображенный труп мрачной памяти Фоки сжечь на так называемом бычачьем рынке», без христианского погребения. Так кончали жизнь христианские императоры! И народ вновь умел почитать новых царей и воздавать им почти религиозное поклонение!
 
* * *
 
   Тяжко было положение хотя и способного и молодого Ираклия (610–641 гг.). Наследие власти было безотрадное: пустая казна, плохая армия и напор двух врагов: авар и персов.
   Персы захватили в 611 г. Кесарию Каппадокийскую; в 613 г. – Сирию; в 614 г. – Иерусалим; взяли в плен патриарха Захарию и вывезли древо Креста Господня; в 615 г. – Египет; в 616 г. – Ливию и Киренаику; в 617 г. пришли в Халкидон, встали лицом к лицу пред Константинополем. С захватом Египта Константинополь лишился южного хлеба. Исчез для избалованных жителей столицы хлебный царский паек. Объективно говоря, положение было отчаянное. Ираклий думал, что для него неизбежно бегство в Карфаген, откуда он и пришел. Но правящая верхушка во главе с патриархом Сергием связала Ираклия клятвой в Св. Софии, что он останется. Это был 618 год. Составили программу защиты государства, и она блестяще осуществилась.
   Нужно было избрать из двух врагов одного, a другого привлечь в союзники. Ираклий решил привлечь на свою сторону врага северного с расчетом, что эти молодые варвары могут поддаться эллинизации, что оказалось исторически благовременно. Славяне устали от толчков переселения народов и с вожделением добивались спокойной оседлости на культурной почве Ромейской империи. Ираклий открыл ворота славянам – хорватам и сербам, которые массами влились на их будущую историческую территорию и осели на ней окончательно. B тот же момент массами и крестились. Славяне в войсках аваров составляли преобладающее большинство. Принимая в пределы империи славян, Ираклий этим в корне ослаблял аварские силы и подготовлял их полный государственный конец.
   Хосров Персидский, по словам хронографов, на своем знамени начертал религиозную победу над христианством. Такое знамя придавало новую силу исконному наступлению Азии на Европу. Но оно же давало в руки Ираклия и усиление лозунга самозащиты не только эллинства, византинизма, европеизма, но и самой христианской веры. Поход на персов приобрел характер крестового похода.
   Ираклий взял верх над персидской армией ударом не в лоб, a обходом. Флот Ираклия сделал глубокий десант в Киликии, в тыл персам, наивно стоявшим под Константинополем. Малая Азия была очищена. Другим десантом со стороны Черного моря в Армении и Закавказье Ираклий проник в самую Персию. Северо-кавказские тюрки и хазары примкнули к Ираклию в этом походе.
   Но Хосров перехитрил Ираклия дипломатически. Он подговорил авар напасть на Константинополь в отсутствие Ираклия. Летом 626 г., когда Ираклий был в Персии, аварский каган со 100-тысячным войском из разных народов, в том числе и из балканских и южнорусских славян, подошел к Константинополю с европейской стороны, a персы собрались с азиатской. Каган гордо предложил византийцам сдаться, ибо деваться им некуда: или птицами улететь ввысь, или рыбами уплыть в море. Но градоначальник германской крови Бон и патриарх Сергий (из сирийской фамилии) проявили большое мужество. Они вдохновляли народ молениями и религиозными процессиями. Наконец неприятели начали решительный штурм, который длился 9 дней: с 31 июля до 8 августа. Осаждающие надломились. Каган сжег осадные машины, и вражеское войско отступило. Вот в память этой чудесной победы и написано было и установлено императором Ираклием известное ликующее «неседальное» пение – Ακαθιστος Υμνος (акафист) Пресвятой Богородице.
 
   Τη ύπερμάχφ στρατηγώ τα νικητήρια,
   Ως λυτρωθεϊσα των δεινών ευχαριστήρια.
   Αναγράφω σοι ή Πολις σου, Θεοτόκε.
   Άλλα ώς έχουσα τо κράτος άπροσμάχητον,
   Εκ παντοίων με κινδύνων έλευθέρωσον,
   Ινα κράζω σοι Χαίρε, Νυμφη ανυμφευτε.
 
   Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице: но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная.
 
   У историка Византии Папарригопуло читаем по этому поводу такое замечание: «Прошло с лишком 1200 лет после установления при Ираклии чина этого акафиста. Византийская держава была урезана, пала, восстановлена, опять пала, и в нашем веке некоторая часть ее опять получила политическую независимость. Но, несмотря на такие перемены, после длинного ряда веков во всякой греческой стране, в Афинах и в Константинополе, в Фессалонике и Смирне, на Крите и на Хиосе, вечером в пятницу 5-й недели Великого Поста акафист Богоматери не перестает побуждать нас к благодарности Всевышнему за спасение эллинизма, соединять тех, которые разделены насилием, и наполнять сердца наши надеждами на лучшее будущее!»
   Хотя наши русские предки под командой аварской азиатчины и были побеждены заступничеством Богоматери, но мы, во имя христианства, радуемся вместе с греками этой победе. Важно знамя борьбы, a не то, какая народная масса гонится в качестве пушечного мяса. И теперь этот соблазн нередко повторяется.
   После этой победы Ираклий спокойно мог воевать в Персии и добился победного мира от сына Хосрова, Сироя, в 628 г. Все до рек Аракса и Евфрата возвращено было Византии. Святой Крест был возвращен, и его несли перед Ираклием при триумфальном входе последнего в Константинополь. В 629 г. Ираклий сам отвез в Иерусалим древо Креста Господня и сам 14 сентября водрузил его на прежнее место, при пении:
 
   Σώσον, Κύριε, τον λαον σου και ευλογησον την κλήρονομίαν σου, vικaς τοις βασιλευσι κατά βαρβάρων δωρουμενος, και τо σον φυλάττων δία του Σταυρου σου πολίτευμα.
   Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достоянiе Твое, победы царям на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя крестом Твоим жительство.
 
   Дело восстановления сил империи Ираклием было доститнуто. Но следующее десятилетие принесло ему новые заботы. Враг с Востока возродился с новой силой – через религиозное движение Ислама. Опять опасности, опять заботы о целости империи. Опять вторжение императоров в дела веры ради политических целей. Это и породило новую очередную ересь – монофелитство.
   Вообще жизнь Восточной церкви, все более удалявшейся от связи с Западом, ориентализировалась по своим интересам. На Востоке произошли y кафолической церкви громадные потери. Армения, Сирия, Египет отпали в массах от православия. Это была форма тогдашних национальных самоопределений. Эти отпадения и забота об их «исцелении» составляют главный нерв церковно-государственных интересов Восточной церкви VI и VII вв.

Отход от православия по националистическим мотивам. Отпадение Армении.

   Споры о Халкидонском соборе подготовили церковное отпадение армян. В данном случае дело шло о территории вне Византийской империи. Но более внимательная политика императоров к чужой национальности могла бы предупредить и эти религиозные отчуждения и отпадения.
   Армении политически приходилось играть на двух ориентациях: на византийской и персидской. Смотря по моменту, приходилось угождать то одному, то другому из двух сильных соседей.
   Получая своего архиепископа от начала из Кесарии Каппадокийской, Армения имела своим представителем на I Вселенском соборе сына св. Григория Просветителя, архиепископа Аристакеса (по-армянски – Редакеса). Но со времени блестящего и често любивого архиепископа Нерсеса I (ум. в 374 г.), который стал прозываться, ссылаясь на происхождение армянской церкви от апостола Фомы, католикосом, была выдвинута при дворе мысль об автокефалии. И преемника Нерсеса, Иусика, армянский царь Пап уже не посылал посвящаться в Кесарию Каппадокийскую, a провозгласил архиепископом y себя дома. Так автокефалия армянской церкви была установлена явочным порядком. Это произошло в момент дружбы с персами, в пику грекам. Кесария бессильно протестовала. На II Вселенский собор греки армян не пригласили, и вести о постановлениях собора дошли до Армении лишь впоследствии.
   Национализация армянской церкви естественно возрастала и укреплялась. С 397 по 448 г. (51 год!) ею правил последний потомок св. Григория Просветителя, знаменитый Сахак (Исаак) Великий, реформатор своей церкви и переводчик Священного Писания на армянский язык. В это время греки владели одной половиной армянского царства, a персы другой. Затем греки сдали всю Армению персам. Император Феодосий II опять вернул греческую половину Армении под свою власть. Но за все это время греки раздражали армян, и симпатии армян склонились на персидскую сторону. Вскоре освободились от персидской власти и мечтали об освобождении и от греков. Исаак Великий временно оказывался и светским правителем Армении. к грекам, таким образом, относился как к национальным врагам.
   Он не ходил посвящаться в Кесарию. И когда Малая Азия стала канонически зависящей от нового возглавителя, Константинопольского патриарха, то и к Константинополю армянские католикосы также повернулись спиной. В 400 г. св. Иоанн Златоуст послал в Армению постановление Константинопольского собора о праздновании Рождества Христова и Богоявления раздельно, по римскому обычаю. Исаак даже не ответил. Армянская церковь осталась при старом обычае, даже до сего дня.
   Персы враждовали с греческой культурой y армян и истребляли y них греческие школы. В момент персидской ориентации армяне действительно решили освободиться от греческого влияния в церковной сфере. В этом был пафос великой национальной реформы Исаака Великого, изобретения армянского алфавита и перевода всех священных и богослужебных книг на армянский язык. До этого по инерции богослужение совершалось еще по-гречески. В великом деле перевода всего Священного Писания на армянский язык греки приняли косвенное участие, выразившееся в том, что посланным в Византию переводчикам указали и дали наилучшие тексты библейских книг. Но за непризнание армянами их церковной зависимости от Кесарие-Каппадокийской митрополии считали армян раскольниками. На III Вселенский собор армянам, по-видимому, не присылали приглашения, и в Ефесе от армянской церкви никого не было. Ο постановлениях III Ефесского собора армяне также не получили прямого извещения и впоследствии узнали о них только косвенно.
   Однако несторианский спор захватил армянскую церковь с другой стороны, негреческой. Армяне охотнее, без особых опасений углубляли свое бытовое и культурное общение с сирийскими церквами, существовавшими и под персидской властью. Осужденные на Ефесском соборе 431 г. несториане оправдывались тем, что их учение древнее, отеческое, изложенное в творениях Диодора Тарсского и Феодора Мопсуестийского. Несториане составили из соответствующих цитат этих отцов целую книгу и перевели ее на языки армянский и персидский. Боясь соблазна армян, епископы греко-сирийские Акакий Мелитинский и Раввула Эдесский писали к епископам армянским, чтобы те не принимали сочинений Феодора Мопсуестийского. Армянские епископы оказались очень усердными к охранению православия. Они составили в 435 г. собор и осудили на нем и Нестория, и Феодора Мопсуестийского, т.е. пошли дальше греков. Греки осудили Феодора только на V Вселенском соборе. Через этот собор 435 г. армяне, по существу, приняли и Ефесский собор 431 г. И впоследствии армянская церковь стала цитировать все три первых вселенских собора. Для проверки себя армяне послали депутацию к Проклу Константинопольскому, прося дать отзыв о мнениях Феодора Мопсуестийского и о взглядах Акакия и Раввулы. Вот тут-то Прокл и написал свой τόμος προς αρμενίους, осудив в нем несторианство. Но армянские монахи остались недовольны, что Прокл не осудил прямо Феодора Мопсуестийского. В этом выразился уже монофизитский дух армянских монахов, симпатизировавших аполлинаризму, принимавшемуся за Кириллово богословие.
   В это время Армения уже почти вся была под властью персов. Среди правящей армянской аристократии велась усиленная пропаганда в пользу персидской религии огнепоклонства. На церкви и монастыри накладывались тяжелые налоги. Наконец, последовало свыше предложение генерально отступиться от христианства. Епископы дали царю персов достойный ответ и соборно постановили с оружием в руках защищать веру. Соборное послание звучит решительно: «Да поднимется рука брата на брата родного, если он отречется от заповедей Господних. И отец без сострадания да пойдет на сына и сын на отца. И да не боится более жена поднять руку на мужа вероломного, и да восстанет слуга на господина…» Так в исторической конкретности практически разнообразно переживается долг христиан.
   Руки армян протянулись к Византийской империи, взывая о помощи. Но ни Феодосий II, ни Маркиан не имели силы пойти против персов. Произошло внутреннее восстание. Персы его подавили. Вождь восставших Вартан I и 1036 павших с ним в битве были канонизованы, равно и казненный католикос Иосиф и иже с ним. Это был 451 год, т.е. год Халкидонского собора. Армении было не до него. Но и греки не делали достаточных усилий к привлечению армян. Формально греков оправдывала «заграничность» армянских епископов. Ведь соборы были «имперские». Ho… империя не вселенская церковь. Еще мелочнее упрек армянам, что они с греческой точки зрения входят в митрополию Кесарии Каппадокийской и потому как бы не имеют нужды в особом представительстве на соборе. Это иллюстрация помрачения церковного сознания под грузом национальной слепоты.
   С момента косвенного привлечения армян к несторианским спорам несторианство запечатлелось в Армении как главная ересь, a Кирилл Александрийский, наоборот, как великий столп православия. Но Халкидонский собор как бы недостаточно осудил Нестория, ибо не осудил поименно его учителей. Армения через Сирию заразилась всеми предубеждениями против «халкидонцев».
   Армянские богословы, отойдя от греков, разучились понимать греческий язык и различать тонкости терминов: «фисис», «усиа», «ипостасис». По примитивности армянского языка эти термины передавались одним армянским словом инутиун. Таким образом, две природы Халкидонского собора были поняты как два лица. В то же время вся агитация монофизитов, противников Халкидона, была понятной армянам и вызывала y них симпатию. A сама сбивчивая агитация византийских императоров, их отступническая от Халкидона церковная демагогия с Энотиконами и иерархами, их подписывавшими, только утверждали армян, что они правы, воздерживаясь от принятия Халкидона, ибо и византийская церковь ищет истины на путях освобождения от Халкидона. В это время, в 491 г., армянский собор в столице Вагаршапате принял Энотикон Зинона и осудил равно и Нестория, и Евтихия. Отверг и Халкидонский собор, как якобы утвердивший «два лица». Постановление Вагаршапатского собора 491 г. звучит так: «Мы, армяне и греки, грузины и агване, исповедуя единую истинную веру, завещанную нам святыми отцами на трех вселенских соборах, отвергаем такие богохульные речи (т.е. что во Христе два отдельных лица) и единодушно предаем анафеме все тому подобное».
   Этот собор и стал историческим водоразделом между греческим православным и армяно-грегорианским исповеданием на все века. A временно отколол от греческого православия и грузинскую церковь. На соборе в Вагаршапате приняли участие и соседние католикосы Грузии и Агвании. Это все значит, что Армения, принявшая Энотикон (правда, в своем толковании), соблазнена была к отделению самими православными императорами.
   Новый собор в Довине (527 г.) еще больше углубил разделение. Собор постановил признавать во Христе одну природу. Для того чтобы нагляднее выразить мысль об этом единоприродии, подтвердил – праздновать Рождество Христово и Богоявление в один день, 6 января. Объясняется это тем, что Христос в одно и то же время и Бог и человек. Рождество утверждает человеческую природу, a Богоявление – божественную. С этой же вероучительной целью и под влиянием нового монофизитского учения Юлиана Галикарнасского о нетленности тела Христова было постановлено совершать таинство евхаристии на пресном хлебе и на одном вине, без примеси теплой воды. Тут же предписано и монофизитское добавление к трисвятому слов: «распныйся за ны». Об этом соборе впоследствии католикос Григорий VII (1294–1306 гг.) писал: «Всему Востоку известно, что десять епископов на Довинском соборе переменили почти весь закон, который от блаженного Григория оставался y нас ненарушенным».
   Тогда же было запрещено армянам путешествовать в Иерусалим на богомолье и входить в общение с греками. Собор этот, несомненно, продиктован был противогреческими настроениями, ибо с воцарением Юстина I (518 г.) в Константинополе началось торжество Халкидонского знамени. A персы из-за внутренней политической смуты очень ухаживали за армянами и расширяли формы их самоуправления. И даже с 518 г. дали им национального армянского князя.
   Как бы в параллель Халкидонскому собору собор Довинский присвоил армянскому католикосу титул патриарха, ибо на Халкидонском соборе названы патриархами: Римский, Константинопольский, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский…

Армения от Юстиниана до Ираклия (565–610 гг.)

   В отделившейся армянской церкви происходили брожения, которые могли повести к церковному воссоединению армян с греками. И временно такое воссоединение имело даже успех. Оно естественно усилилось во время объединительной и компромиссной политики Юстиниана. Осуждение «трех глав» (V Вселенский собор), формула Юстиниана «Един от Св. Троицы распят» – все это не могло не возбуждать надежд на воссоединение армян с греками. Юстиниан подчеркнуто ухаживал за греческой частью Армении, наводил там порядки, уничтожал злоупотребления греческих чиновников, строил церкви и монастыри. На V Вселенском соборе 553 г. армянская церковь, формально не представленная, мыслилась как бы в союзе с церковью греческой. В знак братского единения читано было на соборе послание католикоса Исаака Великого к Проклу Константинопольскому, ибо в нем осуждались сочинения Феодора Мопсуестийского, письмо Ивы и сочинения блаж. Феодорита против Кирилла.
   Армянское восстание против персов 571 г. под водительством Вардана II усилило симпатии к грекам. Хотя эта семилетняя борьба, как и первое восстание Вардана I сто лет тому назад, была персами подавлена, но в 589 г. она перешла в военный союз армян с греками, ибо император Маврикий вмешался во внутренние усобицы персов и посадил на престол Хосрова. Хосров уступил Маврикию часть Армении и половину Грузии. С этого момента поднялось движение за соединение с греками. Пошли споры, соборы, в результате – подчиненные грекам армяне в большинстве соединились с ними и избрали себе для греческой половины Армении своего, православного, католикоса Иоанна III, который и управлял ими до 616 г., когда был уведен в плен Хосровом, захватившим всю Малую Азию.
   Грузинский католикос Кирон, или Кирион, также перешел на сторону греческого православия, т.е. Халкидонского собора, и этим ликвидировал почти 70-летнее вовлечение своей церкви в монофизитство под влиянием соседей-армян.
   Но католикосы персидской Армении собирали соборы, усердно проклинали Халкидонский собор и благословляли формулы своих соборов: Вагаршапатского 491 г. и Довинского 527 г. Ввиду выяснившегося перехода грузинского католикоса Кирона на сторону Халкидонского собора армянский католикос вновь собрал в 596 г. собор в Довине и постановил разделиться с грузинами под страшными клятвами: «Мы приказали об иверийцах – не иметь с ними никакого общения ни в молитве, ни в еде, ни в дружбе, ни в кормлении детей. He ходить к кресту, прославленному в Мцхете, не принимать их в наши церкви, удаляться от браков с ними; только покупать и продавать, как евреям». Эта ссора с армянами помогла грузинам закрепиться в греческом православии.
   В начале VII столетия (611–617 гг.) произошло победоносное нашествие Хосрова и захват всей Армении. Во враге греков, Хосрове, армянские католикосы нашли друга по их противохалкидонству. Персы понудили всех армян бывшей греческой части отречься от Халкидонского собора. Для этого Хосров даже собирал собор при своем дворе, после чего своим указом повелел всем армянам принять веру их католикосов. Но Ираклий вскоре победил Хосрова и снова освободил совесть «халкидонцев». Ираклий повел противоположную политику и достиг временно воссоединения армян. Это происходило уже в русле общей вероисповедной политики Ираклия и на фоне начала движения арабов и распространения монофелитства. В связи с этими событиями мы и вернемся вновь к Армении.

Церкви сирского языка в Персии. Персидские (халдейские) христиане (поздние несториане)

   Никогда сами себя они не называли несторианами. Несторий к ним прямого отношения не имел и вообще сам никаких еретических церквей не устраивал. Название «несториане» к персидской, или халдейской, церкви приложено извне православными греками и монофизитами. Удобной национальной базой для отделения от греко-кафолической церкви еретических церквей сирского языка явилась Персия. Просветительным центром для этой сирской церкви служила пограничная Эдесская школа. Характерно письмо профессора этой школы Ивы к Марису, епископу Ардаширскому, т.е. епископу столицы Персии – Селевкии Ктезифона на нижнем течении Тигра (ныне Багдад). Сочувствие персидских сиро-христиан антиохийской христологии (а не александрийской – Кирилловой) по их эдесскому воспитанию понятно. Вследствие страшных гонений на христиан со стороны персидского правительства – в них видели духовных изменников в пользу греков – персидские христиане раньше всяких богословских споров и ересей сочли нужным, для самосохранения, сбросить с себя зависимость от греческого антиохийского патриарха. Персидские христиане на соборе 410 г. объявили свою автокефалию под главенством своего католикоса. Значит, это было за два десятилетия, когда стала известной и заклейменной отлучением ересь, окрещенная несторианством. Местный собор 423 г. в Селевкии Ктезифоне, удаляясь от Антиохии, запретил всякие апелляции к своему бывшему главе, антиохийскому патриарху. Таким образом, учинена, как и армянами, эта сирская автокефалия явочным, т.е. неканоническим, путем. Уже после III Ефесского собора персидская церковь соборно признала и объявила, в духе антиохийского богословия, догмат о полноте двух природ во Христе.
   В 449 г. Ива и другие эдесские ученые были изгнаны греческой императорской властью из Эдессы. Они перекочевали в Персию, ближе к Тигру, в Низибию и там возобновили свою школу, окончательно закрытую в Эдессе Зиноном в 489 г. Из низибийских деятелей после Ивы особенно выдавался Варсума, митрополит Низибийский (не тот, который действовал на разбойничьем соборе 449 г.). Под его руководством после появления Энотикона Зинона 482 г. в империи национальная персидская церковь собралась в 484 г. на собор в Бет-Лапате (в Сузиане) и провозгласила в первый раз свое доктринальное отделение от церкви греческой.
   Через два года, в 486 г., католикос Акакий, получивший образование в Эдесской школе, так сформулировал веру персидской церкви: «Что касается воплощения Христова, наша вера должна состоять в исповедании двух природ: Божества и человечества. Но Божество, пребывающее с его свойствами, и человечество – с его, мы объединяем в едином прославлении. И единое поклонение подобает различию природ, по причине совершенной их связи и нераздельности Божества и человечества. Α κто думает или учит других, что страдание или изменение прирождается Божеству нашего Господа, или не соблюдает относительно единства лица нашего Спасителя исповедания Бога совершенного и человека совершенного, да будет анафема».
   И с точки зрения акта единения 433 г., и с халкидонской точки зрения здесь нет по внешности ничего еретического. Это старая антиохийская доктрина без communicatio idiomatum и без ενοσις υποστατική. Bсe дело было в расхождении 1) из-за лиц (Феодора Мопсуестийского, Нестория) и 2) из-за политической необходимости отделения. Сами себя персидские христиане называли восточными христианами или халдейскими христианами, по языку богослужения. Несторианами их прозвали противники-монофизиты.
   B данный момент Несторием не особенно интересовались, a ревновали лишь о Феодоре Мопсуестийском. В этом «несторианстве» осталось большинство сирских христиан Персии – до 100 епархий. To есть халдейско-персидская церковь тогда еще не была еретической, a только консервативно, по-антиохийски, богословствующей.
   Отношения персидских христиан (несториан) к греко-кафолической церкви были своеобразно близкими, благодаря контрасту с монофизитами. Для последних и греки, и Рим были несторианами. Наоборот, персидские христиане («несториане») не называли себя учениками Нестория, не проклинали Халкидонского собора. Вот почему в эти годы борьбы с монофизитами (451–553 гг.) и в Палестине, и в Александрии, и в Константинополе мы встречаем фигуры персидских епископов, часто посылавшихся из Персии государственными послами в Византию. Константинопольские акимиты были особенно дружественны с персидскими христианами и ставили даже вопрос о сослужении. В начале царствования Юстиниана I в Константинополе открыто учил богословию выученик низибийской школы Павел Перс. Его низибийский учебник был переведен на греческий и латинский и даже на Западе пользовался еще в средние века большим уважением y схоластиков.
   He идя далее II Вселенского собора в формальном общении с греками, персидская (несторианская) церковь жила жизнью изолированной в догматическом отношении. Но ученые Низибии не могли не знать и не реагировать на догматические движения и споры в Византии. При Юстиниане I глава низибийской школы Хенана ясно сознавал, что им опасно отделяться от Византийской церкви ввиду давления на них монофизитства. Ведь монофизитскими были целые страны: Армения, Ефиопия, Нубия и Иемен. Между тем ни одной формальной анафемы друг на друга ни со стороны греков, ни со стороны халдейских христиан не было. Хенана понял возражения греков против крайностей Феодора Мопсуестийского, ставшего с течением времени для неподвижных умов каким-то оракулом. Хенана не порабощался авторитетом Феодора. Например, он защищал против скепсиса Феодора Мопсуестийского книгу Иова. Предпочитал руководство к ней в толковании Иоанна Златоуста. Ο свободе воли и первородном грехе Хенана учил, вопреки Феодору, почти православно. Он был до некоторой степени оригенистом и был в мирных отношениях с врагом Феодора Мопсуестийского Феодором Аскидой. Хенана был уважаемым авторитетом среди 800 человек его учеников. Но официальная политика католикосов приспособлялась к интересам Персии. Персидской державе интереснее были подданные-еретики, отделенные от греков. Так и было принято, что армяне – монофизиты, a халдеи (сиро-арамеи по языку) – несториане. Католикосы подвергали сторонников этого направления низибийской школы, прозванного «хенанианством», гонениям и постепенно погасили его, закрепив свое отделение от греков.
 
* * *
 
   B 637 г. арабы-исламиты покончили с Персией и объединили ее с Сирией под своей властью. Между Антиохией и персидской церковью исчезли границы. Монофизитские церковные организации Сирии и Персии объединились. Но халдейская (несторианская) церковь, конечно, осталась чуждой православной Антиохийской церкви, прозывавшейся в халдейской среде церковью «мелкитской», т.е. в переводе на греческий – «царской». Потеряв некоторое государственное покровительство, эта халдейская церковь, имевшая центр в Селевкии Ктезифоне, и под властью ислама нашла пути к своему широкому распространению на северо-восток до глубин Китая и Монголии и на юго-восток до Индии и Цейлона. В этой форме в этих странах христианство довольно глубоко национализировалось. Известно, что некоторые несторианские католикосы были чистые китайцы.

Яковиты

   Мы прервали свой рассказ о египетских делах на моменте царствования Юстиниана Великого и Феодоры, когда противохалкидонец, монофизитский патриарх Александрии Феодосий, под покровительством Феодоры сидел в заключении на Босфоре, в Деркосе. Это не помешало ему поставить в епископы Иакова Барадая (Бурд'оно) и тем создать монофизитскую, так называемую яковитскую, иерархию.
   Яковиты сирского языка создали кафедры в Эдессе, Амиде Мабуге (Иераполис). Их последователи группировались гуще всего среди сельского населения около Антиохии и Апамеи. Меньшинство было в Малой Азии (уже грекоязычное) и даже в самом Константинополе. Все они ориентировались на Александрийского папу, запертого в Деркосе, как на своего чаемого легального главу.
   Но Феодосий, находясь под арестом, не мог объединить всех монофизитов, среди которых к тому же начались внутренние споры. Об их богословских спорах речь была выше.
   По кончине Юстиниана и Феодоры и оздоровлении православно-богословской атмосферы при Юстине II супрута последнего София имела честолюбие подражать богословской роли, которую играла Феодора, тем более что и она сочувствовала веяниям монофизитства. В такой атмосфере Феодосий и все сидельцы Деркоса были амнистированы и уже были торжественно приняты во дворце, как вдруг их глава, Александрийский папа Феодосий, внезапно скончался (566 г.). На торжественных похоронах ученик покойного монах Афанасий публично поносил Халкидонский собор. Это было попустительство новой власти Юстина II.
   Началось повторение системы разговоров, диспутов эпохи Юстиниана Великого. Прибыл даже сам Иаков Барадай и даже был представлен императрицей Софией мужу, Юстину II. Но после года бесполезных переговоров монофизиты разъехались по домам.
   Однако императорская власть не могла остановиться в поиске путей воссоединения с диссидентами. Это была для нее неизбывная политическая задача, как хроническая болезнь. B следующем году (567 г.) Юстин II предложил яковитам соединение на условии принятия только трех первых вселенских соборов, без Халкидонского. Но яковиты-монахи подняли бунт против своих епископов – «соглашателей».
   Юстин II увидел бесполезность переговоров и перешел к мерам государственного принуждения, не практиковавшимся по смерти Юстиниана Великого. На первых порах, не задевая пока Востока, принуждение было применено к монофизитам, жившим в столице и в ближайших областях Малой Азии. Принуждение объявлено было от имени Константинопольского патриарха Иоанна III Схоластика (565–577 гг.). Перед Пасхой 571 г. полиция закрыла все монофизитские церкви в Константинополе, вынудила монофизитские монастыри принять православное священство, a монофизитских епископов заключила под арест в православных монастырях. Павел Черный, монофизитский Антиохийский патриарх, ставший Александрийским папой, был заключен y акимитов. Тогда же был заключен и известный Иоанн Ефесский, или Асийский, оставивший нам на сирском языке историю своего времени (о нем книга профессора Α. Π. Дьякова).
   Некоторые из монофизитских епископов заколебались и подчинились патриарху Константинопольскому. И были даже им перерукоположены, ради скрупулезности православных. Но монофизиты сами давали к тому основание, приняв, после некоторых колебаний, систему перекрещивания «синодитов», т.е. православных «халкидонцев».
   Но не сдавались ни Павел Черный, ни Иоанн Асийский. Патриарх Константинопольский предложил им богословскую уступку – согласиться на договор 433 г. Кирилла Александрийского с Иоанном Антиохийским. Этим молчаливо предавался Халкидонский собор. Ho, пo аналогии с тем, что тогда анафематствовался Несторий, теперь монофизитские епископы потребовали, чтобы открыто отвергнут был Халкидонский собор. Монофизитских епископов уговаривали знатные миряне из их среды. Проект исповедания был дан им на просмотр и для поправок. С большой неохотой они его подписали. Им обещали, что, может быть, впоследствии и будет отменен Халкидонский собор. У Евагрия в V книге, гл. 4, можно прочесть этот эдикт Юстина II, написанный в выражениях очень тонких и православных, кроме одного места специально для монофизитов:
   «Размышляя о неизреченном Его единении, мы право исповедуем единое естество Бога-Слова воплотившимся (μια φυσιν του Θεου Λογου σεσαρκωμενην). И, с другой стороны, принимая различие естеств в теории (εν θεωρια), говорим, что их два, не вводя никакого разделения». Формулы огрубленно Кирилловские.
   После этого и Павел, и Иоанн даже сослужили с патриархом Иоанном. Но когда они не добились от него обещанных на словах заявлений против Халкидонского собора и он сослался на необходимость соглашения с римским папой, то они начали протестовать. Власть заключила протестантов в тюрьму. За писания из тюрьмы против императора, патриарха и папы Павлу утрожали смертной казнью. Пытки устрашили Павла, и он вторично подписал акт отречения от своих убеждений. Власти широко распубликовали это силой вырванное отречение. Павлу в награду обещали кафедру в Иерусалиме или Фессалонике. Но Павел отказался, убежал из патриаршего дома и скрылся в Константинополе. Полиция его не нашла, и он убежал далее, к своим родным сирийцам, в царство гассанидов. Правоверные монофизиты не хотели принимать Павла за двукратное изменничество. Но мудрый Иаков, Барадай ценил страдания Павла и, после трехлетней эпитимии, целиком восстановил его.
   Иоанн Асийский не сдался и 6 лет провел в тюрьмах и ссылке.
   Константинополь и Малая Азия путем насилия были присоединены к православию. Но вот в 574 г. Юстин II впал в безумие, и Тиверий стал правителем империи. Сразу гонения прекратились. Монофизиты опять вышли из подполья и начали организовываться. Иоанн Асийский появился в Константинополе. Либеральная политика Тиверия, как сейчас увидим, помогла и египетским монофизитам прочно организоваться в еретическую церковь. Но восточная сирская «база» яковитской церкви продолжала жить и укрепляться при всех оборотах политики дальнейших византийских императоров.
   При императоре Маврикии (с 582 г.) династия гассанидов (в государстве-буфере, на границе с Персией) – покровителей яковитов – была упразднена и введено византийское управление. Через это и борьба против монофизитской церкви распространилась из Константинополя и на это убежище ереси. Пришлось некоторым гонимым монахам бежать к монофизитам в Египет.
   После убийства Маврикия Фокой началось в 604 г. победоносное наступление персов. Яковиты вместе с персидскими войсками тоже «наступали» и отбирали кафедры y «халкидонитов». С приближением персов в 609 г. в Антиохии произошло восстание против греков, в котором приняли видное участие евреи. Среди беспорядков неясно кем был зверски убит православный патриарх Афанасий. В 611 г. Антиохия была взята персами. Кафедра православного патриарха после этого надолго оставалась фактически незамещенной. Хотя Антиохия временно и освобождалась от персов, но Антиохийские патриархи продолжали жить беженцами в Константинополе. Только в 742 г. появился в Антиохии снова православный патриарх. Наступала эпоха тотального завоевания Антиохийского и Иерусалимского патриархатов арабами. И как раз перед этим моментом, как бы «под занавес», произошел захват их персами. Персы взяли в плен Иерусалимского патриарха Захарию вместе с древом Креста Господня. От жестокостей войны страдали не только православные (мелкиты), но и яковитские епископы и монахи. Они устремились, как беженцы, в свой Египет, a местные египетские монофизиты ждали персов как освободителей. И однако с приближением персов все-таки насельники некоторых монофизитских монастырей убежали из Египта на дальний африканский запад, в Карфагенскую область, и там распространили свое монофизитство.

Копты

   По смерти Александрийского патриарха Феодосия (в Деркосте, при Юстине II) правительство всячески препятствовало египетским монофизитам в их попытках провести своего возглавителя в патриархи. Пользуясь либеральной политикой Тиверия (578–582 гг.), александрийские монофизиты пригласили яковитских иерархов из Сирии и тайно от правительства поставили здесь до 70 епископов-монофизитов для состязания с православной иерархией. Так возникла существующая поныне коптская церковь. С этим фактом «мелкитам», как называли православных греков копты, волей-неволей пришлось примириться. K концу VI в. между православными и коптами-монофизитами установился довольно мирный modus vivendi. Однако «мелкитское» меньшинство занимало все главные церковные здания: Καισάρενον – патриаршую церковь, церковь св. Марка, св. Мины (в пустыне на западе) и св. Кира и Иоанна (в пустыне на востоке, теперь – Абукир). У коптов-монофизитов в Александрии были только две церкви, заново ими построенные. Их патриарх жил вне Александрии, в монастыре Эннатон.
   Простой коптский народ хотя и отделял себя от «мелкитов», но не гнушался по старой привычке ходить в большие праздники в старые «мелкитские» церкви и стоять всю литургию вплоть до причащения. He говоря уже об усердном паломничестве всех без различия больных к целителям Киру и Иоанну в Абукире. Особую популярность среди коптского народа приобрел бывший на Александрийской кафедре с 607 г. православный патриарх Иоанн Милостивый (619 г.) своей святостью и благотворительностью. Он благотворил щедро, и средства к нему на это стекались также щедро. Он получил от предшественников в Александрии 7 церквей, a оставил 70. Но отношение персов к «мелкитской» иерархии, как к врагам – агентам Византии, побудили патриция Никиту уговорить патриарха Иоанна перед осадой Александрии эвакуироваться вместе с ним (617 г.). Так ослаблялась позиция православия в Александрии, уступая место монофизитству и арабскому исламу.

Яковиты в Персии

   Наряду с численно преобладающей халдейской (несторианской) церковью в Персии образовалась и количественно меньшая церковь – монофизитская, взяв иерархию от сирских яковитов.
   Монофизитская церковь в Персии усилилась во время успешного наступления Хосрова против Византии. Яковитские патриархи, которые были под владычеством греков (мнимо-Эдесские), пользовались случаем и пленом, чтобы укреплять положение монофизитства. B это время и был создан «великий митрополит» – «мафриан» в Терките (или Таргете), с одной стороны, в подражание несторианским католикосам, с другой стороны, для освобождения монофизитов, подданных Персии, от политических подозрений за их принадлежность к яковитскому патриарху, живущему в Эдессе в пределах Византийской империи.

Религиозная политика Ираклия. Так называемые унии. Начало монофелитства

   Ираклия короновал 5 октября 610 г. патриарх Сергий. Последний стал его другом и советником. Сергий был родом сириец из яковитской семьи. Лишь в юности принял православие и выдвинулся в константинопольском мире. Это был образованный, умный, но не богослов, a практический деятель. Он горячо интересовался государственной политикой и наследственно понимал интерес к вопросу о соединении с монофизитами. Этот «ориентальный» нерв византийских интересов питался уже 200-летней давностью варварских и прямо азиатских династий и азиатского правящего класса в Византии.
   Богословски же христологический вопрос созрел для рассмотрения психологической стороны метафизики Халкидонского собора. И если бы Юстиниан I Великий не занял церковь спором о «трех главах», то богословы, вероятно, занялись бы вопросом о волях и действиях во Христе столетием раньше.
   Ираклий, как бы неразумно разжегший тяжелый монофелитский спор, действовал совсем не случайно. Да и восточные войны Ираклия не были для этого вопроса одной внешней случайностью. Национально-политический вопрос был неотвратим. И решение его в смысле достижения единства империи через единство вероисповедания было неизбежным по тому времени решением. Даже для нашего времени устроение единства государства на основе свободы вер не является совершенным. Тем более тогда. Вопрос шел лишь о технике достижения: то насилием, то соглашением, то искренними уступками (например, зачеркиванием Халкидонского собора Василиском), то дипломатическим замалчиванием (Энотикон Зинона).
   Ο возникновении объединительной политики Ираклия в форме монофелитства мы имеем два вида исторических сообщений.
   1) Патриарх Сергий в письме к папе Гонорию говорит, что император Ираклий во время похода 622 г., в бытность его в Карине-Феодосиополе (Эрзеруме), разговаривая с главой яковитов-севириан Павлом Кривым, предложил ему формулу μία ενέργεια. Следовательно, это как бы измышление Ираклия.
   2) Преподобный Максим Исповедник в споре против Пирра, обвинявшего Софрония Иерусалимского, говорит прямо о давнем плане, измышленном именно самим патриархом Сергием, – воссоединить всех монофизитов через формулу μία ενέργεια. Конечно, как увидим ниже, это второе сообщение самое вероятное.
   Сергий сам хорошо знал доктрину монофизитства. A именно что для монофизитов раздвоение свойств (ιδιότητες) двух природ есть факт только феноменальный, извне видимый. Ноумен его, т.е. настоящая реальность, одна. Одна природа – Божеская, хотя и сложенная из двух, εκ δύо φύσεων (но не εν δύо φύσεσιν Халкидонского собора). Бог-Слово волен иметь в себе и человеческие феномены, т.е. свободно допускает их обнаружение, но они не принадлежат его человеческой природе: ее уже нет.
   Сергий знал, что и православная формула говорит об ενωσιν καθ 'ύπόστασιν и даже (неправильно) об «ενωσις φυσική», когда дело идет о личном самосознании. Самосознательный центр Богочеловека, – один, т.е. единая ипостась, единое ипостасное сознание.
   A как же действия, энергии и воля? He является ли и для халкидонского православия единая воля таким же единым центром, объединяющим все, и человеческие, и божеские, энергии и обнаружения действий? To есть не симметрична ли, не корреспондирует ли единая богочеловеческая воля единой богочеловеческой ипостаси?
   Κ чему относится воля – к природе (перводанному, εκ) или к ипостаси (последующему, возникшему уже по соединении)?
   Казалось, Сергий логичнее православных, ибо папа Лев в томосе пишет: agit utraque forma… quod proprium est, т.е. две энергии и две воли. Но монофизиты в таком случае требовали от православных быть логичными и при двух волях предполагать и два самосознания, т.е. четкое раздвоение природ. Ho y православных был упор на едином Лице, на ипостасном единстве самосознания Богочеловека. Сергий, исходя из этого, предлагал православным моноэнергизм. Но, конечно, дело шло y Сергия не о каких-то отдельных энергиях, a о всем их единстве, т.е. о воле, и потому логически за A следовало Б, т.е. за моноэнергизмом (ενέργεια) – монофелитство (θέλημα).
   Сергий был прав, что до сих пор православная традиция не давала определенных цитат и суждений отцов об одной или двух энергиях.
   B 1896 г. опубликованы отрывки из Евлогия – патриарха Александрийского (580–607 гг.). Эта полемика против учения об одной воле – явно неподлинная. Но псевдо-Дионисий Ареопагит действительно дает выражение: καινήν τίνα και θεανδρικήν ένέργειαν. Наряду с папой Львом: agit utraque forma cum alterius communione quod proprium est. Против папы Льва Сергий выдвигал, таким образом, авторитет мнимого ученика апостола Павла. В то время это могло путать карты и смущать.
   Уже в 617 г., перед самым приходом персов в Александрию, Сергий пишет об единой энергии письмо к Георгию Арсу, возглавлявшему в Александрии сирских павлитов (последователей Павла Черного). Письмо попало в руки Иоанна Милостивого, и тот хотел поднять против Сергия дело. Но взятие Александрии арабами сорвало этот план.
   O том же Сергий переписывался и с Сирским епископом Феодором Фаранским. Сергий проводил свои богословские взгляды, опираясь на дружбу с императором Ираклием. Ради нее он пожертвовал чистотой своей совести: do, ut des. Ираклий захотел жениться на своей племяннице Мартине. Сергий затруднялся разрешить. Ираклий заявил ему: «До сих пор ты действовал как епископ, a теперь исполни мою волю как друг». И Сергий сдался. Но этим обязал и императора служить его планам.
   Наступая на персов, Ираклий в 622 г. прибыл в Карин (византийский Феодосиополь; турецкий Эрзерум). Здесь он застал прибежавшего сюда с Кипра в связи с персидским нашествием епископа Павла (Кривого), главу севириан-монофизитов. Обида со стороны персов (изгнание), казалось, могла расположить его к грекам. Ведь y них он нашел прибежище. Но пока сговора не получилось.
   В 626 г. Ираклий был в Лазике (Персидский Лазистан). B городе Фазисе (Поти) он начал переговоры с митрополитом Фазиса Киром. Кир был здесь, в соседстве с Иверской (Грузинской) церковью, возглавителем православных греческого языка. Сам Кир владел и сирским языком и, может быть, происходил из Сирии. Перед Ираклием Кир выразил сомнение, что едва ли μια ενέργεια согласимо с томосом папы Льва. Очевидно, по указанию Ираклия патриарх Сергий прислал Киру богословские материалы и переубедил его. Радуясь возврату в православие грузин, Кир увлекся предполагаемым компромиссом (моноэнергизмом), в надежде воздействовать этим на армян. Ираклий был доволен и решил провести Кира на кафедру Александрии.

Воссоединение части армянской церкви (630–632 гг.)

   Воссоединение с частью армян удалось благодаря единоличной решимости католикоса Эзры. Армянский историк-патриот маскирует этот горький для него эпизод греческим давлением, насилием и подкупом. Будто император вызвал Эзру в Карин. Но Эзра не захватил с собой ученых-богословов. A император хитро предложил ему самому ответить: в чем неправославие халкидонского постановления? После трех дней размышления Эзра не нашел ничего возразить. Император спросил тогда: почему же Халкидон не приемлется? Эзра указал тогда на ряд других причин нравственного порядка, создавших разобщение с греками. Но Ираклий возразил, что этому можно противопоставить ряд церковных недостатков y самих армян. После этого Эзра был вызван в лагерь императора Ираклия, перенесенный теперь в Месопотамию. И там он решил соединиться с греческой иерархией. Он сослужил и причащался. Внешнего принуждения не было. Эзра давно жил в греческой части Армении – не в Довине, a в самом Карине – и искал опоры y греков, борясь со своим соперником католикосом Христофором. Эзра сам поехал в Месопотамию. Он был награжден просимой им наградой – соляными копями в Кульпе. Правда, полководец Ираклия армянин Мжеж сказал Эзре, что если он не соединится с греками, то пусть уходит в Персидскую Армению, a здесь для греческой части армян будет избран новый католикос. Исповедание веры было изложено Ираклием в удобной для армян форме (анафематизмы на Нестория, a Халкидонский собор не осуждается).
   С той поры на этой территории единение армянской церкви с православно-греческой просуществовало 85 лет при шести католикосах. За это время в армянских церквах стали употреблять для причащения квасный хлеб, добавляли в вино теплой воды, праздновали Рождество 25 декабря. Но оставалось и некоторое количество упорствующих диссидентов.

Воссоединение сирских яковитов (630 г.)

   Ираклий явился в сирскую Эдессу победителем. Монофозитский епископ Исаия и монофизитские монахи торжественно встретили его. По словам монофизитского историка Михаила-Сириянина, Ираклий пытался разыграть роль соединителя церквей de facto без всяких споров, будто и не было никакого разрыва. B день Рождества 630 г. Ираклий присутствовал на литургии, совершаемой Исаией, и подошел к чаше причащения. Это означало бы признание соединения церквей, хотя бы с несущественными оформлениями впоследствии. Но Исаия потребовал от императора тут же публичного отречения от Халкидонского собора. Император повернулся и вышел. A по окончании литургии церковь была отнята y монофизитов и передана «мелкитам».
   Исаия обратился к монофизитскому Антиохийскому патриарху Афанасию. Но император прибыл в Иераполь (Мабут). Туда прибыл и Афанасий в сопровождении 12 епископов. Император предложил Афанасию воссоединение на условии, что он воспретит споры о двух волях, во всяком случае эту формулу о двух волях. При этом условии император предложил Афанасию место греко-кафолического патриарха в Антиохии. Это место до 636 г. не было занято. B результате переговоров несколько епископов и монастырей приняли воссоединение на основе моноэнергизма.
   B Палестине среди православных это воссоединение вызвало недовольство, но сразу протестовать против недавнего освободителя святых мест Ираклия было неудобно. Монах монастыря св. Саввы Антиох писал: «Слышно, говорят об Антиохии, что там появился предтеча антихриста, который хочет овладеть антиохийским престолом. Называют его Афанасием, a проповедует он учения Аполлинария, Евтихия, Севира и Якова. Тревожная весть для православных жителей св. града и соседних монастырей…»
   Однако моноэнергизм (монофелитизм) здесь на время закрепился и остался.

Воссоединение александрийских монофизитов (632 г.)

   По взятии Александрии персами (617 г.), по удалении православного патриарха, в кафедральном храме Кесарион сидел уже коптский патриарх. Когда вновь вернулись греки (631 г.), сюда и был назначен Кир из Фазиса, принявший предложенное ему Ираклием и Сергием соглашение с целью осуществить здесь воссоединение местного монофизитства с византийским православием. Киру заранее дарована была византийская награда, оставшаяся затем навсегда внешним отличием александрийских патриархов. Им принадлежит право украшать одну ногу при богослужениях красным царским сапогом. Данное воссоединение через год (в 632 г.) совершилось. Церкви были отобраны y «феодосиан», как называла их администрация, и переданы мелкитам, т.е. православным византийцам. Монофизитствующий патриарх Вениамин удалился в Верхний Египет.
   Переговоры Кира завершились актом 3 июня 633 г. в 9 пунктах, или анафематизмах. He доверяя этому воссоединению, православные иронически называли его «υδροβαφής», т.е. цвета воды, по русской поговоркe – писанным «вилами на воде». Вот его характерные пункты.
   Пункт 4: «1. Христос имеет единосущную нам и одушевленную разумной душой плоть ενώσει φυσική τε καί καθ 'ύπόστασιν».
   Пункт 6: «Кто не исповедует Христа из двух естеств единого, единую природу Бога-Слова воплощенную, единую сложную ипостась, да будет анафема».
   Пункт 7: «Toт же самый Христос и Сын ενεργούντα Θεοπρεπή καί ανθρώπινα μία θεανδρική ενεργεία» (это по св. Кириллу и по св. Дионисию).
   Кир посылает ликующее донесение императору, свидетельствуя, что «ликует и Александрия, и весь Египет».
   «Феодосиане» заявляли: «He мы пошли к Халкидонскому собору, a Халкидонский собор сам пришел к нам». Но это было столичное явление. Соединение церквей в массах и по всему Египту оказалось делом трудным. Осталось множество упорствующих, которые требовали прямого отвержения Халкидона. Но общее положение могло казаться императору весьма эффектным: оно достигнуто во всех монофизитских странах – в Армении, Сирии и Египте.
   И все-таки фальшивая со стороны православия база соединения, a именно «моноэнергизм», должна была неминуемо вскрыться перед самими же православными. Эту политическую «музыку» испортил ученый-монах Софроний, профессор словесности (софист) из Дамаска. Софроний странствовал по монастырям вместе с известным Иоанном Мосхом. Они собирали вместе повести о монашеской мудрости, в результате чего получился известный «Лимонарий», по-славянски – «Луг Духовный». Софроний провел немало времени в монастырях около Александрии и сам получил исцеление болезни глаз y целителей бессребреников Кира и Иоанна в Абукире. В Александрии Иоанн и Софроний были горячими помощниками православных («мелкитских») патриархов в их борьбе с «феодосианами», особенно при св. Иоанне Милостивом. Как сам Иоанн Милостивый, так и Софроний с Иоанном Мосхом в момент персидского нашествия убежали из Александрии. Они попали в Рим и там засели за работу. В Риме и был скомпонован «Лимонарий», по подобию популярного в римской среде «Диалога» недавно умершего папы Григория Великого. Иоанн Мосх тоже умер в Риме. По завещанию покойного, тело его Софроний перевез опять в Палестину и после этого снова приехал в Александрию. Софронию было уже 80 лет. Он пользовался широкой известностью и авторитетом. Кир с этим считался. И счел необходимым познакомить Софрония с его девятью главами-анафематизмами, которые он готовился уже провозгласить с кафедры. Софроний сразу же не согласился с формулой «одна энергия», a требовал «две». Кир ссылался на «дух» святоотеческих выражений и по примеру их требовал снисходительного отношения к мнению массы душ христианских, которую можно спасти. По словам Максима Исповедника, Софроний падал даже в ноги Киру и со слезами уговаривал его не провозглашать этих девяти глав.
   Кир не без коварства отослал Софрония в Константинополь к Сергию, скрыв от Софрония, что Сергий и есть первовиновник этой враждебной Софронию формулы. Кир вручил Софронию и письмо к Сергию. Софроний поехал в Константинополь в наивном неведении корней этого дела. В Константинополе для Софрония прояснилось многое. Он увидел, что он не одинок. Бывший секретарь императора Ираклия, человек высокого образования и ума, Максим, в это время авва монастыря в Хрисополе (Скутари), уже воевал против моноэнергизма. Сам Сергий всячески уговаривал Софрония в порядке «икономии» отнестись к этому терпимо, как к временному средству, приводящему к конечной победе православия. Уговаривал по крайней мере потерпеть и посмотреть. Тогда и Софроний потребовал от Сергия тоже не смущать мира церкви и не пускать в ход формулы «миа энергиа». Будто бы и Сергий написал Киру, советуя пока не говорить ни о «миа», ни о «дио». При этих уступках и Софроний обещал не шуметь и возвратился в Палестину. В это время (634 г.) там умер Иерусалимский патриарх Модест. Софроний был выбран на его место. И император, и патриарх Сергий перепугались. Они все делали без ведома других патриархов: без Рима, без Иерусалима, без Антиохии. И вдруг Иерусалимский патриарх – против. к Иерусалиму уже приближались арабы. Император был бессилен. Надо было ждать от Софрония обычное окружное соборное послание – синодику, подписанную вместе с избранным и всем собором избравших его епископов. Тут обычно патриарх и свидетельствовал о своем православии. Таким образом, Софроний мог перед Римом обнаружить то, что Ираклий с Сергием скрывали. Сергий решил опередить Софрония и осветить дело перед папой в желательном для себя свете. Сергий пишет обстоятельное донесение папе Гонорию о делах Востока. Рассказывает об «успехе» в Александрии греческого православия под формулой «миа энергиа». Он опровергает аргументы Софрония в том виде, как он в свое время устно от Софрония слышал. Пугающей Сергия синодики Софрония он еще не знал. Вот богословское ухищрение Сергия:
   «Согласно с учением всех Вселенских соборов, единый и тот же Господь Иисус Христос производит все свои действия. Поэтому не следует рассуждать ни об одной, ни о двух энергиях и нужно довольствоваться признанием «одна воля – εν θελημα». Выражение «миа энергиа», хотя и встречается y некоторых отцов церкви, производит на неопытных пугающее впечатление. Они полагают, что этим отрицается двойство природ во Христе. С другой стороны, и выражение «два действия» соблазняет многих, так как оно ни y одного отца не встречается и ведет к заключению о «двух противоположных друг другу волях и через это вводит двух волящих, что нечестиво».
   Сергий спрашивал совета Гонория в очень приятных и льстивых выражениях. Гонорий в это упадочное для просвещения время слыл в Риме за великого ученого. Современник выражается о нем: «Sagax animo, vigens consilio, doctrina claris, dulcedine et humilitate pollens» («Рассудительный умом, сильный советом, в учении ясный, изобилующий сладостию и смирением»). Пером Гонория был его секретарь, впоследствии – папа Иоанн IV.
   Ответ Гонория сохранился только в греческом переводе, как он позднее читан был на VI Вселенском соборе. Тогда – при наличии латинского оригинала, принесенного из патриаршего архива.
   Гонорий в ответе встал целиком на точку зрения Сергия. Он согласился, что спор о двух или об одной энергии есть пустой спор школьников (следуют очень презрительные отзывы об этих людях). Но Рим не попадется в их сети и ясностью и прямотой учения уничтожит все их хитросплетения. Признавая Воплотившегося Бога-Слова, «действующего многообразно πολυτροπως ενεργουντα» – и по божески, и по человечески, Гонорий, однако, признает «единое хотение» – волю (οθεν και εν θελιμα ομολογουμεν του Κυριου Ι. Χριστου).
   Папу занимает вопрос о безгрешности Господа Иисуса Христа, вытекающей из нетронутости Его человеческой природы первородным грехом. В Нем не было, по выражению апостола Павла, «иного закона в членах тела, противовоюющего закону ума». Все действия сходились к единству безгрешной воли.
   С этого момента моноэнергизм переходит в монофелитизм. Таким образом, папа Гонорий первый сформулировал ересь монофелиства.
   Конечно, папа не понимал, что моральное единство (точнее, гармония) воль во Христе не есть еще единство онтологическое или так сказать «физическое», и не постигал, что сделает из этого восточная метафизическая мысль. To есть для философского Востока единство воли в «физическом» смысле, конечно, постулирует к единству природы, т.е. факту онтологическому (а не к моральному только).
   Папа на пути римского не метафизического, a только морального, практического мышления впал в ошибку монофизитства, не разобравшись в метафизическом вопросе: свойством чего является воля? Свойством лица или природы? Цитируя мысль об ипостасном, т.е. личном, соединении двух природ во Христе, по халкидонской формуле, папа этому ипостасному единству Лица и приписал одну волю.
   Логическая ошибка очевидна. От морального единства – скачок к единству онтологическому. И от отсутствия первородного греха – к отсутствию самой человеческой воли.
   Между тем логика требовала: от отсутствия y Иисуса Христа первородного греха заключать только о свойствах человеческой воли в человеческой природе, т.е. что не-поврежденная грехом природа имеет и волю, не «противовоюющую закону ума», т.е. не расходящуюся с волей Божественной.
   Кроме этой ошибки (εν θελημα) папа допустил и другую и этим также обнаружил свое непонимание вопроса. Он отверг как «миа энергиа», так и православное «дио энергие». Он не понял, что из Халкидонского вероопределения (которое он разделяет) (из plena divinitas, plena humanitas) следует и две энергии, т.е. два ряда действий.
   Уже после этой догматической переписки пришла Софрониева синодика с далеко не идеальной терминологией вообще, но с ясным доказательством двух воль. Хотя в Иисусе Христе μία φύσις του θεοϋ Λόγου σεσαρκωμέυη (старокирилловское), хотя ενωσις υποστατική и даже φυσική.
   Ho каждая природа действует естественно, по своему существу, что ей свойственно. Поэтому и сказал папа Лев: agit utraque forma, quod proprium est. И только из этих действий мы и познаем различие природ, конечно, при их тесном взаимодействии. В Иисусе Христе были даже πάθη αδιάβλητα человеческой природы. Но они Им не обладали. A Он был Господь и своих человеческих переживаний (παθη). Итак, Иисус Христос есть «одно и два», ибо Он есть «единая сложная ипостась – Μια υποστασις συνθετος».
   Для монофизитов человеческая «природа» (φυσις) не может «действовать» (ενεργειν) a для Софрония человеческая природа «по-человечески и действует (ανθρωπινος ενεργουμενη)».
 
* * *
 
   Софроний писал синодику в предвидении окружения Иерусалима арабами. Считаясь со всякими случайностями и превратностями судьбы, он поручил попечение о деле борьбы за православие Стефану, епископу Дорийскому, которого посылал в Рим с этой синодикой. Чтобы сильнее укрепить и связать его с линией православного богословия, св. Софроний, по рассказу самого Стефана, взял с него на Голгофе клятву: «Помни, что ты дашь ответ Распятому на этом месте, когда Он придет во славе судить живых и мертвых, если пренебрежешь опасностью, в которой находится Его святая вера. Сделай то, чего я не могу сделать сам из-за нашествия сарацин. Обойди, если надо, всю вселенную, постарайся преодолеть все препятствия, чтобы достичь Рима. Открой там пред благочестивыми мужами по сущей правде все, что делается в наших странах. И не переставай умолять, пока они не восстанут на поражение врагов веры и не отвергнут полностью нововведенного учения». Говорят, что патриарх Сергий не принял (разумеется, официально) послания Софрония. Папа Гонорий принял. Отвечая Софронию, папа уговаривает его «не вдаваться в разделение и перечисление энергий ради мира церкви». И Софроний вторично, как и после сговора с Сергием, «смирился» и временно прекратил полемику. Это «смирение», т.е. отступление с позиции двух энергий, действий, было, конечно, выгодно для продвижения компромиссной формулы «единой воли».
   В Александрии Кир продолжал бороться с монофизитским упорством и все чаще и чаще прибегал к полицейским насилиям. Копты в свою очередь при случае зверствовали. Например, один «мелкитский» священник был ими сожжен живым вместе с его семьей. У последующих коптских монофизитских писателей имя Кира не отличается от всех других («халкидонцев») и произносится как имя злого гонителя, даже предтечи антихриста. Как переведенный в Александрию с Кавказа, он пренебрежительно называется «кавказским человеком» (Ал-мукавказ по-арабски). Это только иллюстрирует бесполезность объединительных искажений православия со стороны императоров. Национальные сепаратисты ничем, никакими уступками не удовлетворялись. Им нужна была ересь, чтобы отделиться от греков.
   Вскоре и Александрию, и Иерусалим захлестнула волна арабского нашествия, но она не остановила, a только подогрела объединительную политику Ираклия. И императорское догматствование продолжалось в сторону ереси после столь счастливой поддержки со стороны Рима.

Еретичество папы Гонория

   Как известно, последующий VI Вселенский собор 680–681 гт. анафематствовал папу Гонория и этим отнял всякое право y римских богословов замалчивать и перетолковывать соблазнительный для них факт еретичества папы. Неудивительно, что мы имеем по этому вопросу огромную римско-католическую литературу. Кардинал Hergenroether в своей церковной истории цитирует 16 католических ученых, решающих вопрос не в пользу папы Гонория, и 82 – его выгораживающих. Вот вкратце их ухищренная аргументация с нашими возражениями.
   I. И послание папы Гонория, и деяния VI Вселенского собора интерполированы.
   Но ведь не только эти деяния говорят о ереси папы Гонория, a и множество других документов, писем той эпохи свидетельствуют o том же.
   II. Латиняне говорят, что собор осудил ложное мнение, даже если бы оно и принадлежало папе. Однако на деле мнения папы были другие. Осужден ошибочный факт (error facti), a не лицо.
   III. Папа действовал так из «икономии», желая погасить спор.
   Но ведь папа принял в споре под защиту только одну сторону.
   IV. Будто бы папа высказал это суждение не ex cathedra.
   Ho тогда что же такое ex cathedra? Тут целая половина церкви тревожно и ответственно ждет отклика от другой половины. Обращение к папе сделано официально, как именно к папе, и по вопросу догматическому.
   V. Указывают на второе послание папы. Оно, бесспорно, мягче. Но и оно не отрекается от первого, не осуждает его.
   VI. Говорят: Сергий завлек папу неправильной постановкой вопроса.
   Но в том-то и дело, что папа не способен был разглядеть эту неправоту. Где же его дар непогрешимости?
   VII. Да, выражение (εν θέλημα) неправильно. Ho мысль папы была правильна, ибо он утверждал томос папы Льва.
   Но ведь в том-то и состоят ереси, что из правильных церковных предпосылок делаются неправильные выводы. Так и Сергий с Киром из гармонии и безгрешности воли во Христе делали вывод и о «миа энергиа», и об «эн телима», но уже в сознательном восточном онтологическом смысле.
   И Хефеле (в Konziliengeschichte), менявший свое мнение о степени виновности папы Гонория, и его французский переводчик и переиздатель Leclercq все-таки признают, что Гонорий был и плохим богословом. И если он так поступил из «икономии», то был столь же плохим политиком: он не знал и не понимал Востока, не различал качеств лиц Сергия и Софрония. He понимал, с каким делом он соприкасается и какую поддержку дает еретикам. Где же тогда его «дар infallibilitatis»?

«Эктезис»

   Ответом на мнимый «бунт» патриарха Софрония, после «счастливой» для Ираклия поддержки папы Гонория, в Константинополе родился замысел издать императорский декрет о вере (!) под заглавием «Εκθεσις της πίστεως» («Изложение веры»). Он был заготовлен патриархом Сергием еще в 634 г., но опубликован теперь только, осенью 638 г., из-за задержки императора Ираклия на новом арабском фронте в Сирии. Эктезис изложен в форме символа веры. В нем: а) запрещаются оба выражения – и «миа энергиа», и «дио энергие» под предлогом, что оба таят в себе еретический смысл, б) предлагается формула «эн телима». Как это толкуется? Какое это единство? Ответ: ενωσσις κατά σύνθεσιν без σύγχυσις и διαίρεσις.
   «Бог-Слово – это одна ипостась, одно лицо. Потому и не прирастает к Св. Троице через Иисуса Христа никакого нового, четвертого лица. He иной творит чудеса, и не иной страдает.
   Хотя некоторые отцы и употребляли выражение «миа энергиа», но оно оскорбляет слух многих, ибо думают, что этим отрицаются две природы.
   С другой стороны, некоторых соблазняет и «дио энергие», ибо его нет ни y одного из святых отцов и оно ведет к мысли о двух противоположных волях, что есть нечестие Нестория.
   He разделяя этого, мы исповедуем, что есть только одна воля Господа Нашего Иисуса Христа, Истинного Бога, ибо ни одно мгновение Его плоть, одушевленная душою разумною, не отдаляется от Бога-Слова, ипостасно соединенного с ней, и что она не действовала по собственному почину (ορμή) и в противность воле Слова, но только тогда и так, как хотел Бог-Слово».
   Все это повторение мыслей патриарха Сергия в его письме к папе Гонорию, направленном против синодики патриарха Софрония. Надо было, однако, для принятия этого монофелитского акта обеспечить согласие патриархов. Софроний Иерусалимский к 637 г. был отрезан арабской осадой Иерусалима и вскоре умер. Его место занял Сергий Яффский, примкнувший к монофелитам. На Антиохийскую кафедру, отрезанную в 638 г. взятием Антиохии арабами, Сергий в Константинополе поставил Македония, и тот, конечно, принял эктезис. Осенью 638 г. Сергий на своем синоде принял эктезис с угрозами всем несогласным. Кир в Александрии приемлет эктезис с восторгом и воспевает гимны благодарности Богу за столь мудрого императора. Сергий умирает 9 декабря 638 г. Его преемник Пирр, убежденный монофелит, в январе 639 г. снова собирает собор, принимает эктезис и берет подписи y всех епископов.
   Когда эктезис дошел до Рима, папа Гонорий уже умер – 12 октября 638 г. Избрание преемника ему, Северина, произошло быстро. Императорский экзарх в Италии не успел произвести нужное давление, чтобы обусловить избрание папы подписанием эктезиса. Ho c целью нажима он захватил папский Латеранский дворец. Между тем римские клирики отправили в Константинополь апокрисиариев для императорского утверждения избранного папы Северина. Их в пути задержали и понуждали подписать эктезис. Послы отказались по отсутствию y них полномочий на это и обещали представить эктезис на суд папы. Ираклий утвердил избранного папу, и в мае 640 г. послы были отпущены к себе в Рим. Однако в Риме Северин воспротивился принятию эктезиса и предполагал соборно отвергнуть eгo. Ho умер 9 августа того же года. A eгo преемник (с 24 декабря 640 г.) Иоанн IV немедля это сделал. Император Ираклий, узнав об отвержении эктезиса в Риме, писал Иоанну IV, что эктезис не его дело, a дело патриарха Сергия, теперь уже умершего. Как видно, Ираклий решил отказаться от активных действий в пользу ереси. Он впал в тяжкую предсмертную болезнь водянки и мочевого пузыря. Общественное мнение считало это наказанием Божиим за его беззаконный брак с племянницей Мартиной. Вскоре Ираклий скончался, сознавая, что звезда его славы как молниеносного победителя Персии, нового Александра Македонского катастрофически сошла на нет с появлением самого страшного бича для христиан во всей истории церкви, a именно ислама.

Ислам

   Родившийся в Мекке около 570 г. Мухаммед был до 40 лет, до 610 г., торговцем, сделавшим, правда, много путешествий по своей разноплеменной и разноверной Аравии, a также по Палестине и Сирии, где наблюдал лично борьбу греков с персами. Сначала он был приказчиком своей богатой родственницы-вдовы, затем ее мужем. Мухаммед страдал падучей болезнью и обладал визионерской способностью. Жена сначала стыдилась этого, a затем поддалась вере некоторых друзей Мухаммеда в то, что ему действительно является архангел Джебраил (Гавриил) и сообщает откровения. Мухаммед знал Священное Писание иудеев и христиан и признавал всех патриархов и пророков, и особенно Христа, подлинными посланниками Божиими. Но считал таким же посланником и себя самого.
   Аравия созревала для некоторого религиозно-творческого синтеза. Тут существовала давняя смесь народов и религий. Все еретики, иудейские, христианские, персидские, египетские, убегали в Аравию и селились там. Ждали только какого-то толчка.
   В 622 г. из Мекки в Медину (Ятриб) прибыл со своими уже 70 учениками Мухаммед, превратившийся из купца в пророка. Он поднял знамя борьбы с идолами, и в частности с поклонением священным камням святилища Кааба в Мекке. Он проповедовал строгий монотеизм. Его лозунг – «нет Бога, кроме Бога, – ля илля – иль – Алля». Племя кораис, так называемые курейшиты, окружили Мекку и изгнали нового проповедника. Он нашел опору в соседней Медине, где издавна жила большая колония иудеев. Они вроде бы не враждовали с новыми сознательными монотеистами, но дружба с ними не могла сложиться. Всякую новизну они исключали. Однако широкие арабские массы начали откликаться на новое религиозное движение и слагаться в могучую арабскую силу. Чернь фанатически окружила Мухаммеда и дала ему твердую власть над Мединой. Жители пустыни, бедуины, громившие и прежде караваны купцов и паломников, стали громить их «идейно» как неверных. «Победители» начали увлекаться захватом территорий и создали завоевательное движение. Захватив юг Аравии – Геджас, они дошли до центра, до Неджеда. Воины превратились в миссионеров. За это миссионерское завоевание они получали от своего вождя-пророка особое благословение и обетование райских благ. Их военный подвиг заключался в уничтожении идолопоклонства и многобожничества. B число многобожников попали и иудеи и христиане. Периферический успех завоевательного движения произвел гнетущее впечатление и на сопротивлявшийся первоначально центр – на курейшитскую Мекку. B 630 г. она сдалась Мухаммеду. Он истолковал чтимую группу камней не идолами, как было в первый момент движения, a как бы достопочтенным созданием святых праотцов патриархов, Авраама и его сына Измаила. И камни, как были до Мухаммеда, так и до наших дней остались живой святыней «неидолопоклоннического» ислама.
   До своей смерти в 632 г. Мухаммед своими успехами не выходил за пределы родного арабского полуострова. Новые завоеватели едва начали приходить в соприкосновение и сталкиваться с обитателями южной границы византийской Сирии. B 629 г., в сентябре, в тот момент, когда Ираклий – победитель персов – торжественно входил в Иерусалим с древом Креста Господня, к югу от Мервого моря на византийской границе, в Мутахе происходило военное столкновение новых религиозных завоевателей со своими племенными сородичами, сирийскими арабами-христианами. На этот раз мусульмане были отбиты. Но Мухаммед все-таки прислал к Ираклию посольство с предложением принять ислам.
   Преемником Мухаммеда был старый Абу-Бекр со званием халифа-наместника (632–634 гг.). Он укротил начавшуюся реакцию арабского язычества и успехами своего военачальника Халид-ель-Валида и своей «мудростью» снова поднял престиж объединительного для всех арабов и вместе завоевательного движения. Арабы пограничных частей Персии и византийской Сирии и даже христиане начали заражаться арабским национальным энтузиазмом и вносить разложение в эту окраинную часть Византийской империи. С самого начала 634 г. Палестина с юга стала наводняться арабами-мусульманами. Новопоставленный патриарх Софроний уже не мог в день Рождества 634 г. выйти из Иерусалима с паломниками в Вифлеем.
   Ираклий с остатками военной силы был на севере Сирии. Но после изнурительной войны с Персией, на которую он истратил даже все ценности церквей (с обещанием их восстановить), он не имел средств на армию. Тяжелые налоги и без того ожесточали население. Но из последних сил Ираклий через два года сколотил кое-какую армию и заставил арабов отойти от Дамаска и Эмессы на юг, за Мертвое море. На большее y византийцев сил уже не хватило.
   Наступил исторический конец великой эпохи, начавшейся завоеваниями Александра Македонского. После 1000 лет эллинизма и 700 лет господства римского орла началось великое отступление европейской культуры из этих пределов!..
   При втором халифе – Омаре (634–644 гг.) Дамаск, a затем в 638 г. и Иерусалим были взяты. Патриарху Софронию пришлось быть печальным посредником при сдаче святого города. Патриарх Софроний вышел парламентером в лагерь арабов и сказал, что город будет сдан только самому халифу. На это Омар откликнулся, прибыл из Медины, и патриарх заключил с ним следующий договор:
   «Во имя Бога премилосердного Омар – обитателям Элии. Они будут находиться под охраной и сохранять свою жизнь и имение.
   Их храмы не будут разрушены и будут предоставлены им в пользование. Но вход в храмы для мусульман не возбранен и днем и ночью. И двери открыты для проходящих.
   Воздвигать крест над храмом не позволено, a также и звонить в колокола. Пусть довольствуются билом. Пусть не строят новых храмов ни в городе, ни в окрестностях.
   Мусульманскому страннику пусть дают в своем городе даром ночлег и прокормление в течение трех суток.
   Дети христиан не обязаны изучать Коран, но пусть не проповедуют открыто своей веры мусульманам, пусть никого не привлекают к ней, но пусть не мешают своим родственникам принимать ислам.
   Пусть не выносят на улицу ни своих крестов, ни своих священных книг.
   Пусть уважают мусульман и уступают им место, когда те пожелают сесть.
   Пусть не одеваются, как мусульмане, и не покрывают своей головы, как правоверные.
   Пусть не говорят тем же языком, не называются теми же именами, не имеют на своих печатях арабских надписей. Пусть не ездят верхом в седлах, не носят никакого оружия, не берут мусульманина в услужение.
   Пусть платят исправно подать, признают халифа своим самодержцем и ни прямо, ни косвенно не вредят его служению».
   При въезде в город Омар удивил своей бедуинской простотой. На верблюде, в шерстяной верблюжьей одежде, с мешком, наполненным финиками. Омар на месте Соломонова храма воздвиг мечеть, впоследствии роскошно и стильно украшенную. Это мечеть Омара, стоящая и до сего дня.
   Историки ставят вопрос: почему Софроний, по-видимому, легко признал Омара своим самодержцем. Излишний вопрос, раз вы завоеваны. Но некоторое объяснение легкости признания можно искать и в отходе от еретичества Ираклия и в сознании известной почетности для иерархии выступать в роли узаконенного национального представительства в исламском государстве.
   Другие сирийские города с легкостью сдавались арабам и охотно заключали договоры, чтобы избежать грабежа и разорений, и, надо сказать, без особого сожаления о византийской власти. Так же неожиданно для себя сокрушились в это время под ударом арабов и персы. Арабы пришли в столицу Ктезифон (древний Вавилон) и упразднили персидское владычество, длившееся свыше 1000 лет со времен Кира, т.е. с 539 г. до н. э.
   Так как арабы по завоевании не обращали насильно в свою мусульманскую веру, a только косвенно соблазняли слабых людей привилегиями, данными мусульманам, то и византийские подданные, особенно всякого рода неортодоксальные диссиденты, жившие под давлением религиозных ограничений, охотно встречали мусульман. Яковитский летописец Михаил Сириянин отмечает гонение со стороны греков: «Вот за это Бог отмщений, видя злобу ромеев, которые повсюду, где властвовали, жестоко грабили церкви и монастыри и нас судили без милости, привел с юга сынов Исмаила, чтобы нас через них освободить».
   В Египет в 639 г. пришла очень небольшая армия арабов, но под Гелиополисом (около нынешнего Каира) разбила греков и осадила крепость, называвшуюся Вавилон. Это часть нынешнего Старого Каира. Копты были заподозрены в измене, и греки, покидая крепость, многим коптам отсекли руки. Арабы подошли к Александрии. Патриарх Кир реалистически советовал мировую сделку с арабами. За это он впал в немилость Ираклия и даже брошен был в тюрьму. Но сам Ираклий вскоре скончался (11 февраля 641 г.).

Преемники Ираклия

   Ираклий завещал перед смертью свою власть двоим своим сыновьям. Старшему, от первого брака, 27-летнему Константину и младшему, от Мартины, Ираклиону, 18 лет. Но честолюбивая Мартина не хотела остаться совсем без роли и явилась сначала одна на ипподроме перед народом. Но против нее было (из-за брака) всегда предубеждение. A теперь, может быть, прибавилось нерасположение православных из-за монофелитства. Возбудителями недовольства были акимиты. Из толпы послышались крики: «А где наши василевсы Константин и Ираклона? Разве женщина будет принимать посланников? Разве женщина пойдет на войну? He дай Бог нам иметь правительство, над которым засмеются персы!» Мартина стушевалась, и воцарились братья. Константин умер через сто три дня, 25 мая 641 г., Мартина тут была ни при чем. Но ее заподозрили в отравлении Константина. Опасались, что она изведет и двух маленьких сыновей Константина. Старший наследник тоже носил имя Константин, но за малолетством и в просторечии прозывался еще Конста. Мартине пришлось давать клятву перед крестом в Св. Софии, что она не будет вредить детям своего пасынка. Мартина даже короновала Консту, но смута не успокаивалась. Патриарху Пирру, приверженцу Мартины, пришлось бежать в Карфагенскую Африку, письменно отрекшись от патриаршества, с клятвой пред престолом в Св. Софии. B Африку в эти годы собралось большое количество греческих беженцев, покидавших восточные окраины под давлением персидского и арабского нашествий. B бывшей Карфагенской Африке существовала какая-то «материальная база» для жизни и деятельности разных кругов византийского общества. Наместники Византии чувствовали себя там довольно автономными и даже соблазнялись на сепаратистские авантюры.
   Сенат (синклит), обеспечивая твердость наследственного преемства императорской власти, пришел к решению устранить полностью с этой дороги и Ираклону, и Мартину. Жестокая древность была слишком прямолинейна. Мало того что мать и сына послали в безвестную ссылку, но еще изуродовали их. Мартине отрезали язык, a Ираклоне – нос. Конста был провозглашен единодержавным императором и процарствовал до своей смерти в 668 г.

Положение в Египте

   Бесполезным и безумным предсмертным актом Ираклия было заключение несчастного патриарха Кира в темницу. Новой властью, т.е. Мартиной и Ираклоной, Кир был освобожден и помилован. Они уже понимали, что не вина Кира – неизбежное падение Египта. Кир советовал заблаговременно сговориться с арабами, чтобы эвакуация Египта не была столь убыточной. Теперь Константинополь с грустью, но мужественно подписал (8 ноября 641 г.) договор о сдаче всего Египта в течение 11 месяцев перемирия. Арабы обязались уважать христианские церкви и не вмешиваться в религиозные дела.
   Так кончилось 1000-летнее господство греков в Египте. Сам Кир умер 21 марта 642 г. Ему византийцы выбрали в преемники Петра, но уже должны были вывезти вместе с собой этого последнего «мелкитского» патриарха.
   A коптский монофизитский патриарх Вениамин тотчас же был вызван завоевателями из пустыни и с привилегиями водворен в Александрии на место изгнанных «мелкитов». Но Вениамину пришлось созерцать печальную сторону этой «победы». Коптская народная масса, претерпевшая от греков гонения и даже мученичества за отрицание богословия папы Льва и Халкидонского собора, многими тысячами повалила в ислам и этим вскрыла внутреннюю подоплеку своего упорного сопротивления византийской ортодоксии. Ислам избавлял этих коптов от особых податей и льстил надеждой зажить с комфортом якобы в своем национальном государстве. «Плоть и кровь» сильнее веры как интереса только духовного. Ни копты, ни сирийцы в христианстве не были прямыми политическими врагами Византии. Они просто не хотели ничем жертвовать для защиты византийской власти. Если бы византийское правительство их не притесняло, то y них не было бы и мотива предпочитать новое арабское иго старому греческому. Так, идея религиозной монолитности, обязательная для πιστός βασιλεύς, не могла создать более глубокой культурной и политической ассимиляции иноплеменников. A до идеи веротерпимости тогда еще человечество не дожило.
   Для чего теперь византийскому правительству «игра» в «монофелитство»? Это ухищрение потеряло живой смысл. Началось отступление от навязанного самим себе «Эктезиса»...
   A Рим, как ему и было свойственно, не вдаваясь в метафизические тонкости, снова выходит на свойственный ему путь традиционного консерватизма. Рим противится хитрым выдумкам византийской религиозной политики и являет собою пример и опору для сохранения вселенского православия.

Реабилитация Рима. Папа Иоанн IV

   Ираклий, на смертном одре видя крушение империи на Востоке и бесплодность монофелитской политики, как мы уже говорили, утвердил папу Иоанна IV и даже в письме к нему отрекся от своего авторства «Эктезиса». Иоанн IV, как секретарь Гонория, был сам невинен в ошибке Гонория. Но скоро ее заметил и еще при его жизни явно пошел по пути исправления. Существует второе письмо Гонория, уже смягчающее ошибки первого.
   В актах 13-го заседания VI Вселенского собора сохранились два отрывка из писем папы Гонория. Одно из них адресовано Киру Александрийскому, a другое – патриарху Сергию. Писаны они, видимо, после получения синодики Софрония и в смущенных поисках уступок и успокоения. Гонорий пишет Сергию, что он уже и Софронию, и Киру рекомендовал, a теперь рекомендует и Сергию не говорить ни об одной, ни о двух энергиях, a рекомендует заменять этот вопрос усиленным подчеркиванием нашей веры в то, что «Один и тот же Иисус Христос действует в двух природах ενεργούσας και πρακτικας», что «обе природы в Лице Единого Сына Божия соединены без смешения или разделения или превращения, ενεργούσας τα ϊδια» (тактика «Эктезиса»).
   Как и в первом письме, здесь действия и воля все еще производятся от «лица», a не от «естества». Но мысль автора устремляется к правильному производству их от «естества», т.е. природы. Очевидно, под влиянием синодики Софрония римляне начали понимать метафизическую (онтологическую) ценность формул папы Льва: agit utraque forma cum alterius communione, quod proprium est.
   Вместо πολύτροπως ενεργεί Ι письма здесь отчетливое τα ϊδια.
   В отрывке II письма уже нет εν θέλημα. Ho, вопреки правильному τα ϊδια, по-прежнему запрещено выражение «две энергии». Значит, мысль папы не постигла еще, что из «τα ϊδια» неизбежно вытекают и две воли.
   Если это была работа мысли Иоанна IV во время его секретарства, то вскоре, когда он стал папой, он до конца понял православную точку зрения. Когда Пирр, покинутый Ираклием, стал настойчиво распространять по Востоку «Эктезис» как свое дело, ссылаясь на Гонория, Иоанн IV написал в 641 г. преемнику Ираклия Константину «Apologiam pro Honorio papa», в которой ищет всяких объяснений и извинений Гонорию (в сущности, и себе самому), что Пиррова точка зрения совсем чужда папе, «quod a mente catholici patris erat penitus alienum».
   Гонория защищал и другой участник составления его письма к Сергию, римский аббат Иоанн Симпон. Именно он писал как для Гонория, так теперь и для Иоанна IV эту «Апологию Гонория» перед императором Константином. Он упирает на моральный смысл выражения «единая воля», ибо Гонорию казалось, что Сергий сообщает ему о тех, кто учит о двух противоборствующих волях. И вот будто бы против них и нужно было утвердить отсутствие этого противоборства. Это нам пояснил преподобный Максим Исповедник в его споре с Пирром. A именно, что Иоанн Симпон так истолковал выражение «единая воля» в письме Гонория. Против учащих о двух противоборствующих волях римляне выдвигали мысль об единой человеческой воле во Христе. Ибо после грехопадения в обыкновенной человеческой природе две противоположные воли – плотская и духовная. И это в этическом, a не в физическом смысле. Но в человеческой воле Иисуса Христа этого двойства не было. У Heгo – одна человеческая воля. Почему же в таком случае не сделано было оговорки, что дело идет именно об одной моральной воле в человечестве Христа? A потому будто бы, что: 1) Гонорий отвечал только на то, о чем спрашивал Сергий; 2) римляне будто бы говорили по обычаю Священного Писания, которое говорит раздельно то о Божестве, то о человечестве Христа. Явно, что такое толкование натянуто, искусственно. И надо предпочесть первое общее толкование, т. е неосмотрительное принятие папой Гонорием Сергиева выражения «единая энергия и единая воля» в смысле единства морального, с добавлением мысли, что и в человеческой природе Иисуса Христа не было греховного раздвоения. Как бы то ни было, даже все новейшие объективные римско-католические историки церкви и догматов признают, что папа Гонорий ошибался, что он своей ошибкой поддержал еретиков на Востоке, но что он в мысли был православен. Новейший французский коллективный труд «История Церкви» (под ред. Fliсh et Martin) совсем не пытается защищать Гонория и только не без удивления замечает, что осуждение Гонория на VI Вселенском соборе никем решительно, даже и легатами папы, не было опротестовано. Конечно, папу Гонория нельзя ставить на одну линию с активными и сознательными еретиками Сергием и Пирром, но объективно он поддержал ересь, и VI Вселенский собор должен был за это его осудить.

Отношение к монофелитству на западе

   Папа Иоанн IV был прав в своей апологии Гонория в том смысле, что Запад толковал Гонория православно, a монофелитство осуждал. С нашей точки зрения, это значит, что «соборность» западного православия была надежнее папских кабинетных мнений. B Галлию в это время попал какой-то грек с Востока и здесь в Autun проповедовал монофелитство. St. Ouen, епископ Руанский, исходатайствовал y короля Хлодвига II разрешение собрать против него собор в Орлеане (638–639 гг.). Еретик очень искусно единолично защищался, но был побежден епископом Сальвием, к радости всех собравшихся. Собор опубликовал осуждение еретика, после чего тот был изгнан из Галлии.
   И Италия, и Африка держались тех же противоконстантинопольских православных настроений.
   По смерти папы Иоанна (642 г.) его преемник Теодор повел также твердую православную линию против коварного Константинополя. На окружное соборное послание преемника Пирра в Константинополе – Павла папа Теодор отвечал анафематствованием «Эктезиса» и выражал недоумение Павлу, почему y них в Константинополе этот акт еще расклеен по стенам, болтается по площадям и молча как бы признается? Почему греческие епископы продолжают величать Пирра «святейшим», как будто бы он и не отрекался от престола? Папа, со своей стороны, посылая к Павлу двух апокрисиариев, предлагает собрать собор и осудить Пирра как еретика. Папа Теодор подозревал, в чем дело: Павел тоже был тайный монофелит.
   Другое письмо такого же содержания папа Теодор отправил Константинопольскому клиру и греческим епископам, прося осудитъ Пирра и «все, что он сделал против Халкидонского собора». Так всегда понималось монофелитство на Западе, упорно защищавшем Халкидонский собор как дело папы Льва Великого.
   В ответ на призыв папы митрополит острова Кипр Сергий собрал собор 29.V. 643 г., который выразил солидарность с римским православием, подчеркивая согласие со словами папы Льва «agit utraque forma…» и заявляя готовность умереть за православие; надо уничтожить все, что противно Халкидонскому собору. Сергий сообщает, что его предшественник Аркадий молчал, ожидая исправления заблуждения. Но теперь Сергий уже не питает этих иллюзий.

Св. Максим Исповедник

   С этого времени выступает на сцену героический борец против монофелитства, около которого на некоторый срок сосредоточивается вся борьба.
   Он родился около 580 г. в одной из аристократических семей Константинополя. Был образованным юристом и состоял на службе при самом императоре Ираклии. Затем с 630 г. жил в Константинопольском монастыре Βασσαι в Хрисополе (Скутари). Около 633 г., когда Софроний поднял борьбу против Кира Александрийского, Максим его поддерживал. Но почему-то в эпоху появления «Эктезиса» мы не слышим его голоса в Константинополе. Сергию на запрос о предполагаемом издании «Эктезиса» Максим ответил смиренно-монашеским почтительным письмом, ссылаясь на свою некомпетентность, но указывая на ряд трудностей, связанных с «миа энергиа». Казалось, он не будет страстным борцом против монофелитства. Но вот что-то переменилось и в его внешней и внутренней жизии. Около 640 г. множество христиан с Востока и даже из Египта убежало от нашествия арабов в Западную Африку и Максим оказывается там же в качестве беженца.
   Беженцы из Сирии, Египта и Ливии в Карфагенскую Африку были настроены антиварварски, антимухаммедански, но среди них имелось множество монофизитов. На новом месте монофизиты увлеклись пропагандой своей ереси, организовали свои монастыри, начали перекрещивания и т.д. Государственная власть вынуждена была вмешаться и наказывала обращенцев-монахов отбиранием y них монастырских имуществ. Господствующее церковное мнение (и низов, и епископата) здесь было дружественно церковному Риму и осуждало еретичество Востока и еретичество константинопольских императоров. Императорский экзарх Григорий, сын Никиты, двоюродного брата Ираклия, держался этого православного направления. Может быть, он даже рассчитывал свергнуть слабых сыновей Ираклия. Максим, попавший в эту среду, был принят ею чрезвычайно дружественно. Он вскоре стал ее кумиром и оракулом. Его жизнеописатель говорит, что его философский ум и ораторский талант покорили всех: «He только клирики и епископы, но и народ и власть смотрели ему в рот и тянулись к святому, как железо к магниту, или как мореплаватели увлекались песнями сирен, так и они его речами». Когда здесь очутился и Пирр, он попробовал сговориться с Максимом. Но Максим не склонен был ни к какой «политике». Тогда Пирр почувствовал, что ему как только «политику» здесь надо приспособиться к совершенно противоположному фронту. Он, вероятно, испугался, что Григорий отсюда придет на константинопольский императорский трон. Пирр охотно согласился выступить публично на богословском диспуте с Максимом и, видимо, заранее готов был разыграть роль не только побежденного (что, вероятно, он считал неизбежным), но и переубежденного, чтобы быть принятым всей этой «римской» средой. B просторечии эта хитрость называется «игрой в поддавки».
   Диспут в июле 645 г. состоялся, по-видимому, в Карфагене, в присутствии экзарха Григория, многих епископов и представителей власти и общества. Точный протокол этого интересного диспута сохранился до нас в собрании сочинений Максима Исповедника, и y Манси, и y Барония. Экстракт его имеется и в лекциях Болотова. Мы не будем пересказывать этот интересный для истории догматов и богословия материал. B нем и Пирр выступает во всеоружии образованного богослова. Но и св. Максим над ним возвышается прямо великаном диалектики, a греческое мышление и греческий философский язык блещут своим превосходством над деревянностью мысли и языка латинских. Явно, что весь спор чужд духу и интересу латинства.
   B заключение спора Пирр соглашается анафематствовать свое заблуждение и отправляется с Максимом в Рим, чтобы «поклониться гробницам апостолов и папе» и вручить последнему свое письменное отречение от ереси. B Риме он присоединен был к церкви папой Теодором в торжественном собрании клира и народа. В своем исповедании Пирр отрекся от всех аргументов, и своих, и патриарха Сергия, и был опять признан папой Теодором в правах патриарха. Папа еще раньше писал патриарху Павлу, поставленному вместо Пирра, что отречение Пирра от константинопольской кафедры было следствием политического давления на него, a не вызывалось каноническими причинами. Теперь, с отречением от ереси, каноническая причина вообще устранялась. Сделано было это не без расчета морально нажать на Павла, монофелитство которого становилось все более очевидным из его неотречения от «Эктезиса». Наоборот, отречение Пирра произвело общую сенсацию в Италии и в Африке. Ряд Африканских соборов (в Нумидии, Бизацене, Мавритании и Проконсульской части (Карфаген)) вынесли постановления об уничтожении «Эктезиса» и писали o том папе, императору в Константинополь и патриарху Павлу.
   Но эти искренние для Запада постановления попали в Константинополе в самую неблагоприятную в политическом отношении атмосферу обоснованного подозрения против Африки. Игравший на православии Африки экзарх Григорий действительно замышлял восстание против императора Констанса II. И всех епископов, с их нападением на «Эктезис», и папу, с его восстановлением Пирра в правах патриарха, подозревали в сознательном соучастии в плане свержения государственной и церковной властей в Константинополе и замене их Григорием и Пирром. Что касается Григория, то он действительно в 646 г. счел момент удобным для того, чтобы провозгласить свое восстание и объявить себя императором. Еще памятен был успех Ираклия 36 лет тому назад. Пирр уже мечтал, как он будет короновать в Св. Софии Григория, как вдруг этот карточный домик разлетелся в прах. Арабы двинулись из Египта на Бизацену, и в битве при Суфетула Григорий был не только разбит, но и убит. Арабы взяли тяжелую дань за уход из Бизацены. Приближался и здесь конец Римской Африке!
   Циничный древневосточный «политик» Пирр, увидев свою мечту разрушенной, тотчас же убежал из Рима в Равенну к византийскому экзарху Платону. Там он снова принял «веру» своего василевса и отправился в Константинополь. Возмущенный папа Теодор собрал против него в Риме собор и произнес анафему, подписав ее святой кровию из евхаристической чаши. Это известие хрониста Феофана не нравится новым католическим историкам, но иx папские легаты то же самое делали и впоследствии в Константинополе, осуждая патриарха Фотия. Конечно, это грубое суеверие. Суеверие живет в тесном психологическом соседстве с подлинной верой.

Типос (648 г.)

   Папа тогда потребовал от патриарха Павла определенного ответа по вопросу о вере. Ответ Павла был таков, что папа счел нужным провозгласить низложение Павла. Павел в ответ на это наложил интердикт на церковь св. Плакиды во дворце папских послов в Константинополе. Патриарх Павел, видя, что прямая проповедь «миа энергиа» и «эн телима» производит смуты, посоветовал императору Консте издать уже прямо декрет (а не соборное постановление, каковым был «Эктезис») с полицейским приказом прекратить спорить o том и другом выражении, что и было сделано в 648 г. … Это так называемый τύπος περί πίστεως. To есть Павел повторил опыт Энотикона после опыта Энкиклиона Василиска. В Типосе предписывалось «ни порицать, ни осуждать никого за учение в прошлом об одной воле и одной энергии, ни за учение о двух волях и двух энергиях». Приказывалось, чтобы во имя мира в церкви «документы, трактующие этот вопрос и с давнего времени вывешенные в притворе великой церкви (разумеется, «Эктезис»), были убраны». За неповиновение, кроме наказаний церковных, налагались и наказания от императора: лишение должностей, имущества, a для низших – битье и ссылка. Казалось бы, наивно повторять ни разу не удававшийся со времени арианства опыт насильственной остановки догматического движения. Ho вот снова это оскорбление православного диофелитства, поставленного здесь на одну линию под запрещение вместе с ересью монофелитства. Очевидно, как и ранее, эта мера не могла иметь успеха, несмотря на действительное применение репрессивных мер молодым Констой, вообразившим, что он сделает то, чего не достигла мудрость его праотцев.

Папа Мартин I и Латеранский собор 649 г.

   Папа Теодор умер, не узнав о Типосе. На его место избран был Мартин, бывший апокрисиарием в Константинополе. Человек выдающийся и своей внешностью, и своими знаниями в спорном вопросе. В это время, после папы Иоанна IV, римский клир старался избегать представления пап на утверждение еретичествовавших императоров. По-видимому, не представлен был и новоизбранный Мартин. Впоследствии его греки обвиняли в том, что он irregulariter et sine lege episcopatum subrapuisse.
   Первым своим делом Мартин признал необходимость соборно отвергнуть Типос. Он открыл собор 5 октября 649 г. в константиновской базилике Спасителя в Латеране. Собор имел пять заседаний до 31 октября 649 г. Собрано было много епископов, до 500 человек, из Италии, Сицилии, Сардинии, Африки. Был представитель Востока в лице Палестинского епископа Стефана Дорийского (сирская Дура), присланного в Рим еще Софронием. Составился собор, приближающийся по авторитету ко вселенскому. После речи папы, изложившего историю вопроса, прочитаны были документы, исходившие от архиепископа Равенны, от епископов и монахов Палестины, от архиепископа Кипрского Сергия и от соборов африканских. Затем прочитаны и еретические документы: «Эктезис», Типос, заявления Кира, Сергия, Пирра, Павла; затем догматические определения пяти вселенских соборов и цитаты из отцов церкви. K пересказу постановления Халкидонского собора сделано такое добавление: et duas Ejusdem sicuti naturas unitas inconfuse, ita et duas naturales voluntates, divinam et humanam et duas naturales operationes, divinam et humanam in approbatione perfecta et indiminuta Eumdem Veraciter esse perfectum Deum et hominem perfectum (μόνης δίχα της αμαρτίας) Eumdem atque unum Dominum nostrum et Deum Jesum Christum, utpote volentem et operantem divine et humane nostram salutem.
   Затем b 20 канонах-анафематизмах осуждается все монофелитское учение детально. B сопровождении энциклики акты были опубликованы, посланы церквам и императору Констансу II, но не патриарху Павлу, ибо он еще раньше был папой низложен. На энциклику папы откликнулся утвердительно не только Запад, но отчасти и Восток.
   Но двор решил подавить православную оппозицию Типосу. Еще не разъехался Латеранский собор, как из Константинополя прибыл новый экзарх Олимпий с жесткими полномочиями против папы. Он должен был потребовать принятия Типоса всем епископатом, клиром, знатью и местными войсками. Но никто на это не пошел, и Олимпию пришлось думать о прямом насилии. Есть рассказ, будто Олимпий поручил одному своему свитскому офицеру убить папу, подойдя к святой Чаше. Liber Pontifпcalis рассказывает, что злоумышленник ослеп в момент приближения к Чаше и не мог разглядеть ничего. Это поразило Олимпия и побудило его примириться с папой и даже открыть папе замысел византийского двора. Оценив положение и настроение местного гарнизона, Олимпий пошел было по пути африканского Григория, начал думать о восстании против Константинополя. Однако был убит в стычке с арабами (сарацинами) или умер от эпидемии в этом походе. Вся эта политическая авантюра и измена Олимпия вменена была Константинопольским двором в вину папе Мартину. Якобы папа знал о заговоре и не удержал Олимпия. Для Константинополя это было лучшим способом отделаться от сильного религиозного противника под предлогом политического преступления. На место Олимпия Константинополь назначает старого экзарха Италии Феодора Каллиопу (653 г.) с очень воинственным окружением. Прибывшие военные были настроены возбужденно. Им внушили, будто в Латеранском дворце против них заготовлено оружие и груды камней. Каллиопа направил военных произвести обыск и назначил папе день своего собственного визита к нему. Папа уже несколько месяцев лежал в подагре. Опасаясь всего худого, он заранее велел перенести себя в постели к престолу в домовой Латеранской церкви.
   Церковь наполнилась буйно настроенными вооруженными людьми. Окружавшему папу клиру прочитан был указ императора, объявлявший папу незаконно поставленным, a потому и низложенным. Заключалось все требованием – доставить папу в Константинополь. Попутно на словах прибавлялись разные обвинения, и религиозные, и политические, будто папа неправославно учил о Богородице или что он посылал деньги сарацинам. Явно было решение Константинополя оклеветать и загубить папу. Так как многие клирики выразили желание не покидать папу, то Каллиопа лживо пообещал взять их в путешествие вместе с папой. A народу, который выкликал анафему против обвинителей папы Мартина, Каллиопа счел нужным сам лично объяснить, что дело идет совсем не о вопросах веры, что между римлянами и греками нет никаких различий в вере.
   Однако папа перевезен был в резиденцию экзарха, в Палатинский дворец. Оттуда через день, ночью, взяли его одного с семью служителями, тайком погрузили на судно на Тибре и вывезли в мope, где пересадили на морской корабль. Ворота города были заперты, чтобы никто из клириков папы не мог последовать за ним. В пути стража обращалась с бедным больным старцем, как с политическим преступником. He позволяли сходить на берег, принимать милостыню от сердобольных людей. Охранники варварски вырывали приносимую провизию и издевательски съедали ее на глазах папы. Народ отгоняли от «политического преступника». Через три месяца плаванья пристали к острову Наксосу (в Архипелаге), где оставили папу на целый год под арестом. Высадили его на берег и поместили в гостинице, без всяких удобств и с физическими лишениями. За все время дали узнику только два-три раза помыться. Наконец в сентябре 654 г. привезли его в Константинополь. Высадили лежащего на постели папу на берег и натравили толпу издеваться над «политическим преступником», не открывая секрета, что это за личность. Лишь под вечер привезли папу в тюрьму «Прандеария», где и продержали 93 дня, утаивая от тюремщиков его имя, чтобы не изменить в лучшую сторону отношения толпы.
   Здесь 47 дней ему не давали воды, чтобы умыться, скверно его питали, a он страдал катаром кишечника. Истощили старца до крайности. Наконец 19 декабря 654 г. собралось судебное отделение Сената под председательством сакелария Вуколеона. Несчастного узника на носилках принесли в суд. Потребовали стоять перед судом. И так как сам он стоять был не в силах, то два гайдука должны были поднять его и держать стоймя.
   «Скажи, несчастный, какое зло умыслил ты против императора?» – начал допрос председатель. Папа молчал. Выдвинута вереница свидетелей. Это были подчиненные Олимпия и его солдаты. Спасая свои животы, они должны были заслужить прощение за участие в деле Олимпия путем лжесвидетельства против папы. И они старались лгать по подсказке. Папа, слыша все эти гнусности, просил судей не приводить этих свидетелей к присяге, чтобы не отягощать их преступления еще и клятвопреступлением.
   Когда спросили папу Мартина, что он на это скажет, он начал было свою речь: «Когда Типос был опубликован и прислан в Рим…» На этом его оборвал префект Троил: «Ты должен говорить не о вере, a только о бунте и твоем участии в нем. Ты знал, что Олимпий кует оковы против императора, и ты его не остановил. Наоборот, ты был с ним в сговоре».
   «Ну a ты, – ответил папа, – ты помешал Георгию и Валентину восстать против императора?» (Это было восстание в Константинополе, путем которого воцарен был Конста, ныне царствующий.) «Удалось ли вам помешать? Так как же я (безоружный), что мог я сделать против человека, располагавшего всеми сухопутными и морскими силами Италии?» к этому папа добавил: «Прошу вас, Христа ради, сделайте со мной скорее, что вы хотите. Всякая смерть будет для меня благодеянием».
   Это было и простое возражение от здравого смысла, и ядовитая стрела, пущенная в лицемеров. За точный перевод этих язвительных слов папы с латинского председатель суда даже обругал добросовестного переводчика. Он нашел, что судоговорение принимает соблазнительный характер и что на этом моменте выгодно возбудить против Мартина императора. Он прервал заседание и отправился с докладом к василевсу.
   Тем временем папу вынесли на его носилках в атриум, т.е. во дворик судебной палаты, где уже собралась науськанная толпа; отсюда его выставили на особую площадку, специально предназначенную для показа преступников толпе. A напротив с балкона своего дворца император мог видеть эту картину. От него генерал-прокурор Вуколеон вернулся со смертным приговором. Члены синклита – судьи собрались около осужденного мученика. Выступил чиновник с обращением к папе: «Ты боролся с императором – на что ты теперь надеешься? Ты отступил от Бога, и Бог отступил от тебя». И он велел сорвать с папы его патриарший омофор (ψαχνιον) и его черно-белые сапоги, эти приметы его сана. Подавая их градоначальнику (префекту), сказал: «Возьми и разруби их на куски». Затем сорвали с папы его верхнюю священническую одежду, a нижнюю тунику разодрали во многих местах и этим полуобнажили тело папы. Чиновник пригласил толпу анафематствовать преступника. Откликнулись лишь немногие. Народ был удручен и воздыхал от сочувствия страдальцу. Лишь отребье поносило «преступника». С цепью на шее и преднесением меча папу провели по городу на гауптвахту (в преторий) и бросили в камеру с уголовными. Через час увели его в холодную одиночку для смертников (в тюрьму Диомида) уже с такой жестокостью, что поранили ему ноги и залили кровью лестницу тюрьмы. Мартин был полумертвым. Одному клирику папы, однако, разрешено было остаться при нем для услуг, но под надзором специального сторожа, назначенного беречь смертников. Тюремные сторожихи, мать и дочь, когда начальство удалилось, смогли просунуть страдальцу одеяло, чтобы не замерз. Поздним вечером явился посыльный от градоначальника Григория с пищей – выразить надежду, что «даст Бог, папа так не умрет», и приказал снять кандалы с шеи. Папа ничего не сказал, только глубоко вздохнул. Он искренно ничего уже не хотел, кроме мученического конца своих мытарств.
   На другой день василевс был с визитом y болящего патриарха Павла и сообщил ему о суде над папой. Это потрясло Павла, уже помышлявшего о смертном часе. «Увы мне, – воскликнул он, – вот еще вина моя на грядущем суде! He гope ли, что так обращаются с первосвятителями!» Павел упрашивал царя, чтобы не причиняли Мартину новых мук. Когда Мартин узнал об этом, он не обрадовался, ибо не видел впереди ничего, кроме тюремных страданий.
   Он был прав – впереди не было просвета. Павел умер. И пaпa снова был свидетелем человеческой низости. Пирр хлопотал о восстановлении его на месте Павла. Но многие находили слишком циничным, чтобы этот вчерашний «диофелит» с его римским исповеданием в эту минуту вдруг вышел бы сухим из воды. к папе в тюрьму явился чиновник Демосфен с задачей собрать материал о якобы насильственном произнесении Пирром в Риме его диофелитского исповедания. Папа, конечно, сказал, что Пирр явился в Рим по своей доброй воле, что он заявил об искренней перемене его взглядов и потому папа Теодор признал его патриархом, ибо Павел рассматривался Римом как поставленный незаконно. Демосфен допрашивал папу Мартина: не был ли Пирр в Риме закован в цепи? (!) Вот какова была ложь Пирра! Возмущенный Мартин сказал Демосфену: «Да сделайте же со мной наконец то, что вы говорили, изрубите меня в куски, только знайте, что с Константинопольской церковью я в общении не буду!»
   Пирр, конечно, восторжествовал…
   Папа через три месяца тюремного сидения, в марте 655 г., был тайно погружен на судно и увезен в ссылку в наш Крымский Херсонес, где еще прострадал до 16 сентября. Отсюда он написал несколько писем, отразивших его страдания в этом медвежьем уголке византийской державы, среди варварского населения и в лишениях необходимой пищи. Здесь, на перепутье хлебной дороги из Скифии в Грецию, папе не давали хлеба. Он жаловался в письме: «Хлеб известен здесь только по имени… Я удивлялся и удивляюсь безучастию моих друзей и родни. Они забыли о моем несчастии. Кажется, не хотят даже знать, существую ли я еще на свете или нет. Хотя римская церковь и не имеет денег, но она богата, по милости Божией, хлебом, вином и всем нужным для жизни. Очевидно, на людей напал страх, так что они чуждаются даже исполнения заповедей Божиих, страх, где не должно быть никакого страха». Папе действительно было горько, что порыв любви к нему, свидетелем которого он был при первом аресте, совсем исчез. Императорский террор привел всех в оцепенение.
   Мартина огорчало и то, что римские клирики принципиально «предали» его и канонически. Когда он был еще на острове Наксосе, они уже поставили себе 10 августа 654 г. нового папу Евгения, a избрали его еще раньше, принимая во внимание, что эта дата есть дата уже императорского утверждения. Папа Мартин тогда был еще в Константинополе и не подозревал этого. Очевидно, что в империи считалось правилом: кафедра считается вакантной, если ее епископ обвинен государственной властью как политический преступник. И раньше, в арианскую эпоху, вместо сосланного императорским указом папы Ливерия был избран Феликс II, и в эпоху Юстиниана вместо обвиненного в измене Сильверия избран папа Вигилий. Это пример уступчивости церкви перед требованиями государственной власти. Очевидно, и по отношению к Мартину y римского клира власть потребовала того же принятого канонического отношения, вне вопроса о вере. Но в момент избрания Евгения Мартин еще не был формально судим и осужден. Клирики здесь, конечно, смалодушествовали перед полицейским давлением.
   16 сентября 655 г. папа Мартин скончался и погребен в Херсонесской церкви Богородицы Влахернской. Он причислен к лику святых и греческой церковью. Память его как исповедника празднуется 11 (24 н.ст.) апреля и как мученика – 12 (25 н.ст.) ноября.

Суд над преподобным Максимом Исповедником

   В то же время, как Феодор Каллиопа арестовал в Риме папу Мартина, арестован был там также и преподобный Максим со своим учеником по имени Анастасий. Он был простым монахом. Другой ученик Максима, тоже Анастасий, был апокрисиарием папы в Константинополе. Максима и Анастасия привезли в Константинополь еще задолго до Мартина, в 653 г., и тоже с пристани бросили в тюрьму. Но суд над ними был назначен лишь после увоза папы Мартина в Крым, уже при патриаршестве Пирра. Суд в том же составе под председательством Вуколеона.
   Суд начался с вопроса: «Христианин ли ты?» – «Да, по милости Божией».- «Это неправда, если бы ты был христианином, то не отвергал бы императора». Подразумевается византийский взгляд на каноническую роль императора. И далее предъявлены обвинения, как и папе Мартину, в политическом преступлении, даже в государственной измене: «Это ты предал сарацинам Египет, Александрию, Пентаполь, Триполитанию и Африку». Свидетели утверждали, что Максим не советовал префекту Нумидии Петру сопротивляться арабам, ибо Бог не поможет императору Ираклию за его ересь. Другие свидетельствовали, что папа Теодор поощрял бунт Григория ссылкой на сновидение Максима, которому ангелы сказали: «Григорий – император, победитель!» Максим отверг это, как клевету. Третий свидетель показал, что он в Риме от самого Максима слышал, что тот не признает за императором священнических прав. На вопрос: «Τί ούν; ουκ εστί πας βασιλεύς χριστιανός καί ιερεύς;» – Максим отвечал без колебаний: «Ουκ εστιν».
   Что император – не священник, Максим доказывал тем, что при богослужении императоры поминаются после лиц священного сана, во главе мирян. В русской церкви на ектениях императоров поминали раньше священства, так что аргумент Максима не имел бы силы.
   На обвинение, что Максим вел пропаганду оригенизма, Максим просто ответил анафематствованием Оригена, т.е. присоединился к постановлению Константинопольского собора 543 г., бывшего как раз перед V Вселенским собором.
   Максима отвели в тюрьму. В тот же вечер к нему явились два сановника от императора – допрашивать его о споре с Пирром в Африке. Максим, рассказав все, пояснил, что он не может иметь общение с церковью Константинопольской из-за «глав» Кира Александрийского, «Эктезиса» и Типоса. «А как же, – возразили ему, – вот только что вчера прибыли папские апокрисиарии, и они готовы приобщаться с патриархом».
   Увы, это была правда! В это время в Константинополе пресвитер Петр, будущий патриарх, подготовил хитрый план догматического компромисса. Предлагалось принять и одну волю пo ипостаси, и две воли по природам. И одно действие по ипостаси и два действия по природам, смотря по углу зрения в каждом отдельном случае. Пирр обрадовался этой выдумке! И она (в который раз!) обманула несложные головы апокрисиариев папы. Максим, услышав это, заявил, что апокрисиарии превысили свои полномочия. У них на руках одно письмо к императору, но нет папских писем к патриарху. Действительно, миссия этих апокрисиариев папы Евгения ограничивалась простым донесением об избрании папы и получении формального утверждения со стороны императора. Да и в момент отъезда апокрисиариев из Рима им была еще не известна смерть патриарха Павла и возведение на его место Пирра, и вообще они не имели полномочий входить в общение с патриаршим возглавлением императорской церкви. Преподобного Максима и его учеников, однако, очень поразило это «падение» римских послов, и преподобный Максим молил Бога, чтобы Господь спас веру в Риме и «исполнил свое обещание князь апостолов». Пирр торжествовал и, издеваясь, просил передать Максиму: «Посмотрим, к какой же теперь церкви ты принадлежишь? к Константинополю, Риму, Антиохии, Александрии, Иерусалиму? Все теперь согласны». Вот тут и сказал преподобный Максим те слова, которые мы читаем в его житии: «Аще и вся вселенная начнет причащатися с патриархом, аз не имам причаститися с ним». Это место – излюбленное нашими раскольниками-старообрядцами, начиная с Аввакума.
   Между тем в июле 655 г. Пирр умер и его место занял выдумщик Петр. Он отослал папских апокрисиариев к папе Евгению с письмом, излагающим учение о трех волях, и с синодальным посланием о своем вступлении на патриаршество. В синодике он излагает спорный вопрос очень смутно. Когда папа Евгений во время богослужения в Santa Maria ad praesepe прочитал синодику Петра, народ поднял шум и потребовал, чтобы папа Евгений, не выходя из церкви, осудил это послание. Очевидно, содержание его стало известно из устных сообщений апокрисиариев. Папе пришлось дезавуировать последних. Это видно из дальнейшего поведения римской церкви.
   Летом 655 г. Максима вызвали из тюрьмы с его учениками на новый допрос в присутствии патриархов Петра и Македония Антиохийского. Максиму Троил опять пригрозил смертью, если он не сознается и не заслужит этим милости императора. Максим объявил, что все обвинения против него – клевета, кроме одного, которое он признает истинным: «Я много раз анафематствовал Типос». – «Следовательно, ты анафематствовал императора?» – «Нет, не императора, но документ, противный вере и к тому же написанный не императором». – «Где и когда он был осужден?» – «Во-первых, на Латеранском соборе в церкви Спасителя и, во-вторых, в церкви Santa Maria ad praesepe». – «Почему ты любишь римлян и ненавидишь греков?» – «Я люблю римлян, ибо одной с ними веры, и я люблю греков, ибо одного с ними языка». – «Ты говоришь о Латеранском соборе, но ведь он был собран низложенным папой Мартином». – «Изгнанным, но не низложенным», – подчеркнул Максим.
   Максима опять увели в тюрьму, a на другой день объявили, что Максим и его приверженцы высылаются во Фракию: Максим – в Визию, Анастасий, монах, – в Берберу, Анастасий, апокрисиарий, – в Мосимврию, без одежды и пропитания.
   Летом 656 г. к Максиму прибыл от императора Феодосий, епископ Кесарии Вифинской, с двумя уполномоченными от императора и даже с подарками, ища сговора с Максимом и через него с Римом. Феодосий повел беседы по существу и в самом дружеском тоне. Максим в этом интересном разговоре (он сохранился в сочинениях Максима) опять подавил своими доводами Феодосия. Тот согласился лично за себя с формулой «две воли и две энергии» и спросил: «Поехал ли бы с этой формулой Максим в Рим от лица патриарха и императора вместе с Феодосием?» Максим согласился. Это все растрогало присутствующих, и они на коленях возблагодарили Бога за начало мира.
   Максим после этого был переведен приказом императора под Константинополь в монастырь св. Феодора, в Ригион (около Сан Стефано: Кочук – Текмедже). Сюда явились к нему с тем же Феодосием новые послы – Троил и патриций Епифаний и повели новые речи: «Мы пришли объявить тебе волю василевса, но скажи наперед: исполнишь ты ее?» Но в чем она состоит, патриции отказались сказать заранее. Тогда Максим сказал им: «Объявляю вам перед лицом Бога и Его святых ангелов, что, если государь повелит мне что-нибудь относительно дел мира сего, я охотно исполню его волю». Другой патриций, Епифаний, взял на себя объявить волю Консты. «Вот что государь приказал объявить тебе: так как весь Запад и на Востоке те, которые увлечены в соблазн, взирая на тебя, производят смуты и не хотят в делах веры иметь с нами общения, то да вразумит тебя Господь принять изданный нами Типос и вступить с нами в общение. Тогда мы пойдем к тебе навстречу, открыто пред всеми будем приветствовать тебя, подадим тебе нашу руку, с честью и славой введем тебя в великую церковь (в Софию), поставим на нашем императорском месте, вместе выслушаем литургию и приобщимся Тела и Крови Христовой. Потом провозгласим тебя нашим отцом, и будет радость не только в этом городе, но во всем христианском мире. Ибо мы твердо уверены, что когда ты вступишь в общение с нами, то присоединятся к нам все, которые ради тебя и под твоим руководством отпали от общения».
   Из этого видно, какую громадную духовную роль играла в это время личность св. Максима. «Поистине, – говорил Максим патрициям, – все силы небесные не убедят меня сделать то, что вы предлагаете. Какой ответ дам я, не говорю Богу, но моей совести, если из-за пустой славы и людского мнения отвергну спасительную веру?»
   Причину своего отказа принять Типос преподобный Максим объяснял так: «Кто из верных может принять этот указ, запрещающий говорить o том, o чем повелел говорить сам Господь через своих апостолов и учителей? Кто вместе с нечестивыми еретиками отвергает святых – a таковы люди, не желающие говорить ни об одной, ни о двух волях во Христе, как предписывает Типос, – тот (простите мне за правдивое слово!) вместе с диаволом отвергает Бога. Посему смотрите, чтобы нам под предлогом мира не впасть в совершенное отступление от Бога, которое, по апостолу, должно предшествовать антихристу. Делайте со мной что хотите, но я никогда не буду иметь общения с людьми, принимающими Типос».
   «Ты считаешь нас еретиками, – говорили они, – но знай, что мы более тебя христиане и более тебя православные. Мы признаем во Христе божественную и человеческую волю».- «Если вы веруете, – заметил на это Максим, – как учит церковь, то зачем вынуждаете меня принять Типос, который уничтожает эту веру?» – «He уничтожает, – вскричали патриции, – a только заставляет молчать о спорных выражениях ради мира церкви». Затем патриции взорвались и закричали на Максима. Один из них сказал:
   «По-моему, тебя надо вывезти в город, поставить на площади, собрать всех шутов, балаганных комедиантов, развратниц, всю чернь и заставить их бить тебя по щекам и плевать тебе в лицо». И сенаторы действительно взорвались, стали плевать на Максима и бить его. Подавленный этим епископ Феодосий едва остановил их зверство.
   На другой день Максима вывезли в Селимврию и оттуда в Берберу, где был один из учеников Максима, грозя всем им вместе судьбой папы Мартина. Целых шесть лет, до 662 г., продержали всех сосланных в этой глуши и вновь вызвали в Константинополь для окончательного завершения наказания. На местном соборе вызванным произнесли анафему вместе с папой Мартином, патриархом Софронием и другими православными и предали осужденных в руки гражданских властей. По житию, Максим был бит воловьими жилами: ему отрезали до основания язык и отсекли правую руку. Затем он проведен был в таком виде по всем двенадцати кварталам Константинополя и вместе с двумя Анастасиями сослан на Кавказ. Письмо с Кавказа апокрисиария Анастасия не сообщает об этом ужасном искалечении св. Максима. Их привезли в Лазику (Кутаисская губерния), тут их разделили и разослали по разным военным крепостям, где св. Максим и Анастасий, монах, умерли в том же 662 г. A Анастасий, апокрисиарий, прожил еще 4 года. Перед самой нашей революцией Синод поручил профессору А. И. Бриллиантову исследовать археологически все возможные следы и предания о месте кончины св. Максима. Хаос революции прервал эту работу.

Конец Консты (668г.). Дипломатические отношения между Римом и Константинополем

   Таким террором было временно наведено молчание во всей империи. Даже в Риме клирики примолкли. Папа Евгений скончался в 657 г. Его преемник Виталий решил смиренно послать свою синодику не только к императору, но и к патриарху Петру. Петр ему ответил. Оба сделали вид, что ничего не произошло. Императору это было особенно нужно. Он уже задумал убежать из Константинополя в Рим и потому искал примирения с римским обществом, раздраженным со времени казни папы Мартина. Конста, как известно, казнил по политическим подозрениям своего брата-диакона и шепотом прозывался Каином. Его особо мучили привидения. Брат являлся ему с чашей, наполненной кровью, и предлагал причаститься. Конста принял послов папы с исключительной дружественностью и послал в Рим роскошный евангелистарий, украшенный дорогими камнями. Имя папы Виталия внесено было, в первый раз после Гонория, в диптихи Константинополя.
   Конста осуществил свое желание, переселился в 663 г. в Рим. Старый Рим был польщен этой честью. Папа в торжественной процессии за шесть миль от города встретил императора. Конста посещал памятники и храмы Рима, раздавая подарки. Делался вид, что для римлян император православен. Даже когда Конста довольно цинично приказал на государственные нужды взять всю бронзу с куполов церквей, в том числе и крышу с Пантеона (Santa Maria ad Martyres), папа Виталий не протестовал открыто.
   Сравнительно скоро в Сиракузах, именно за свои экспроприации, Конста вызвал против себя дворцовый переворот. Он был убит в 668 г. Заговорщики провозгласили императором Мжежа (Mesecius), судя по имени, армянина. Но сын Консты Константин одолел Мжежа и утвердился императором. Он возвратился в Константинополь и был прозван Погонатом, т.е. бородатым (πωγωνιον), так как будто бы отправился на борьбу против Мжежа еще без бороды, a вернулся бородатым. Хотя Константин Порфирородный впоследствии называет Погонатом еще и его отца – Консту.

Константин Погонат (668–685 гг.)

   Ухаживания Консты за римлянами не могли заживить ран, нанесенных Типосом и казнями Мартина и Максима. И вскоре как-то сами собой отношения испортились. Патриархи Константинополя перестали посылать свои синодики в Рим, a имена пап после Виталия перестали вноситься в диптихи. Но не видно, чтобы это произошло по мотивам монофелитского еретичества патриархов – Фомы, Иоанна, Константина (667–677 гг.), ибо VI Вселенский собор их в этом не обвинил. Но, видимо, в Риме после крайне примирительного Виталия вернулись на прежнюю строгую позицию.
   Однако и сам Константин Погонат был равнодушен к Типосу.
   Патриарх Феодор (677–679 гг.) не послал в Рим своей синодики, опасаясь, что его там не примут. Он послал только увещательное послание – προτρεπτικην επιστολην, приглашая римскую церковь к восстановлению общения с Константинополем. Однако Феодор (VI Вселенским собором признанный православным) вместе с Макарием Антиохийским настаивал перед императором, чтобы вычеркнуть из диптихов всех преемников Гонория. Вероятно, по мотивам соблюдения престижа Константинопольской кафедры. Но Макарий Антиохийский, очевидно, имел задние, еретические мысли.
   Император Константин Погонат, стремившийся к церковному миру, был вне этих амбиций. He считаясь с Феодором, он 12 августа 678 г. направил очень вежливое письмо папе Домну, или Дону (676–678 гг.), именуя его «вселенским папой – οικουμενικος παπας».
   С начала царствования он желал «церковного собирания – καθολικη συναθροισις» и примирения двух тронов. Теперь он продолжает развивать идею, высказанную в протрептике патриарха Феодора. Он находит, что спор идет из-за несущественных слов. Надо этого избегнуть и, пока политические условия мешают созвать вселенский собор, надо составить предсоборную конференцию. Константин просил послать трех римских клириков, до двенадцати епископов со всего Запада и четырех монахов из четырех греческих монастырей Рима. Император предлагал деньги, паспорта и корабли для путешествия.
   Тем временем папа Домн умер и на его место был избран Агафон (678–681 гг.). Новый папа с вдохновением принял предложение императора. Чтобы впредь не произошло споров и разделений на самом Западе, папа решил собрать мнение всех своих церквей, даже за пределами собственно империи, y «варваров»: лангобардов, франков, славян, готов, бретонцев. Поэтому папа не сразу послал депутатов в Константинополь. Он решил предварительно на соборе в Риме все выяснить и этим вооружить своих представителей против уловления их в теологические сети, против всяких промахов. Было заготовлено послание, под ним собрано до 125 епископских подписей. Оно называется актом Римского собора, состоявшегося около Пасхи 680 г. Дюшен считает его просто актом, подписанным без собирания собора. Под этим актом мы читаем подписи Вильфрида – епископа Йоркского в Британии, епископа Деодата (St. Diй) из Австразии (Галлия), Феликса – епископа Арльского и представителя епископа Тулонского. Подписи от местных соборов: в Павии (Миланского диоцеза) и в Хизфилде (Йоркского диоцеза). Очень ждали в Риме и хотели бы видеть делегатом Феодора Кентерберрийского, главу англо-саксонской миссии, ученого-грека. Но он не прибыл. Делегация составилась без него.

backgoldОГЛАВЛЕHИЕgoldforward