Среди этой скромной однообразной жизни совершались иногда важние события, о которых мы долго толковали. Одним из главных было появление ручного медведя в Толычове. Мы все бросались в спальню моего дедушки с криком: «медведь, медведь!» и, получив позволение заставить плясать медведя, с тем только условием, чтоб не близко к нему подходить, мы выбегали на двор, куда уже начинала собираться вся деревня. Как это все осталось живо в моем воспоминании! Будь у меня талант к живописи, я бы начертила портреты этих запачканных детей с белыми волосами, выгоревшими на солнце, с бронзовым цветом лица и с большими, плутовскими глазами. Мне кажется, что я изобразила бы их верно, до малейшей складки их синих рубашенок, подпоясанных нод животом. В рубашки они сыпали обыкновенно огромный запас гороху, что придавало их животам необыкновенный объем. Вместе с детьми приходили бабы и мужики, приходили даже и старухи, которие шли важно, но улыбались в ожидании представления. Наконец, один из вожатых надевал наивный костюм козы, между тем как другой, вооружившись длинным шестом, принимался бить в барабан, и нредставление начиналось. Некоторые выходки возбуждали особенное сочувствие публики; я помню, какой общий взрыв смеха встречал обыкновенно нараспев произносимые слова вожатого: «А как красные девушки охорашиваются, в зеркальцо посматриваются, женишков поджидают?...» Но борьба медведя с козой, превращенной снова в мужика, в особенности нравилась молодым парням: они смеялись и переглядывались. К концу представления когда вожатый произносил протяжно: «кланяйся, Миша проси честных господ, чтоб водочки поднести приказали, за их здоровье выпить,» при чем пригибал прямо к земле голову беднаго медведя. Левон Иванович уходил домой, и скоро появлялся опять в сопровождении мальчика, который нес на подносе штоф с рюмками. Левон не скомпрометировал бы своего достоинства до того что б поднести водки медведю и его вожатым, и мальчик угощал их за него. Вожатые выпивали обыкновенно долю медведя, только один из них вьплеснет ему, бывало, несколько капель в огромно-разинутую пасть. Когда уводили медведя, толпа бросалась за ним, а мы оставались на крыльце, пока не пропадал вдали барабанный бой, и толковали о своих впечатлениях.
Другое событие, хотя далеко не до такой степени занимательное и важное, было обыкновенно приезд мужика, торгующаго так называемым бабьим бисером. Дедушка позволит, бывало, каждому выбирать себе какого хочет бисера, и прикажет Илье расплатиться с торгашом, и мы с сияющими лицами соберемся около телеги и требуем, кто голубого, кто зеленого бисера. Вряд ли жемчужное ожерелье могло бы доставить теперь которой нибудь из нас столько радости. И как мы дивились, забирая свои сокровища, что дед мой, не боясь подрыва своему капиталу, открывал нам такой безграничный кредит.
Но дороже всего этого были для нас святки. Рассказать не раcскажешь, какое было у нас тогда веселье. После вечернего чая собирались мы в нашем флигеле, и являлась к нам переряженная дворня. Костюмы были незатейливы. Кто паденет шубу наизнанку, кто из мужчин женскую юбку, а из детей огромную кичку; кто приклеет себе в три вершка нос; иной явится с горбом, другой паденет парик из нерасчесаного льну. Начиналась пляска, а потом следовали подблюдные песни. В заключение мы клали все по кольцу на пол, а в каждое кольцо насыпали овса, потом являлся на сцену петух. Испуганный криками, с которыми его встречали, оп топырил крылья и бросался из угла в угол. Тогда все умолкали и присаживались на корточки около места, усеенного овсом. Каждый следил с напряженным вниманием за малейшими движениями петуха, который мало-по-малу приходил в себя, оглядывался и начинал робко прогуливаться между кольцами.
«Что ж, девки,» говорила пяня, «пора бы запевать»; и вдруг возвышался какой-нибудь тонкий голос; другие подхватывали хором, и раздавалась песнь о красной девушке, поджидавшей милого дружка. Тут начиналась пророческая роль петуха: из чьего кольца он начинал клевать зерна, той судьба сулила в будущем жениха по сердцу и счастливый брак. Следовали и другие песни, гласившия о почестях и о богатстве, и петух точно также предвещал кому следовало и богатство и почести.—«Ну, барышня, ваше кольцо, кричали вдруг песколько голосов, — знать вам разбогатеть. Каково! Ни зернышка ни оставил? Видели, Агафья Андреевна, мимо всех колец прошел, да прямо к ихнему.» Общее веселье, а может быть и собственные воспоминания видимо действовали на няню. Она не ворчала на девушек, a смеялась, угощала всю компанию яблоками и вареными в меду орехами, и рассказывала как в былые годы, еще при старой барыне, им об эту пору всегда был шабаш, и позволялось святки справлять, и как одна из девушек вздумала гадать в бане перед зеркалом. — «И говорили ей, что страшно,» продолжала няня, «и гаданье это грешное, недаром надо для него крест снять, а она не послушалась добрых людей. Сама вся бледная, да дрожит, а поставила-таки на своем: «что ж, говорит, что страшно, по крайней мере все узнаю.» «Ну, и пошла, да что-то долго не идет, вот и пошли мы ее проведать,—приходим, а она лежит на полу без памяти, словно мертвая. Как пришла в себя и нас даже не узнает, а только кричит, что смерть свою видела. Всю ночь пробредила, а дней через пять на тот свет и отправилась.»

Вечер проходил быстро среди игр и рассказов, то страшных, то веселых. С удивлением и горем узнавали мы, что уже пора идти ужинать, и я долго не могла уснуть, и все думала о наряженых, о петухе и об умершей девушке.

Няня вела вечную войну с нашими гувернантками, и часто вечером жаловалась на них матери, которая, простясь в свою очередь с дедом, заходила обыкновенно в наш флигель, чтоб взглянуть на нас и побеседовать с няней. Мне случалось из своей кроватки слышать их разговор. «Что это, мать моя,» говорила АгаФья Андреевна, «от мамзели просто житья нет; уж такие капризы, что просто святых вон понеси. Сегодня поутру два раза отсылала назад чай: наливать не умею, изволишь видеть.—ей не по вкусу.» — «Ну, что за беда, няня, отвечала моя мать, наливай ей как она любит. Ведь ты знаешь, что надо кого-нибудь держать при детях, я сама всюду не поспеваю, мне от папеньки отойдти нельзя.»

—«Кто говорит! тебе не разорваться-же, да зачем ты им волю такую дала? Точно невидаль какая мамзель! их и для тебя нанимали, да тогда совсем другое было. Маменька добра была, покойница, а шутить тоже не любила. Мамзель так и знала свое место, мамзелью ее и держали. А уж ты какие порядки завела, Бог тебя знает, и девок-то всех перебаловала. Только, воля твоя, сама с ней ладь как знаешь, а я мамзели угождать не стану.»

Как мать моя ни старалась ее успокоить, старушка все больше и больше раздражалась. Оставшись одна, она принималась заправлять на ночь лампадку, горевшую перед образами, и долго ворчала, суча светильню из хлопчатой бумаги, что не глядели бы ее глаза на наши порядки.
Жил у нас почти постоянно бедный сосед, помещик двадцати душ, Александр Васильевич Козырев. Он сблизился еще в детстве с моим дедом; мать моя и мы все росли на его глазах, и он привык смотреть на наше семейство, как на свое собственное. Его маленькаго дохода не доставало бы на его скромные издержки, но он твердо знал, что Толычовския кладовые всегда для пего открыты. От моего деда, но только от него одного, он принимал все, но всякое постороннее пособие было бы им отвергнуто. Он рано привык к характеру дедушки и ни мало не оскорблялся его бесцеремонными выходками, зная, что они одинаково относятся ко всем. Но, не смотря на то, что дед мой никогда не останавливал мысли своей на том, что он дает, а тот принимает, не смотря на то, что, выросши с Александром Васильевичем, ему никогда в голову не приходило измерить разницу, положенную между ними состоянием и общественным положением, не говоря уже о том, что в нем вообще не было ни малейшей искры чванства,—эта разница проглядывала невольно в их отношениях, помимо, может быть, их собственного сознания. Александр Васильевичу по принятой с детства привычке, говорил моему дедушке "вы", между тем как тот говорил ему "ты", как и всем. Случалось иногда, что дед, приходя в сад после обеда, находил уже там Александра Васильевича, ожидавшаго его на зеленой скамейке, и Козырев, увидя его издали, торопился уступить ему обычное место и садился сам на другой угол скамьи. Они родились в разных слоях общества, получили различное воспитание, и жили в разных совершенно средах. Между ними было мало общаго; самая привязанность, которую они питали друг к другу, носила совершенно различный характер. Их соединяла не симпатия, но привычка, и дорогие воспоминания детства и молодости. Как теперь гляжу я на Александра Васильевича. Он был худощав и небольшаго роста. Остатки белых волос торчали на висках и хохлом па лбу. Толстые губы и маленькие голубые глаза придавали его вечно улыбающемуся лицу самое добродушное выражение. Он обыкновенно носил синий сюртук, черный жилет и большие серебряные часы на голубой бисерной цепочке. По совету Левона, он постоянно пускал в них конопляное масло, чтоб колесо не заржавело, поверял их каждый день по солнцу, и все удивлялся, что они идут неверно. По воскресеньям, он менял сюртук на синий фрак, и черный жилет на белый. Толстая суковатая палка в руках дополняла его костюм. Он был женат, но уже давно расстался с женой, вследствие какого-то драматическаго события, не оставившего, впрочем, на нем никаких следов. Такого счастливого характера мне не приходилось уже встречать; он был всегда в духе и достаточно было малейшей безделицы, чтоб возбудить в нем неистощимую веселость. Особливо, когда ему случалось упасть, а это случалось довольно часто, он о своем падении толковал целый день с громким хохотом. «Вот не думал, не гадал, иду из Левонова флигеля, да и засмотрелся на облака, думал не будет ли дождичка, а тут дворовые, на беду, холстину разостлали белить; я в нее запутался, да как шлеп», и опять хохот .
— « Нечему смеяться, говорил с досадой дед, в наши с тобою годы пора бы постепеннее быть. Ну что, если б ты разшибся?»—«Да вот не разшибся.» У Александра Васильевича оставались всего два зуба, которымь он был обязан многими веселыми минутами. Он находил, что выдернуть их жаль, благо они еще держатся; но так как они шатались, что мешало ему есть, он вздумал их связывать вместе белым шелком.
«Каково», говаривал он почти каждый раз после обеда, «выпросил я вчера шелковинку у девушек, да зубы связал крепко накрепко, — ну, думаю себе, теперь надолго; а сегодня уж шелковинку то поминай как звали. С супом съел; должно быть вкусна показалась.» И он опять начинал смеяться.
Он обыкновенно сидел напротив моего деда, у противоположной стены, опираясь руками на свою палку, а подбородком на руки. Старики толковали о последних газетных новостях или о Москве, где Александр Васильевич не бывал с чумы (64). Он и уездного города, который был от нас в сорока верстах, не видал с тех же пор. Не помню, по какому случаю ему пришлось побывать в Серпухове. Никогда Париж не возбуждал в своих поклонниках такого сильного восторга. « Тьфу ты пропасть! » говорил он, «домищи-то, домищи-то, величины-то какой! Точно дворцы. Что твоя Москва!»—«Да ты никак в ней давненько не бывал?» говорил дед, смеясь .
—«Давненько-то, давненько, с самой чумы не был.» Во время чумы, Александр Васильевич состоял подлекарем в одной из московских больниц, что давало ему право говорить свысока о современных авторитетах в медицинском и хирургическом мире. Будь он жив до сих пор, он не отступил бы перед Пироговым. Как скоро речь шла о болезни: «Позвольте, это по нашей части,» говорил он заносчиво. Кроме того он считал себя более или менее судьей во всех научных и в особенности во всех политических вопросах. Не даром же он столько лет читал постоянно «Московские Ведомости». Он очень резко судил о прениях английскаго парламента, и вступил бы вероятно в горячий спорт, с лордом Джоном Расселом(65), если б судьба свела их где-нибудь. Всякая новость из ученого и политического мира занимала его день и ночь, как вещь ему близкая, родная. Как скоро он погружался в такого рода интерес, наш старичок бывало сам не свой. Случалось, что среди глубокого молчания он со всего размаха ударит себя вдруг ладонью в лоб. «Или тебя мухи замучили?» спрашивал мой дедушка. «Ты бы приказал мальчику взять ветку да помахать.»— «Какие мухи», - отвечал Александр Васильевич, я все вот об этой чертовщине то думаю, хочу сообразить, как это дело то было.» Мы его очень любили и часто мучили. Раз, во время нашего утреннего урока, мать моя начала прислушиваться к неумолкаемому хохоту , сопровождаемому необычайно быстрым шарканьем ног Александра Васильевича. Она встала и пошла посмотреть, что делается в соседней зале. Сестра Варя, фаворитка старика, вздумала его побесить. Он пришел из Левонова флигеля с газетами в руке, и надев очки в серебряной оправе, собирался сесть к окну и почитать. Шалунья бросилась к стулу на котором он обыкновенно сидел и положила на него крестом сложенные руки. Старик засмеялся и направился к другому стулу, но она опередила его и опять не допустила сесть. Так обошли они или скорей обежали всю комнату. Козырев, выбившись из сил и задыхаясь от смеха, очень обрадовался появлению моей матери и и просил, чтоб она его выручила. Когда нас позвали к деду, окончившему свою молитву, Алекеандр Васильевич рассказал ему о своем похождении. «Жаль, что ты этой проказницы не поймал, да не поставил в угол , заметил дед. Уж какое я бы тебе за это спасибо сказал! Да еще и сам бы наказал, право наказал бы,» продолжал он, строго глядя на Варю, и подавая ей обмоченный в кофе сухарь.
Неистощимая веселость Александра Васильевича только раз изменила ему на моей памяти. В день кончины деда, его черты приняли совершенно чуждое им выражение.и крупные слезы текли безсознательно по его наморщенным щекам.
Так проходили дни, месяцы, годы. Я все по прежнему ела груши, сидя у выхода, но Левон меня уже не носил на руках, хотя это было бы мне, может быть, и приятно, но я сильно боялась скомпрометировать себя. Помню, с какой гордостью я показывала брату, на сколько я переросла пятнышко па стене, у которого мы, обыкновенно, мерили свой рост. На полке, которую няня устроила для моих игрушек, почетное место принадлежало уже не кукле, а двум томам Веrquin (66), подаренным мне моей матерью в день рождения. Один из них уцелел до сих пор и хранится по прежнему, как святыня. Разсказы няни приобрели для меня положительный интерес; я уже могла сообразить эпохи и степени родства, знала, что у моей прабабушки, которую няня звала обыкновенно «старая барыня» (67), было 17 сыновей и 2 дочери, что одна из них, моя бабушка, Надежда Николаевна (68), была любимой дочерью отца и матери, между тем как вторую, Анну Николаевну, ни отец, ни мать не любили,—знала, что няня шла в приданое за моей бабушкой, а потом и за матерью; что у моей матери была старшая сестра, умершая четырех лет, и что меня в память о ней назвали Катей; и наконец знала имена большей части людей, служивших в доме задолго до моего рождения. Часто в зимний вечер, напившись чаю с семейством, я выпрашивалась в наш флигель. Няня, сидя в больших креслах, выкрашенных белою краскою, и обитых когда-то желтой материей, от которой остались одни полинявшия лохмотья, медленно вязала чулок. Я усаживалась около нее. «Раcскажи-ка мне, нянюшка, спрашивала я, как вы живали в старину.» Няня очень любила говорить о прошлом, но как-то не охотно выказывала удовольствие, с которым приступала обыкновенно к рассказу.
— Ну, так и жили, отвечала она, что тут разсказывать-то!—Но эти грозные слова меня не пугали; я очень знала, что разговор тем не прекратится. Следовало минутное молчание.
— Да, жили нe то, что теперь, начинала опять старушка. Тогда страх знали, а не то, что теперь, кто во что горазд. И замуж-то выходили не с двадцати лет, а послуживши, да горя-то поузнавши. —  «А отчего ты замуж не вышла, нянюшка?» — Меня-то бабушка любила, собрала меня замуж, еще я была молода и приданое мне сшила, царство ей небесное! Жених был славный. Да уж, видно, мне не судьба была замуж идти. Маменька (69) в то самое время родилась, вьписали няню из Москвы, да непутная на беду попалась, отослали ее назад, а пока другую искали, приставили за ребенком тетенькину няню. А уж тетенька-то была на ногах, за ней могла и девушка присмотреть, да как на грех няня разнемоглась ни с того, ни с сего, полежала три дня, да и Богу душу отдала, так и приобщить не успели. Бабушка, даже в слезы: и няню-то жаль, что хорошая была женщина, да и к ребенку приступиться некому. «Успокой ты меня, Агафья, говорит, походи ты за ней, успеешь свадьбу съиграть.» «Воля ваша, мол, сударыня, » — а сама, признаться, поплакала; уж и венчальное платье было готово, а отложить свадьбу так уж на долго, дело-то шло к великому посту. Так и стала я за маменькой ходить, да вот и вас всех Бог привел выходить. А она родилась хиленькая, да крошечная, еле душа в ней держалась, все хворала моя голубушка. Что я с ней горя-то приняла! Что ночей просидела. Бывало придет жених, а мне уж и не до него , — ну и он отвык,—его же стали за другую сватать. Так свадьба и разошлась. А за него отличная невеста пошла, вольная и рукодельница такая, ей-то я и приданое свое продала; только и оставила тонкого полотна себе глаза покрыть, когда умру. Как хорошо жил с женой, человек был степенный, не пьющий, и господа его любили.
— В это самое время и маленькая тетенька скончалась, няня, спрашивала я .
— Уж то-то было горе, отвечала старушка. Что за ребенок был! Уж как все по ней плакали. Никто в ней души не чаял. Дедушка в это время в Москву ездил, по делам. Уехал он рано с утра, молебен ему напутный отслужили и пришел он к нам с детьми прощаться Лица просто на нем не было. Сел это он возле тетенькиной кроватки, да так слезы и покатились, словно сердце чуяло, что уже больше не видать ее. Бабушка стала его уговаривать. – «Ну что ты говорит, мой друг, так убиваешься. Даст Бог скоро вернешься, поезжай в добрый час, лошади готовы.» И стал он с тетенькой прощаться уж целовал он ее, и крестил-то ее сонную . «Хоть бы она мне на радость проснулась, говорит, хоть бы взглянула еще разочек на меня.» Бабушка хотела тихонько разбудить ее, так не позволил «головка, говорит, болеть будет.» Тут он и с маменькой простился; ну, об ней-то он не так тосковал . Сама еще ничего не смыслила, а ведь та уж не то , что крошечная была, все понимала все говорила, и его-то как любила. Издали бывало его завидит,так к нему и бежит. Уж что был за ребенок! Как проснулась, так и хватилась об нем. Что слез-то было, когда сказали, что папа уехал. И скорехонько после него, моя голубушка, захворала. Уж чего-чего не делали, и доктора из города привозили, да ничто не помогло. Всего два денечка проболела, да и скончалась, уж как бабушка-то убивалась, а к барину и писать не стала.
—Что, говорит, его заранее смущать, и так скоро узнает, а отпиши к нему теперь, он и дела-то все бросит.» А он вдруг на беду скорехонько вернулся; совсем его и не ждали. Сидим это мы после обеда, да об своем горе толкуем, вдруг бежит ключник : «Барин, говорит, едет!» —мы бросились к бабушке. Как она услыхала, так вся и помертвела. Встала было с места, да пошатнулась, мы хотели поддержать:—«Ничего, говорить, пройдет» потом перекрестилась да и говорит мне: «подай скорее Дуничку.» Принесла я маменьку. Она взяла ее на руки и пошла с ней на крыльцо, и я за ней. А уж дедушка-то на двор въезжает, как стал из коляски выходить: «Где же, говорит, Катя?» Хотела бабушка что-то сказать, да и залилась слезами, а сама ему маменьку подает. А он, мой голубчик, смотрит точно себя не помнит, весь в лице изменился, ничего не сказал, а только сел на крыльцо и голову на руки опустил. А бабушка-то нагнулась к нему, да и положила ему маменьку на колени. Как он взглянул на нее, так и заплакал и поцеловал ее: «Друг мой, говорит, это меня за тебя Пресвятая Богородица наказала, я перед тобой виноват». Да уж после и разсказывал, что как ехал-то, так молился перед образом Троеручицы, и всех своих поминал, поверял их без себя Царице Небесной. А самому, говорит, так страшно, как Катю помяну, словно сердце кровью и обольется. Стою это я, говорит, перед образом, и вымолвить-то не смею, а только думаю, что мол Царица Небесная, уж если тебе угодно меня лишить одной из них, возьми лучше последнюю. Меня, говорит, за это должно быть Матерь Божия и наказала; уж если она мне их обеих послала, так оне мне обе должны быть равны.» Да с того дня, как он уж к маменьке привязался! Она же об эту пору поправляться начала, такая полненькая, беленькая стала. Придет он к нам, бывало, в детскую, сидит с ней по целым часам, не наглядится на нее. Как стала она подрастать, начал это он ее баловать, что, бывало, ладу нет. Уж и бабушка иной раз ворчит. — «Ну к чему, говорить, так ребенка баловать?»—«А это я, говорит, друг мой, вину свою перед ней искупаю, сама знаешь, что я перед ней виноват.»
Любимые рассказы моей няни относились к той эпохе, которую она сама называла стариной, т. е. к моей прабабушке. Только со времени, ее смерти и замужества моей бабушки(70), которое последовало вскоре после, начиналась для няни современная история.
— При старой барыне, говаривала она, было нас пятьдесят кружевниц и около шестидесяти швей. Именье было богатейшее: восемь тысяч душ, да денег куры не клевали. В однех кладовых, что навалено было добра! Что серебра, что полотен! Приезд какой был! Николай Петрович(71) любил похвастаться своей хлеб-солью: в деревне зададут бывало пир на всю губернию. Шутих тоже по пяти для забавы держали. Как соберутся гости, разоденут их, бывало, в желтые да в красные платья, да прикажут плясать, либо стравят друг с другом бранится; до драки, бывало, доведут их, и господа так и лягут со смеху. Одна у нас дура, Федора, уж очень затейлива была. Николай Петрович ее в именины губернатору подарил. Разодели ее в пух и в прах и сам он ее в своей карете отвез. А она как прослышала, что ее к губернатору везут в подарок и подняла вой на весь дом. Даром что дура, а все-таки поняла, горько ей было с своими расстаться, жаль ее даже сердешную стало, да старый барин шутить не любил: «молчать, говорить или на конюшню отправлю.» Нечего сказать, жили в свое удовольствие, а даром денег не сорили, все было на счету, и нас скупо содержали, оттого на все и ставало.
—А какое вам было содержание нянюшка? спрашивала я.
—Содержание-то нам было не го, что теперь. Давали нам два платья в год, да три рубашки, да по двадцати пяти копеек под Новый Год раздавали, да вот и всё. А на много ли это потянет? Ведь обуться надо, — платочек тоже купишь, или прикидку какую, да мало ли что еще.
— Д а что же вы делали, нянюшка?
— Известно что, работали. Целый день бывало сидишь за барской работой, чтоб урок был к субботе готов, а ночью за свою работу примешься. Старая барыня, царство ей небесное, на это хороша была, никогда за нашу работу не гневалась. Как встанет это она к заутрене,— страх как богомольна была покойница, — так ей мимо нашей девичьей идти придется; только бывало и скажет: «А что, девки, должно быть своя ноша не тянет,—ну что кабы я вас заставляла по ночам-то за работой сидети»—«Что-ж мол, сударыня, на то есть воля ваша, господская, прикажите, так и будем сидеть.» Рассмеется бывало,—«ну уж так и быть, говорить, ночь ваша, куйте себе денег, только сохрани вас Бог у меня свечи таскать.» — «Помилуйте, говорим, матушка, хоть спросить извольте, свои покупаем.» Так и пройдет мимо, и никогда мы от нее не слыхали за это выговора. За то уж на свою работу, куда как строга была. Все наши рабочия обойдет по субботам и беда, у кого урок не готов: так железным аршином и огреет. Я, слава Богу, на работу скора была, никогда не была бита за уроки, только всего раз пощечину получила, и то не за себя, а за сестру. И теперь частехонько с ней вспоминаем. Ждем это мы барыню в субботу, ну, у кого урок готов, тот и сидит с спокойным сердцем, а кто не в исправности, все молитвы причитывает, пока на скорую руку доработывает. Сестра бедная тоже не поспела, да как увидала, что идет барыня прямо к ней,—да как на грех такая сердитая,—так уж очень сробела, да ей в ноги: «Матушка, говорит, урок-то у меня не готов.» Как Анисья перед ней на коленах стояла, так она ее аршином-то по голове, да уж и натешилась над ней. Анисья не вытерпела, закричала, а у меня со страха так колени и подкосились. Барыня потом ко мне подошла. «Готов, говорит, урок?» Подаю работу— видит все в исправности. «Видно, говорит, можно с этим уроком справиться, отчего же твоя сестрица своего не приготовила?» — «Что-ж, говорю, матушка, Катерина Алексеевна, она точно виновата, и за свою вину наказана была.» — А у самой-то голос так и дрожит. Взглянула она на меня да еще больше рассердилась : «Вишь, говорит, нежности какие! Того и гляди, что с тобой дурнота с горя сделается; барыня должно быть тиранка, сестрицу насмерть избила Уж если она тебе очень больна, чего же ты смотришь, благо ты сама так прытка, что у тебя всегда урок готов, что-ж ты ей не подсобляла? На, говорит, чтоб тебе не завидно было.» А сама размахнулась, да прямо меня в щеку. После девки-то надо мной подшучивали: «Вот тебе, говорят, в чужомь пиру похмелье, не думала не гадала, а пощечину села.» Что смеху-то было! И над Анисьей долго трунили: «Уж ты, говорят, к субботе урок-то приготовь, а не то быть Агафье с пощечиной.» Подобные разсказы меня волновали сильно и я громко выражала свое негодование против правосудия моей прабабушки. Няня очень оскорблялась моими словами, и старалась всегда доказать мне их несправедливость.
—Что ты это сударыня, как можно так говорить! Положим, она точно к нам не хороша была, не тем будь помяпута, — царство ей небесное! Да уж она за все замаливала. Постница какая была! На страстной неделе без масла кушала. Раз как-то повар ошибкой, да на масле приготовил,—ну уж, досталось ему это масло!—А чтоб заутреню проспать, она этого и греха не знала. Так вот как; - ее надо па молитве поминать, а не то, чтоб так об ней говорить.
— А Николай Петрович каков с вами был, пянюшка?
Няня махнула рукой. — Страх, как сердит был. А не хочу греха на душу брать: мы-то на него не плакались, он нас и не знал. Стану я, говорит, в бабьи дрязги входить. Есть из чего хлопотать, из тряпья какого-нибудь, да девок понапрасну мучить, они и сами того не стоят, чтоб себя из-за них тревожить. — Ну, уж за то мужчипы перед ним дрожали; все у него по струночке ходило, а чуть что по так, и, Боже упаси, как взбесится. Хорошо, коли успеют к бабушке броситься: «Матушка, мол, спасите, папенька на такого-то изволят гневаться.» Побежит тотчас к нему и выпросит бывало. Ей ни в чем отказа не было. Он и сам чувствовал, что против нее не в силах был ничего сделать. Как на кого раскричится: «Сохрани, говорит, Бог, если до Наденьки дойдет. Я непременно узнаю, кто ей скажет, и то сделаю, чего никто не ожидает.» А почем он узнает? Нас было народу, что и не перечтешь, а бабушка уж ни за что не выдаст. Сколько раз он ее допрашивал: «Кто, да кто тебе сказал?» — «Не назову его, папенька, говорит,—сами вы меня набаловали, да хотите от меня повиновения требовать.» Так в шутку и оборотит, а он рассмеется, дело-то и сойдет с рук. Анну Николаевну, бедную, видеть просто не мог, — другого имя ей не было, что Анютка, а в бабушке души не слышал. По утру она еще не вставала, а он раза три придет об ней узнать. — «Еще почивает, мол, сударь; прикажите, так разбудим.» — «Не надо, говорит, пусть она себе спит на здоровье, а только что встанет, так мне доложить.» Нас тогда за барышней восемь девок ходили, так он уж по ней-то и к нам ласков был. Шутит с нами, бывало, ну и мы смеемся,—и ничего. Зашел это он как-то к нам в рабочую, в самую субботу, а старая барыня уроки перемеривает.
«Слушай, говорит, Катерина Алексеевна, ты все говоришь, что это кружево дочерям на приданое готовишь; отдавай его все Аннютке, а я не позволю, чтоб хоть один вершок на Наденькину долю пошел. Оно слезами облито, — оно проклятое. Я не хочу, чтоб проклятия до нее касались, пускай проклинают нас с тобой, а не ее. Нам не диковина, я чай и в могилах-то нашим косточкам покоя не будет. А ты знай: если Бог меня не приведет ее при себе пристроить, чтоб все кружево и все шитье на ее приданое были куплены.—Точно у него сердце чуяло, что он ее при себе не пристроит. Как он скончался, бабушка-то очень об нем убивалась; целых трое суток что не хоронили, так от него и не отходила »
Под влиянием зтих рассказов часто думала я о том, как живали в старину. Не раз случалось, что когда няня, уложивши меня спать и перекрестивши, начнет читать вполголоса свою молитву, я вспоминала обо всем слышанном от нее в этот вечер, и в полудремоте переносилась в тот мир, с которым меня познакомили ее рассказы. Мое воображение живо рисовало передо мной целый ряд фантастических образов. Я сроднилась с ними, как с живыми лицами, и каждое из них внушало мне особенное чувство. Помню, что я как-то занемогла, и мне все снилось, в лихорадочном бреду, что меня преследует моя грозная прабабушка, вооруженная железным аршином. Живее и родственнее других, являлось мне бледное, измученное лицо ее второй дочери, умершей двадцати лет. Я всегда плакала, когда няня рассказывала мне подробности о ее кончине, и до сих пор, еще при мысли о ней, сжимается сердце.

Комментарии:

(64) Последняя эпидемия чумы случилась в Москве в 1770-1772 годах.

(65) Лорд Джон Рассел (1792-1878), британский политик, премьер-министр, лидер партии вигов.

(66) Имеется ввиду книги французского детского писателя Арно Беркеня (Arnaud Berquin 1749-1791).

(67) Прабабушка Толычовой - Екатерина Алексеевна NN, в замужестве Хрущова. Ее известные сыновья: Павел Петрович Хрущов (1765-?), гвардии поручик, Петр Петрович Хрущов (1767-после1829), гвардии подпоручик, помещик Моршанского уезда, Николай Петрович Хрущов (1771-?), Андрей Петрович Хрущов (1772-?), гвардии прапорщик, Александр Петрович Хрущов (1776-после1836) прапорщик лейб-гвардии Преображенского полка и Лев Петрович Хрущов (1778-?), прапорщик лейб-гвардии Преображенского полка.
источник: Руммель В. В. Голубцов В.В. "Родословный сборник русских дворянских фамилий" т.2. - СПб., 1887

(68) Настоящее имя бабушки Толычовой по материнской линии - Надежда Петровна (1770-?), в замужестве Новикова, дочь Петра Николаевича Хрущова и Екатерины Алексеевны NN.

(69) Мать Толычовой - Евдокия Александровна (1795-1836), в замужестве Новосильцева, дочь Александра Борисовича Новикова и Надежды Петровны Хрущовой.

(70) Примерно с начала 1790-х годов.

(71) Настоящее имя прадеда Толычовой - Петр Николаевич Хрущов (1734-после1788), отставной поручик.

Няня рассказывала часто, как семейство, в старые годы, ездило за шестьсот верст в деревню на лето.
   — Нас-то бывало с детьми, да с обозом отправят вперед, говаривала она, а сами старые господа с бабушкой да с тремя старшими сьновьями выезжали уж неделю спустя. Приедем мы, да все для них и приготовим. Они все жили в большом доме, а для детей, чтоб они не мешали, флигеля были выстроены, туда им и кушать приносили. Только по воскресеньям, бывало, после обедни, водили мы их с господами здороваться. Анна Николаевна, моя голубушка, хоть и нe маленькая уж была, а тоже жила с нами во флигеле. Сидит, бывало, целый день под окном да кружево плетет, либо на церковь шьет что-нибудь А как придет вечер уйдет гулять одна одинехонька и придет домой уж поздно, когда ужинать собирают. Только у нее забавы и было. Нарядов тоже хоть бы совсем и не было, ей все равно: все тогда пудру носили, а она пудрилась редко. Грустная такая все была, и словно больная; кровинки в лице нe было, а собой такая хорошенькая, даром что смугла; черноволосая, а глаза у нее черные были. Девки, бывало, песни поют или играют меж собой по воскресеньям, а она, сердечная и не улыбается. А вот только любила, чтоб ей сказки сказывали, — иные девки-то у нас были на это дело мастерицы. Рада, бывало, слушать по целым часам. Что за душа была! За что это старые господа ее ненавидели, Бог их знает! Если б не бабушка, ее совсем бы, кажется, со свету белого сжили. Что ей бывало нужно, все та выпросит да устроит; а сама она, бедняжка, и заикнуться ни о чем не смеет. Робкая такая была, а бабушка живая да веселая. Уж куда как они несхожи были, словно не сестры, и с лица-то друг на дружку не похожи. Анна-то Николаевна худенькая, и собой невеличка, а бабушка высокая, да стройная, волосы у нее рыжеватые, а сама бела, как сметана. Как она, бывало, напудрится, да голубое платье наденет, — было у нее любимое, атласное, золотом шитое,—так любо посмотреть. Анна Николаевна, как ее тоже любила, да еще у нее из маленьких братьев один был любимый. Сама с ним сыпала, сама его нянчила и обшивала,—не налюбуется бывало на него. Да видно она такая уж несчастная родилась: полненький был ребенок, и казалось здоровенький такой, а в несколько часов его свернуло. Уж около трех лет ему было. Как она по нем, сердечная, убивалась! И мы-то, что страха тогда приняли! До сих пор вспомнить не могу.
—Раcскажи мне, няня, как это случилось.
  — Да в дороге случилось. Отпустили это нас, как следует, вперед. Тянемся мы, бывало, суток двенадцать или больше, измучимся просто. Вот приехали мы раз вечером на ночлег, а у них, вишь, в селе повальная болезнь на детей. Схватит вдруг горло ни с того сего, да через несколько часов как и не бывало. А дальше ехать, нечего и думать: дождь так и льет, и зги Божией не видать; делать нечего, тут мы и расположились. Отвели нам четыре избы. Анна Николаевна обыкновенно с своим Боринькой, да еще трех с ней поместили, да нянька, да я, да сестра. Поужинали мы, да и улеглись спать. С вечера-то все ничего, а к утру двое из детей стали жаловаться, да плакать; дыханье захватило и стало горло разбаливаться. Хватиться-то не за что; была с нами святая вода, напоили мы их, да и та не помогла. Сперва старший скончался, а тут и Боринька. Анна Николаевна его во все время с колен не спускала, так у нее на руках и отошел.—«Только, говорит, и было у меня радости в жизни: страшно меня Бог испытывает. Одела его сама, моя голубушка, и плакала по нем, глаз не осушая. Как это положила она его на стол, а мы со страха бросаемся из угла в угол, ничего не отыщем , — ведь и того-то надо собрать, — вдруг к нам в дверь стучатся. Отперли мы: прибежала наша же девушка из другой избы. «Батюшки, говорит, беда, у нас ребенок скончался.» Так у нас ноги и подкосились. Анна Николаевна руками всплеснула; положила она земной поклон:
  — «Хоть бы ты на меня, говорит, оглянулась, Пресвятая Богородица, да и меня бы прибрала.» Послали за попом, похоронили их, да и поехали дальше. Барышня во всю дорогу тосковала, а мы все советовались, как старой барыне об этом объявить, просто ума не приложим.
  —Как же ей, нянюшка, сказали? очень она плакала? спросила я наивно, когда в первый раз услыхала этот разсказ.
  —Ну, что тут плакать-то, отвечала старушка, нешто это она последних похоронила? еще и так много осталось. Она же до детей, особливо до маленьких, куда как не горяча была! Мы знали, что горя-то ей не будет, да боялись, что на нянек гневаться станет.
  — Да оне-то чем же виноваты?
  — Хоть и не виноваты, а с барыней спорить не станешь. — Как это она приехала в деревню дня два после нас, да услыхала, что случилось, так и велела всех нянек пересечь. Вот и толкуй, что не виноваты. Покойница-то порядок любила. — А что, нянюшка, как вы жили после Николая Петровича?
  — И не приведи Бог как жили. Ему только год минул, как она сама скончалась(72), да боком вышел этот год. Уж тут никому помилованья не было. Кого бывало поведут наказывать, бабушка уж не отстоит.
  — Да ведь ты говоришь, нянюшка, что они оба бабушку любили?
  — Уж она ее больше по нем любила, а самато покойница ни к кому особенно горяча не была. Самый любимый у нее был старший сын, Павел Николаевич(73), да и для него, бывало, никому не спустит. Он тоже добрый такой был; где можно, скроет вину, а уж если она, помилуй Бог, узнает,—ни за что не простит. Как она больна была, уж совсем перед концом, так у нас две девушки согрешили, а она их наказать приказала...
  — А как же они согрешили, нянюшка?
  — Ну, что тут разсказывать-то, согрешили, да и все-тут. Точно, виноваты были, известно: за доброе дело не стали бы наказывать. Приказала она их сослать в деревню камни таскать для постройки, а там их за мужиков отдать, а до оказии в деревню приказано им было жить в людской. Вот и живут они. А она об эту пору совсем разнемоглась; уж давно она хворала, да все еще на ногах была, а тут видим, что дело плохо, как есть последний конец. Весь она христианский долг исполнила, исповедывалась и приобщилась. На другой день у нее язык отнялся, а сама в полной памяти. Послали тотчас за священником ее соборовать. Вся дворня собралась тоже помолиться, и мои девки тут же явились. Как ее отсоборовали, все стали уходить, a оне дождались Павла Николаевича, да в ноги ему. «Батюшка, говорят, попросите за нас, ради Бога, авось она теперь не откажет; для своей же душеньки, может, помилует.» Уж очень, это им за мужиков не хотелось. И приказал им Павел Николаевич стать за дверью, «а как я, говорит, вам махну, вы войдите, и попросите сами за себя.» Пошел он , и стал перед ней на колени. «Матушка, говорит, вот вас Господь сподобил приобщиться святых таинств, и соборование принять; может Ему вас к себе призвать угодно, так очистите свою душу, простите, кто перед вами виноват; я ни за кого не заступаюсь, а то мне дорого, чтоб Господь услышал от вас милостивое слово.» Так он это хорошо говорил, у нас даже у всех слезы на глазах навернулись. А она на него смотрит, вдруг-то, знать, не сообразила, про кого он говорит. А он и махнул в дверь. Вошли бедные девки, да так и упали перед ней. Батюшки мои, как она прогневалась! Нас даже страх пронял, а с бабушкой дурнота сделалась. Привстала это старая барыня на постели, глаза у нее забегали, и щеки разгорались, говорить-то не может, а в грудь себя бьет, и вдруг руками замахала, чтоб оне отошли, и на дверь им показывает. Они, со страха, убежали, а Павел Николаевич, мой батюшка, так оробел! Стал он ее успокоивать, и руку поцеловать хотел; она и его оттолкнула — уж очень, знать, встревожилась. Тут же и начала метаться по подушке. Всю ночь простонала, да к утру и скончалась. Как, пришел священник к первой панихиде, Павел Николаевич ему говорит: «Повремени, пожалуйста, батюшка, минут десять, мне распорядиться надо.» Да и велел к себе в кабинет виноватых позвать. —«Я, говорит, вас прощаю не от себя, а именем покойной матушки.» Похороны сделал он ей богатейшие. Чтоб в церковь вкладов было, и нищим много раздавали, все это, чтоб поминали ее. Очень мы об ней плакали, заключила няня, после короткого молчания. Царство ей небесное!
  — Да разве вы ее любили, нянюшка?
  — Как же не любить! Свою-то барыню, да не любить! Ведь в старину не то было, что теперь. Всякий знал, что каков бы ни был барин, да все-таки барин, Богом значит поставлен, и любить его надо.
Бедная няня! что бы она сказала теперь, чтобы подумала о манифесте 19-го Февраля. В Москве к ней ходила иногда племянница, отпущенная на волю моей матерью. Няня не прощала ей, что она выпросила себе отпускную. «Здорово, вольная барыня.» говорила она ей обыкновенно. «Знать обидно тебе показалось в крепости жить? Дай же Бог, чтоб воля тебе вот куда села.» И она колотила себя кулаком в затылок. «Должно быть вас нынче бить-то некому,—вот что.» — «Полноте меня бранить, тетушка, отвечала вольная барыня, может я и сама на свою глупость плачусь, да делать-то нечего, уж не вернешь». — « То-то не вернешь! по-делом тебе!»
Как ни болезненно на меня действовали подробности кончины Анны Николаевны, я часто распрашивала о ней няню. Кажется, что с своей стороны старушка любила этот рассказ, к которому приступала всегда с глубоким вздохом. Она скончалась месяцев за шесть до старого барина, говорила она. И всего недели две пролежала, сердечная. Бабушка за ней во все время ходила, и за доктором посылала, да уж видно помочь-то нельзя было. Раз это, сидит она у ее постели, а та словно в забытье, да вдруг и открыла глаза.
«Надя, говорит, я чувствую, что последний мой час пришел. Пошли за священником,» да и заплакала;—«а тебе, говорит, мой друг, Бог за меня воздаст.» Бабушка ее обняла и сама вся в слезах. Пришел священник; исповедывалась она и приобщилась, да потом и позвали опять бабушку. «Слава Богу, говорит, что я сподобилась приобщиться святых таинств.» Тут, помолчала она немного, да и говорит опять «Одно меня, Надя, только мучит, неужели я умру без благословения отца и матери. Уговори их ради Бога, чтоб они пришли со мною проститься.» Бабушка сейчас бросилась к Николаю Петровичу, а его на ту беду чем-то рассердили и никто к нему подступиться даже не смел. Я тут за чем-то случилась, как вдруг она вбежала: «Папенька, говорит, ради Бога, пойдемте скорее к Анночке, она вас просит. - совсем умирает.» А он ей с сердцов-то и говорит: «Полно, говорит, ничуть она не умирает, полежит да и встанет. Что мне к ней таскаться-то! На всякое чиханье не наздравствуешься. А умирает так и без меня умрет. И не проси, - не пойду.»
Бабушка так и не вспомнилась: в лице даже изменилась, словно в лихорадке задрожала. «Папенька, говорит, если вы к ней не пойдете, я чувствую, что я вас возненавижу.» Как она это сказала, так я и обмерла; думала, что при всей своей любви он ей этого слова не спустит, потому, всегда покойник говаривал: «если кто меня из детей не уважит, я тут-же на месте его прокляну, и наследства лишу.»
А тут гляжу, он точно сам сробел, подошел к бабушке, а голос у него замирает, и слезы на глазах навернулись: «Надя, говорит, друг мой, что же это ты сказала! Ведь я только так, я к ней пойду, ты только на меня не сердись.» И пошли. Бабушка вперед бежит, а он идет за ней да все и уговаривает: «не сердись, говорит на меня, я только так.» Как его Анна Николаевна увидала, бросилась с постели, да к нему в ноги. Сил у нее не хватило, вся побледнела, да и повалилась, как сноп. Подняли мы ее и уложили опять на кровать; так она очнулась, подошел он к ней: «Что ты, говорит, Аничка?» В первый раз он это ее Анночкой назвал, и поцеловал ее, а сам все на бабушку глядит. Анна Николаевна схватила его руку, да так к ней и припала, и зарыдала, моя голубушка. Видно ему самому жаль ее стало, прослезился даже; перекрестил ее. «Ну полно, полно, говорит, не плачь.» Сел возле нее и долго-таки посидел, и толковал с ней. А она, моя родная, еле говорит, а уж так рада, лицо у нее словно просияло, сама улыбается, а слезы так и катятся. После него и Катерина Алексеевна приходила к ней на одну только минуточку; а все-таки как надо простилась с ней, и благословила ее. А старый-то барин, как на другой день проснулся, так об ней спросил. Как ему доложили, что она в ночь скончалась, так он перекрестился: «Царство ей, говорит, небесное, много я перед ней согрешил.»—И на панихиду пошел. Хоронили ее так хорошо. Он и на похоронах был...
  Рассказы няни сделались, наконец, для меня одной из самых приятных сторон нашей деревенской жизни, и неразрывны в моем воспоминании со старым Толычовским домом. Я иногда вечером засиживалась в нашем флигеле, пока человек не приходил с объявлением, что об ужине уже докладывали. Целые десятки лет протекли с тех пор над моей головой, a мне кажется, в иные минуты, что старушка сидит еще, как живая, передо мною, с вязаньем в руках, и с очками на носу, в своих неуклюжих креслах, обтянутых желтой, полинялой материей. Жизнь текла для меня весело и мирно в Толычове, и я помню, как неприятно действовало всегда на меня известие, что мы скоро поедем в Москву. Там дед жил, как я уже сказала, с моим дядей, человеком также семейным, а для нас нанимали дом, как можно ближе к ним. Каждый день нас возили к дедушке, и мы резвились и играли с двоюродными братьями, но я сильно горевала об наших прогулках, о деревенской свободе и о нашем уютном флигельке.
  К тому же няня не любила Москвы, вечно ворчала на дороговизну городской жизни, была постоянно недовольна комнатой, которая ей доставалась в наемном доме, и часто замечала, что «не из чего бы, кажется, от своего-то гнезда считать чужие углы.» Дурное настроение ее духа отзывалось на всем. и не располагало ее к рассказам. Сколько раз старалась я втянуть ее в разговор о прошлом, но она отвечала постоянно: «Ну, полно, сударыня, не до росказней, и ты небось видишь, какой тут покой, а денежками как песком посыпаем.»
  Зато какая была радость, когда снег сходил с Московских улиц, и дедушка диктовал к Илье письмо, в котором приказывал ему выслать за нами лошадей, лишь только дороги поправятся. С этой минуты и до самаго отъезда, т. е. в продолжении двух или трех недель, шла в доме страшная суматоха. Няня разбирала все добро, хранившееся в ее сундуках, пересчитывала и наше и столовое белье, и с помощью горничных, приступала, наконец, к укладке. Ее комната была завалена полотнами, салфетками, разобранными на дюжины и бездною вещей, уцелевших от приданаго моей матери, которая замечала ей не раз, что все это тряпье перевозится без всякой надобности с нами, и что лучше оставить его в деревне, пока оно не понадобится. Эти слова сердили обыкновенно старушку: «Воля твоя, мать моя,» отвечала она обыкновенно, «я этого всего не брошу без призора, а прикажешь,—так ведь оно твое, — можно хоть сейчас же все в ворох, да и сжечь.»
  Между тем, у моего деда Левон Иваныч занимался сборами такого же рода. К укладке английских столовых часов, которые стояли всегда в зале, он приступал с торжественным и озабоченным видом человека, совершающаго какое-нибудь важное дело. Он обтирал их тщательно, потом вкладывал в футляр, между тем, как мы теснились около него с просьбой, чтоб он их отворил, и показал нам механику. Особенному попечению Левона была еще поверена кроватка или скорей качка сестры моей Вари. Избалованная девочка очень ее любила, и плакала, когда хотели в дороге приготовить ей постель, как нам всем, на скамейках или на полу, и по приказанию дедушки назначена была, для качки, особенная подвода, которую разбирали на каждом ночлеге.
Что касается до наших сборов, они шли своим чередом. Мы собирали наши книги и игрушки, укладывали их, вынимали опять по нескольку раз в день из наших шкатулок, и ждали с возрастающим нетерпением, чтоб назначили день отъезда. Замечательны были наши путешествия. Илья высылал нам дорожные экипажи и страшное количество лошадей, и мы добирались до места лишь на третьи сутки, хотя от Москвы до Толычова считают менее ста верст. Как вздумаешь о теперешнем устройстве путей сообщения, да вспомнишь о том, как помещики тридцатых годов совершали свои путешествия, так кажется, что целое столетия отделяют нас от этого времени.
                                                                Свежо предание, a верится с трудом. ...
   Дня за три до нашего отъезда, отправляли в деревню обоз с сундуками, и высылали часть прислуги, а остальные, т. е. человек двадцать, сопровождали нас. Требовалось для переездки: огромная карета, несметное число бричек, нагруженных подушками и пуховиками, и наконец крытая линейка, в которой ездил сам дед с моею матерью и двумя из нас. На козлах сидел всегда старый кучер Видиней, который служил дедушке, когда тот был еще в полку и не уступил бы никому чести везти барина. Образ жизни мало изменялся для нас в дороге. Дед мой вставал в обычный час, совершал свою молитву, потом, напившись уже кофею и оделивши нас по своему обыкновению сухарями, приказывал закладывать. Проехавши верст тридцать с небольшим, мы останавливались на ночлеге, где повар, который выезжал за несколько часов до нас, со всей кухонной посудой, приготовил уже обед. А пообедавши, решали, что скоро теперь стемнеется, что лучше всего тут же и ночевать, благо никто нас не гонит и выехать завтра, отдохнувши хорошенько.
Как сердце мое билось радостно, когда знакомые поля и рощи начинали мелькать перед нашими глазами, и Видиней, нагнувшись немножко, и обернувши голову в нашу сторону, объявлял, что уже белеется Ситневская усадьба, и виден старый вяз, который возвышает и до сих пор над окрестностию свою вековую голову.
Однако, Толычовский дом заметно дряхлел. Дед мой следил за его постепенным разрушением с тем беспокойством, которое овладевает каждым из нас, когда мы видим умирающаго друга, и понимаем, что не в силах его спасти. Призванные подрядчики осматривали, чинили, поддерживали насколько возможно разрушающееся здание, и объявили наконец, что дом пора ломать, и что жить в нем опасно. Грустно было моему дедушке прощаться с домом, в котором он жил с молодою женой, в котором родились или выросли его дети и внучата. Не одни радостные, но и горькие воспоминания привязывали его к этому дому. Здесь приветствовал он рождение многих из своих — отсюда проводил он многих из них до могилы. Страшно звучал этот приговор в ушах старика: ломать Толычовский дом! Но делать было нечего, он решился.
Мы стали собираться в Москву с тем, чтоб провести следующее лето в имении моей матери, верст за сорок от Толычова, между тем как в начале весны приступят к ломке стараго, а потом и к постройке новаго дома. Но дедушка откладывал постоянно день отезда. Мать моя умоляла его , по крайней мере, перейти в другую комнату, потому что подрядчик объявил, что, «в спальной барина потолок больно ненадежен.». Но дед не согласился до последней минуты покинуть своего угла: «Этот дом не убьет меня,» говорил он.
Но сколько не откладывали, надо было наконец ехать. Живо помню я минуту отъезда: меня посадили в дедушкину повозку. Только что мы доехали до ворот: «стой!» закричал он. Кучер осадил лошадей. Старик обернулся и взглянул еще раз на ветхие стены, уж обреченние разрушению. Слезы блеснули на его глазах. «Пошел,» крикнул он опять. Мы медленно съехали со двора.
Приказчик, которому было поручено следить за работами плотников, разсказывал потом, что только мы успели выехать из Толычова, в спальне барина рухнул потолок. Дед мой был прав — дом пощадил своего стараго хозяина... .
Все постройки были окончены года через полтора, и мы возвратились в Толычово.(74) Переступая, в первый раз через порог нового дома, дед мой снял картуз, и перекрестился; потом он пошел медленным шагом осматривать комнаты. Ни одна не пришлась ему по душе,—и понятно: самый Версальский дворец не заменил бы ему стараго дома, с которым он сжился, как с старым другом.
Часа через два после нашего приезда, явился священник. Отслуживши молебен и окропивши все комнаты святой водой, он поздравил Бориса Александровича с новосельем, и спросил: доволен ли он новым домом. «Бог с ним, отвечал грустно старик, я в нем не жилец. Лишь бы нравился сыну.»
И действительно, не надолго его приютили безмолвные для него, чуждые ему стены. Мы не прожили трех месяцев в Толычове, как он занемог. Болезнь продолжалась всего несколько дней. Я живо помню страшную суматоху в доме, приезд доктора, за которым последовал священник, озабоченные лица прислуги, бледность матери и заплаканные ее глаза. Как только мы вставали, гувернантка уводила нас в сад. и мы виделись с матерью лишь на одну минуту каждое утро. Помню в особенности тот день, когда мы возвратились в обычный час к обеду, и нам сказали, что стол накрыт не в зале, а во флигеле. Мы переглянулись, и пошли молча во флигель, не решаясь сделать никакого вопроса, или замечания, и сели около стола, но ни до чего не касались. Вдруг Козырев вошел в комнату, хотел что-то сказать, взглянул на нас и слезы его покатились. Мы бросились, рыдая к нему на шею...(75)
Не прошло четверти часа, как нас позвали к матери; она лежала утомленная на постели, и скрыла лицо в подушку, когда мы вошли. Потом, она поцеловала нас и перекрестила, и остановив на мне влажные глаза, спросила голосом, который звучит еще в моих ушах: «Помнишь, Катя, ты говорила недавно, что тебе очень бы хотелось видеть покойника?...»
На другой день приехал мой дядя (76), и проводил до могилы тело своего отца вместе со старшими моими сестрами и братом. Что касается до матери, она была так слаба, что не могла покинуть постели. Деда похоронили в другом имении, верст за пятьдесят от Толычова, рядом с моим отцом. Старый Видиней отвез своего барина на последнее свое новоселье.
Этот удар сокрушил окончательно силы моей бедной матери, которые ослабевали постепенно, с минуты смерти отца. Года через три настал день и ее кончины (77)….
На этих воспоминаниях останавливаться не буду. Скажу только, что когда мы остались сиротами, очень близкая нам и богатая родственница (78) пожелала, что б я и мои сестры поселилилсь у нее, а брат мой, четырнадцатилетний мальчик, поступил к профессору, который взялся его приготовить к университету.
И об этой эпохе нашей жизни я говорить не намерена. Есть в сердце болезненные струны, до которых боишься дотронуться. Могу только прибавить, что горька была наша жизнь.
Через четыре года, вследствие разных обстоятельств, которые принадлежат к числу самых безотрадных моих воспоминаний, я переселилась к моей бабушке со старшей сестрой.
Много плакали мы, расставаясь с меньшими сестрами; они остались до женитьбы брата (75)в раззолоченных палатах, мимо которых никто из нас не проходит до сих пор и не пройдет никогда, без замирания сердца.

Комментарии:

(72) Прадед и прабабка Толычовой - Петр Николаевич и Екатерина Алексеевна Хрущовы умерли в начале 1790-х годов.

(73) На самом деле Павел Петрович Хрущов (1765-?), гвардии поручик

(74) Новая, построенная в начале 1830-х годов усадьба Новиковых-Новосильцевых в Есуково сохранилась до сих пор.

(75) Дед Толычовой Александр Борисович Новиков умер в 1833 году.

(76) Дядя Толычовой по материнской линии: Петр Александрович Новиков (1797-1876): советник Московского губернского правления (1826—1833), чиновник особых поручений при Московском учебном округе (1833—1835), затем назначен директором Московской ссудной казны. Последний чин - тайный советник.

(77) мать Толычовой Евдокия Александровна Новосильцева (ур.Новикова) умерла в 1836 году.

(78). Скорее всего, имеется ввиду Антонина Ивановна Новикова, ур. княжна Долгорукова (1794—1877), жена дяди Толычовой, Петра Александровича Новикова. Жила у Смоленской площади близ Арбатских ворот и, по воспоминаниям современников, обладала очень дурным нравом и была знаменита своим самодурством.

(79). Александр Владимирович Новосильцев женился в 1844 году.
 
VI
Наше житье у бабушки.


На беззаботную семью
Как гром слетела Божья кара...
Лермонтов.


На другой же день после нашего переселения к бабушке (80), она поднимала Иверскую Божию Матерь. Как скоро внесли образ в залу, все семейство и собравшаяся прислуга пали ниц, по православному обычаю, и бабушка приказала и нам нагнуться, чтоб икону пронесли над нашими головами. Когда молебен отошел, старушка поцеловала и перекрестила сестру и меня, изъявив надежду, что она будет жить с нами в ладу. Потом угостили священника чаем, и проводивши его, Вера Васильевна позвала меня к себе.
В продолжение молебна она очень плакала, и глаза ее были еще красны от слез. Она крепко обняла меня: «Дай Бог чтобы вам было хорошо у нас,» сказала она мне. «Ты знаешь, как я любила вашего отца и мать, и я обещаю тебе их именем, что все сделаю для вас.»
Надо сказать, что со дня кончины моей матери, семейство почти совсем потеряло нас из виду, так что мы очутились в совершенно новом мире, и смотрели вокруг себя со страхом и недоверчивостью. Мы вносили в наш новый быт столько горьких воспоминаний, что нам было дорого малейшее ласковое слово. Бабушка приняла нас очень радушно; Надежда Васильевна (81) обрадовалась нам, как обрадовалась бы всякому новому лицу, а к Вере Васильевне(82) я тотчас же привязалась. Что касается до моей бедной сестры, то она, по своему робкому характеру была запугана резким тоном моей тетки, которая ее однако очень любила, и говорила мне часто, что она виновата перед Оленькой, но не в силах себя переделать.
Новый дом, выстроенный бабушкой, был бесцветен и бесхарактерен, как все строения той эпохи. Внизу были парадные комнаты, с вышедшей из моды мебелью , расставленной симметрически около стен, и спальня Веры Васильевны. Тут, в углу, за ширмами, обтянутыми зеленой тафтой, стояла кровать, а над кроватью была полка с образами и лампадкой, которую моя тетка зажигала каждую субботу, по возвращении от всенощной. По другую сторону ширм стояло несколько кресел времен Французской империи, покрытых темной шерстяной материей, диван и два стола. На одном стояла чернильница, лежали бумаги и деревянные счеты, а у противоположной стены, на комоде, хранились в шкатулке старые письма. Тут же стоял маленький ящик, обклеенный красным сафьяном. Когда мы были еще детьми, Вера Васильевна часто отпирала его по нашей просьбе, и позволяла нам разбирать на ее коленях лежавшие в нем сокровища. Там хранился крошечный золотой футляр, в котором Маргарита Кириловна (83) берегла свои мушки, костяной игольник, принадлежавший Наталье Васильевне, огромные перламутровые пуговицы в серебряной оправе, украшавшия когда-то кафтан моего дедушки, изломанные старинные серьги, кольцо подаренное моею матерью, и другие безделушки того же рода, напоминавшие Вере Васильевне ее молодость или детство.
На том же комоде лежал альбом, подаренный ей в тринадцатом году. В нем хранились рисунки и стихи ее молодых приятельниц, несколько четверостиший моего отца и дяди, много литературных произведений того времени, между прочим, известный романс "Vous me quit, ez pour marcher a la gloire";, и, наконец, первые стихотворения Пушкина.Над диваном висел, в позолоченной рамке, акварельный портрет Бориса Васильевича (84). Этот портрет был единственным украшением комнаты.
Наверху помещались бабушка и старшая моя тетка. Надежда Васильевна украсила свою комнату картинами и гравюрами, висевшими по стенам. Между окон стоял под зеркалом стол, и на нем красовалось множество ящичков, красный хрустальный пресс-папье, под которым не было бумаг, фарфоровые баночки, и наконец, фарфоровый купидон. Перед кроватью стояли низенькие ширмы, оклеенные вырезанными картинками: у кровати шкап с образами, а в другом углу две стеклянные этажерки, в которых лежало несметное число и золотых и бронзовых цепочек, браслет, фальшивых бус и несколько старинных портретов на медальонах. Тут же стояли разноцветные стаканы, купленные в рядах и ваза с давно полинявшим букетом фальшивых цветов, вокруг которых извивалась черная змея. Некоторые кресла были вышиты самою Надеждой Васильевной; ругия обтянуты красною шерстяною материей. На столах стояли разные коробочки, корзиночки, и лежали французские романы, которыми ее снабжала приятельница, абонированная в книжном магазине.
Бабушка занимала три комнаты: убранство первой, выкрашенной желтою краской, состояло из уродливого дивана, стола, нескольких кресел и висевшего на стене, в черной раме, портрета митрополита Филарета. Тут пили чай по утрам, обедали и ужинали: эта комната называлась тайной. Из нее дверь вела в бабушкину спальню, где стояли кровать, шкап, наполненный образами и молитвенниками, и комод, уставленный старинным и новым фарфором. За спальней была еще комната, которая наводила на меня тоску всякий раз, как мне приходилось в нее входить. Бабушка давно сдала Вере Васильевне все распоряжения по маленькому имению, но домашнего хозяйства она не уступала ей вполне и разделяла с ней все хлопоты из любви к искусству. В одну половину комнаты, о которой я говорю, она набрала множество бутылок и банок, и пустых и наполненных разною разностью; а в другой половине стояли два старинные бюро краснаго дерева. В одном из них моя бабушка берегла свою казну, бумаги и уцелевшее серебро; на другом была навалена в страшном беспорядке бездна вещей, которыми старушка дорожила, потому что они были у нее на глазах в продолжении многих десятков лет. Чего-чего тут не было! — И старинный резной футляр для часов, и разбитые чашки, и заржавленные математические инструменты, принадлежавшие Василию Семеновичу. На полу лежали груды старых книг и бумаг; из-за них возвышался, писанный маслянными красками, портрет Фридриха Великого, а в углу стояла трость моего деда. Весь этот странный музей был покрыт густым слоем пыли. На стене висело деревянное распятие. В этой комнате, тускло освещенной низеньким окном, все напоминало беспорядок, оставленный смертью в опустелом доме. Я несколько раз предлагала бабушке все разобрать, смести пыль, и привести в порядок этот хаос; но она отвечала постоянно, что и так хорошо, и что я у нее только все перепутаю.
Мы помещались во флигеле, который примыкал к дому посредством холодных сеней.
Я уже сказала, что когда мать моя овдовела, с ней очень сблизились бабушка и Вера Васильевна. Привязался к ней тогда Лев Васильевич (85), и привязался до такой степени, что ее слово сделалось для него законом. Он не был влюблен в нее; влюбиться он не мог в женщину разбитую горем, которая с ужасом приняла бы малейшее слово любви. К тому же он понимал любовь по своему, и предавался, не стесняясь ничем, своим грубым влѳчениям. Эта странная привязанность осталась до сих пор, загадкой для всех. Мать моя сама не могла объяснить ее, и была уверена, что в иные минуты Лев Васильевич глубоко ее ненавидел потому, что ни от кого н е слыхал он таких горьких истин как от нее. Но что бы ни происходило тогда в его душе, эти истины он выслушивал однако молча, как школьник, который не смеет возражать. Была ли у него, никем не разгаданная, задняя мысль? Покорялся ли он невольно превосходству моей матери?—этого я не знаю, но только все в семействе обыкновенно обращались к ней, как скоро надо было добиться чего-нибудь от Льва Васильевича, и она все улаживала. Когда он бросил жену и детей, объявив, что не оставить им и выеденной скорлупы, мать моя потребовала и добилась от него, чтоб он предоставил им единственную, остававшуюся у него тогда собственность - дом в Москве. Не было примера, чтоб ее слова оказались бессильными над ним. Он присутствовал при ее кончине, и как только она испустила последний вздох, он схватил себя за голову, и громко зарыдал. Скоро после ее смерти он поселился в одной из наших отдаленных губерний к великой радости всего семейства, которое вздохнуло свободно без него. Во время его пребывания в Москве, в особенности когда смерть освободила его от единственнаго влияния, которому он подчинялся, все страдали от его крутого нрава, и от историй, в которые он умел втягивать всех, и от которых пострадал только он один.
Борис Васильевич женился. Его свадьба была грустным событием в семействе. С его женой никто сойтись не мог, и отношения ограничивались тем только, чего требовало строгое приличие. Дядя мой это чувствовал, и страдал молча, сознавая, что дело неисправимо. Больнее всех отозвалась его женитьба на Вере Васильевне. Она поняла с первой минуты, что неодолимая преграда легла между нею и страстно любимым брагом, и что он умер для нее. Физические ее силы не устояли против этого удара: она жестоко занемогла. Привязанность ее к Борису Васильевичу не охладела, да и он от нее не отдалился: но они боялись, в своих беседах, коснуться близких им предметов, понимая, что им нет возможности сойтись на них, и что малейшее слово только раздражит всегда свежия раны. Больно им было отвыкнуть от принятой с детства привычки думать вслух друг перед другом. Дядя мой никому об этом не говорил, но я знаю, сколько страданий и кровавых слез стоило это моей бедной тетке. Наконец Борис Васильевич уехал с женой и детьми (86) в деревню, где прожил до самой своей смерти.
Он приезжал иногда в Москву, чтобы повидаться со своими. Когда его ожидали, Вера Васильевна была вне себя от радости. Она выбиралась в чайную, и уступала ему свою комнату, которую приготовляла для него с большою заботливостью. Видно было, что он дорожил даже малейшими проявлениями ее любви. «А ты, Вера, где будешь сегодня ночевать?» спрашивал он: «ведь я знаю, что ты готова на чердак уйдти, лишь бы мне было покойно,» и он нежно целовал ее. Лицо ее сияло счастием, но не проходило десяти минут, как я заставала ее в горьких слезах. «Я бы за него жизнь отдала», говорила она мне, «и я знаю сама, как он меня любит; но отчего же мы стали чужими друг другу? Веришь ли ты, что он не смеет остаться со мной наедине? Боится, чтоб я не сказала ему лишнего слова.»
Когда мы переехали к бабушке. то нашли вокруг нее почти совершенную пустыню. Хаживали, правда, к нам, гащивали даже дня по два, скроенные на один и тот же фасон приживалки, да являлись изредка дамы приятные во всех отношениях, и тем ограничивался весь круг знакомства, исключая, однако, немногих светских лиц, с которыми Надежда Васильевва поддерживала свои отношения. Она к ним езжала часто, и обыкновенно на целый день. Благодаря веселости ее характера и ее оживленному разговору, ее всегда принимали с удовольствием, но предпочитали видеть ее у себя, нежели ездить в ее скучный, опустелый дом, и заглядывали к ней лишь изредка. Гордость Веры Васильевны сильно страдала от положения, которое приняла ее сестра перед светскими людьми, и она не редко давала ей это чувствовать. «Вы, кажется, у ж раз десять были у Р***,» говорила она ей, когда Надежда Васильевна собиралась выехать. —«А сегодня поеду в одиннадцатый.»—«Но странно, что никто из них не мог обеспокоиться заглянуть к вам хоть на пять минут. Мне кажется, что в ваши лета вы были бы вправе этого требовать.»—«А я не требую, и очень рада, что ко мне никто не ездит. К чему? Чтобы слышать твои любезности? До них охотников мало.» Она нам предлагала несколько раз выезжать с ней, но мы неохотно на это поддавались, не доверяясь именно ее незавидному гюложению в свете. К великому ее прискорбно, от театра она должна была давно отказаться, потому что знакомый ей директор вышел в отставку.
Надежда Васильевна сознавала однако, что стала в неловкое положение, но старалась в этом отношении ослеплять себя и обманывать других, и с этою целью не редко она бывало и прихвастнет. Нам она иногда рассказывала, подавая вид, что не замечает устремленного на нее, слишком выразительнаго взгляда и насмешливой улыбки своей сестры, как такая-то собиралась к ней с визитом; но она, по разным причинам, просила ее убедительно не ездить; в свете же она желала всех обмануть насчет своих скудных средств. Помню, что раз приехала к ней светская дама, и спросила у Оленьки и у меня, были ли мы на концерте какого-то виртуоза, явившегося в Москву. Мы отвечали отрицательно. Надежда Васильевна посмотрела на нас значительно. «Не могла их уговорить,» сказала она, «музыки не любят, принуждена была ехать одна. Все находят, что он страшно дорого берет, а по моему, так нет. Cest un talent hors ligne» и она очень ловко пустилась в общие места о таланте музыканта.
Проводивши гостью, бабушка обернулась к Надежде Васильевне:—«Совсем ты меня сконфузила, Наденька,» сказала она. «Ну, к чему ты разсказывала, что была в концерте? Как ты такую вещь скажешь, всегда вспомню голубчика моего, Василия Семеновича: терпеть не мог если кто лжѳт.»—«Это не ложь», отвечала та, а принято в свете так говорить. У Веры Васильевны уже давно кипело на сердце. «Это принято только теми, возразила она, которые стыдятся, как позора, своего скромнаго состояния, и чтобы скрыть его, унижаются до лжи.» —« Позвольте поцеловать ручку за наставление, - отвечала с принужденною улыбкой Надежда Васильевна. У ж ты бы определила по чем берешь за урок. Восьмой мудрец в юбке!» Потом она прибавила, обращаясь к нам: Comme ma soeur a toujours quelque chose d'aimable a me dire! и вышла из комнаты
Наружность моей бабушки не представляла ничего резкого. Она была маленькая, немного сутуловатая старушка. Ее белокурые в молодости волосы уже совсем побелели и очень шли к ее наморщенному, кроткому лицу; но к сожалению, она находила приличным» прятать их под накладку темных волос, которая нарушала гармонию всей ее старческой физиономии. Светло-голубые глаза ее смотрели ласково и открыто. Нос у нее был немного широк, рот довольно правильный, лицо круглое и иокрытое веснушками Можно было не редко уловить на ее физиономии какое-то детское выражение; когда она слышала речи, на которые готовила неотразимое, по ее мнению, опровержение, она заранее качала головой, и лукаво улыбалась Ходила она медленно, все движения ее были кротки, и выражения мягки, как ее характер. Она нам часто разсказывала, что в ее молодости знакомые ей дамы прозвали ее белоручкой, потому что она не бивала людей, и говорили смеясь, что она боится замарать свою ладонь о холопьи щеки. И эти насмеши до того ее конфузили, что ей становилось всегда неловко, когда речь шла о хозяйстве.
Бабушкин костюм состоял из темной блузы с длинною пелеринкой и тюлеваго чепца, с коричневыми или малиновыми лентами. Она сохранила, как многие из ее сверстниц, привычку носить на руке мешок, или ридикюль, вышитый по бархату, и приделанный к бронзовому или серебряному замочку, и не снимала никогда своего венчальнаго кольца и маленькаго железнаго колечка, привезеннаго ей с киевских мощей.
Такой уживчивой старушки я с тех пор и не встречала. У нее не было и тени капризов. Лишь бы ее привычки не нарушались, — а чтоб они не нарушались, об этом хлопотали все в доме, не исключая и Надежды Васильевны,— она была не взыскательна, и в особенности не требовала никаких внешних знаков уважения. «Тебе как будто не ловко сидеть? Не устала ли ты, говорила она иногда которой-нибудь из нас, приляг немножко на диван.» — «Да совестно при вас, бабушка. »—«Вот вздор какой!» Но не смотря на мягкость и даже на слабость ее характера, на совершенное в ней отсутствие деспотизма или желания удержать свою власть над поседевшими уже детьми, мои тетки свято хранили патриархальный нрав и привычки, рано привитые влиянием Василия Семеновича,—влиянием, которое распространилось даже на старших его дочерей, воспитанных не дома. Ни которая из моих теток не решилась бы послать за два шага слугу, не спросясь предварительно у бабушки; ни которая из них не выходила из дома, не поцеловав ее руки и не прибавив: «Я, маменька, туда-то собираюсь. Можно?» — «Бог с тобой,» отвечала обыкновенно старушка. И нет сомнения, что если б одна из них забыла когда-нибудь исполнить этот обряд, бабушка не приняла бы того за оскорбление своей власти, но испугалась бы не на шутку, как всяким небывалым еще явлением.
Впрочем, за исключением этих патриархальных обычаев, которые в сущности не были нисколько стеснительны, мои тетки обращались совершенно свободно с бабушкой; но в ее чувстве к ним проглядывала ощутительная разница: Веру Васильевну она нежно любила, между тем как к старшей дочери была довольно холодна. Но надо сказать правду: к ней никто не мог бы горячо привязаться, потому что она сама не была способна на горячую привязанность, и вполне довольствовалась теми легкими отношениями, которые не налагают ни горя, ни пожертвований, а только способствуют удобствам жизни.
Вера Васильевна, желая избавить бабушку от хлопот по хозяйству, приняла их на себя, и ее страстная, умная природа как-то умела уживаться с мелочными заботами. Сколько раз видевши ее бледную и расстроенную от сцены с Надеждой Васильевной, или от какого нибудь слова, напомнившаго ей слишком живо никогда не умиравшее в ней горе, я входила к ней, чтобы потолковать по душе, как она выражалась, но она целовала меня и говорила: «А ты уж и заметила, что я расстроена; мне бы и самой хотелось с тобой поговорить, да некогда; я еще счѳтов не сводила.»—«А разве нельзя этого сделать завтра?»—«Нет, нельзя.» —«Почему же? „ — « Потому , что я себе на этот счет воли не даю. У ж у меня положено, когда этим заниматься.»
На словах она была неумолима к падшему, однако на деле ригоризм ее скоро пропадал, но если кто нибудь делал о том замечание, она сердилась, понимая, что нет возможности согласовать ее проповеди с ее инстинктивным ,и, истинно-нравственным чувством, а отказаться от нее она не решалась, потому что век так думала. Я помню с каким горячим сочувствием она хлопотала о бедной женщине, отвергнутой своим семейством, за связь с человеком, который ее бросил. Несчастная отказалась от пособия, присланнаго им, и впала в совершенную нищету. «Да уж-ты, ради Бога, не очень-то бросайся», сказала Вера Васильевна, видя, что я приняла к сердцу эту печальную историю. «Ты меня иногда пугаешь тем, что говоришь.»—«Я теперь ничего и не говорила, отвечала я, а вы гораздо больше меня хлопочите, и оправдываете не ваши, а мои же убеждения. Не я утверждала, что о таких женщинах и жалеть не следут.»—«Нет, ради Бога, не начинай этого глупого разговора. Уж ты меня не переиначаешь. Ну! да-жаль, ну, что-ж из этого? а все-таки она права. Что я обвиняю ее отца и мать, и из этого ничего не следует. Ну уж, с вами пророни только словечко! Да подите, пожалуста, от меня; мне некогда. И я - то дура, что тебе это разсказала.»
Она косилась на меня целый вечер, но я этого нисколько не боялась, потому что знала ее коротко. После ужина, когда все разошлись по местам, я, по обыкновенно, отправилась в ее комнату. «Спать пора,» сказала мне довольно холодно Вера Васильевна.— «Еще рано,» отвечала я, «мы с вами никогда в этот час не ложились » Она молчала; я обняла ее. «Не сердитесь, ради Бога, тетенька. Моя ли вина, что вы только на словах Иван Грозный.» Она меня поцеловала, но продолжала молчать. Я опять что-то сказала; она начала с того, что отвечала мне полусловами, но через четверть часа между нами завязался самый оживленный разговор.
Надежда Васильевна вставала к ранней обедне, и по возвращении из церкви, пила чай в своей комнате, между тем как в восемь часов кипел другой самовар в чайной, для бабушки и Веры Васильевны. Тогда являлись и мы, чтобы поздороваться с семейством, и потом каждый отправлялся к своему делу. Вера Васильевна хлопотала о хозяйстве, бабушка начинала свою долгую молитву, сестра и я занимались в своем флигельке, а Надежда Васильевна, не смотря ни на какую погоду, отправлялась гулять, то-есть обходила обыкновенно знакомых соседей. Около часа мы собирались в чайную, где бабушка, с вязаньем в руках, ожидала нас, сидя нод окном. В дверях стояла, для посылок, девочка лет двенадцати. Она вязала чулок, и лицо ее оживлялось лишь когда ей давали какое-нибудь поручение; тут она клала обыкновенно работу на пол, и как стрела вылетала из комнаты. Как вся прислуга женскаго пола, она надевала башмаки только по воскресеньям, а в будни щеголяла в одних чулках.
Вдруг бабушка опускала свое вязанье на колени. «Посмотри-ка, Вера,» говорила она: «с тех пор, как я здесь сижу, Марья три раза прошла по двору. Позвольте спросить, куда она ходит? Эдак она немного наработает.»— «Да, много оне о работе думают,» отвечала Вера Васильевна. Тут она обращалась к стоявшей в дверях девочке: «Аленка, поди спроси у Марьи, куда это она все изволить прохаживаться? Этак скажи, ты масла не собьешь. » Аленка исчезала.— «Ну, теперь и эта пропала,» говорила бабушка через несколько минут. «Экая шалунья девчонка! Вот только бы ей вырваться, да побегать!»—«Бабушка,» замечала сестра, «ведь понятно, что ей побегать хочется; скучно вязать чулок целый день.» — «Чтб за вздор, Оленька,» отвечала бабушка, «да я и век вяжу.» Тут Аленка возвращалась с известием, что Марья к корове ходила. «Неправда,» говорила бабушка: «не зачем три раза сряду к корове ходить. А ты сама куда так долго пропадала?»
Девочка молчала. Бабушка грозила на нее нальцем, и приказывала подавать обедать.
Нечего и говорить, что люди не только от роду щелчка не получали, но никто из них не слыхал бранного слова, a совсем тем, по их же выражению, им житья нe было, по милости бесполезнаго надзора и постояннаго ворчанья; и благодаря именно этому надзору, люди кругом обманывали господ, и не смотря на непрерывные нравоучения, который производили на них тоже, вероятно, действие, что жужжание мух, ровно ничего не делали, Я несколько раз заводила об этом разговор с Верою Васильевной, и говорила ей откровенно, что все эти домашния дрязги только раздражают ее характеры Она в этом вполне сознавалась, и даже твердо знала, что ее речи ни что иное, как глас вопиющаго в пустыне; «а все-таки,» прибавляла она, «сказать надо.»
Столь был накрыт в два часа. Как скоро садились обедать, Надежда Васильевна начинала разсказывать о событиях своего утреннево похода, и всегда в бабушке находила самаго внимательного слушателя. «Маменька,» говорила она, « отгадайте, кого я сегодня встретила на улице? Вижу, вдеть какое-то знакомое лицо, думаю себе.- кто бы это быль? А уж тут как поравнялась, глядь—Агафья Пантелевна. Как потолстела! Зять к ней погостить приехал.»—«Вот, сударыня!» говорила бабушка, разливая суп. — «К Лизавете Михайловне зашла. Какую она себе мантилью сшила, просто чудо! Просила на фасон, да того и гляжу, что моя Устинья испортит. У Вертляевых тоже была; уж так мне были рады! Марья Павловна сказывала, что новый сосед дочь замуж отдает.»—«За кого?» спрашивала бабушка—«То-то не знает: как же , говорю, вам не стыдно, что не распросили? После обеда послать бы узнать.» —НикиФор, говорила бабушка, обращаясь к слуге, «соберешь со стола, так сходи к Андрееву, что недавно сюда переехал, да распроси у людей, за кого, мол господа, дочку отдают и когда свадьба будет!»— «Да не переври чего-нибудь,» прибавляла Надежда Васильевна: «да спроси, много ли у них детей; кто говорит две дочери, кто—три,» так ничего путем и не узнаешь. В этих разговорах Вера Васильевна никогда не участвовала. Она с чисто практическою целью осведомлялась о том, куда идет Марья; но решительно не понимала, чтобы можно интересоваться тем, что делается у незнакомых соседей, и не позволяла себе по этому поводу никаких замечаний единственно потому только, что бабушка принимала в подобных разсказах самое живое участие.
После обеда семейство отправлялось отдыхать, а мы уходили с сестрой в наш флигель, где жили особою жизнию среди наших книг и занятий. В шесть часов все собирались в гостиную, где Вера Васильевна разливала чай. Бабушка пользовалась всегда несокрушимым здоровьем, но годы взяли свое: она уже никуда не выезжала, кроме церкви. В субботу она отправлялась обыкновенно ко всенощной с Верой Васильевной, а в воскресенье к обедне в домовую церковь митрополита. Возвращаясь оттуда, она кушала обыкновенно кофе. Раз она предложила мне выпить чашку . — « Бабушка,» спросила я ее: «позвотьте мне съесть просвирку, что вы привезли.» «С кофеем-то! опомнись, Катерина Владимировна,» воскликнула она: «да разве это можно ? » «Да вы всегда с чаем кушаете,» сказала я. «Чай, дело другое, а ты говоришь, с кофеем . » «Отчего же можно с чаем, а с кофеем нельзя?» Бабушка задумалась.—«Об этих вещах грех рассуждать, мой друг,» сказала она: «эти мысли ты верно в нынешних книжках вычитала. Очень мне не по душе, что вы всякия безбожные книги читаете.»
Вечер мы по большей части проводили в семейном кругу. Старшая моя тетка отправлялась обыкновенно в гости, и когда оставалась дома, то посылала позвать какую-нибудь соседку. Помню, что раз, во время подобнаго посещения, бабушка открыла машинально книгу, принесенную нами и забытую на столе. — «Что это такое? спросила она, с удивлением перелистывая ее: «Каменный Гость?»—«Ах, бабушка, как это хорошо!» воскликнула сестра. Гостья улыбнулась, посмотрела очень значительно на сестру, и обратилась к бабушке.—«Я это читала,» сказала она: «и признаюсь, пожалела о направлении нынешней молодежи. Извините меня,» продолжала она, обращаясь к нам, «я имею право это говорить, потому что сама мать семейства. Вообразите, почтенная Марья Андревна, в чем дело. Представлена развратная женщина; какой-то разбойник убивает ее мужа, и она приходить плакать к нему на могилу. Уж разумеется, какия тут слезы одни только гримасы. И тут же , на могилу-то мужа является его убийца, и она с ним объясняется в любви. Каково! Признаюсь, у меня просто волосы дыбом стали. Ну, говорю, моя Анета этого читать не будет.» - «Ах, ах ! какое безобразие!» сказала с ужасом бабушка. «Ох, дети,» продолжала она, делая отчаянный жест рукою, «сколько раз я вам говорила о ваших чтениях! Признаюсь, не жду от них пути!»
Помню я тоже трагикомическое событие, о которомь у нас протолковали целый вечер. Явилась к нам бабушкина сестра, Елизавета Андреевна Н***(87), престарелая девица, жившая за несколько домов от нас. Она ездила к нам редко, потому что сестры были не дружны между собой. «Слышала ты,» спросила она своим обыкновенно-сердитым голосом, у моей бабушки, между тем как усаживалась в кресло, «что у меня сегодня случилось? Веришь ли, до сих пор в себя не приду. » — «Что такое?»—«Да Фекла-то Емельяновна как от тебя вчера отправилась, и зашла ко мне. Что же, говорю, ночевала две ночки у Марьи Андреевы, ночуй и у меня; куда тебе спешить? Так я, сударыня моя, у себя ее и оставила. Ночью захотелось ей кваску; совсем. говорит, в горле пересохло, да и стала она в темноте-то шарить, бутылку искать; а я на беду и табак в бутылке держу. Она, с просонья-то не почувствовала, да все горло табаком то и засыпала: так и обмерла; нескоро, говорит. опомнилась.»—«Господи! Твоя воля!» сказала бабушка, крестясь: «еще слава Богу, что с рук сошло.»
Вечер проходил в подобных разговорах. В десять часовь мы шли наверх, где ужин был уже готов, а потом все отправлялись по местам; но я уходила к Вере Васильевне, и толковала с ней часов до двух. Случалось также, что она поутру, окончивши рано свои хозяйственные распоряжения, приходила к нам, и мы читали для нее вслух. Ее литературный вкус не получил никакого развития, но ей было вполне доступно все, что затрогивало живое чувство, и не раз она плакала во время чтения.
Отношения наши к Надежде Васильевне были самые приятные и покойные. Она говорила, что благодаря нашему присутствию, в доме стало гораздо живее, и обращалась с нами очень ласково. В особенности любила она мою сестру, у которой характер мягче и уживчивее моего. Иногда моя тетка заходила к нам перед своею утреннею прогулкой. «Скажи пожалуйста,» спрашивала она меня, «ведь тебе поверяются эти тайны: что сегодня с Верой? Она только что не кусается! Надо мне было зайти к ней в комнату, да побоялась, того и гляди, что в угол поставит »—«Она расстроена,» отвечала я: «у нее точно несчастный характер, и она сама в этом сознается, но вы знаете как она добра.»-«Почем мне это знать? Надо век копать, чтоб до ее доброты добраться, а я в рудокопы не гожусь. Да что вы все как улитки сидите на одном месте? Пойдемте, которая-нибудь, погулять со мной; вдвоем веселее: куда-нибудь зайдем. Погода чудесная.»— « Нет, тетенька, холодно,» говорила я . — « Да уж ты зашей себя совсем в мешок, авось отогреешься. Пойдем, Оленька, это очень здорово.» Сестра заглядывала в окно.—«Да ведь снег идет,» говорила она. —«Что за снег, самый маленький, совсем его и незаметно. Настоящая весна; даже птицы поют.» И действительно вороны каркали без умолка. Сестра отправлялась с ней и возвращалась полузамерзшая.—«Ты когда-нибудь сляжешь от этих прогулок,» сердито замечала ей, садясь за столь Вера Васильевна, знавшая очень хорошо, что она не совсем добровольно отправлялась в подобный поход.— «Ты до сих нор ни на что не похожа. Ешь суп-то, пока не простыл. » — «Молчи, Оленька, отогреемся,» говорила Надежда Васильевна: «и какой же у тебя будет чудесный цвет лица!»
Нельзя подумать однако, что она это утверждала по собственному опыту. Она никогда не была хороша, и в ней поражал именно, особенно неприятно неровный, красный цветь лица. Нос ее быль через-чур длинен и крайне неуклюж, малепький рот испорчен толщиной нижней губы, а подбородок выдавался острием, благодаря трех-угольному окладу лица. Только живое и веселое выражение ее беглых карих глаз немного выручало немиловидность всей физиономии. Она зачесывала черную, но сильно уже носедевшую косу на затылок, и придерживала ее сеткой, а на висках прикалывала бронзовыми булавками свитые кольцом волосы. Платье ее отличалось всегда пестротой; пальцы были унизаны кольцами. Когда она выезжала, то надевала несколько браслет, брошку, цепочку и чепец с красными или розовыми лентами. Она была среднего роста, худа и вертлява. Ходила она очень скоро и в припрыжку; ее движения были быстры и поражали своею неожиданностью.
Вера Васильевна, также худая, невысокая ростом и черноволосая, представляла однако разительный контраст с нею. Видно было, что в молодости она была очень красива. В ее бледном, желтоватом лице, не было, как говорится, ни кровинки. Ее грустные зеленоватые глаза устремлялись неподвижно вперед, когда она задумывалась. В эти минуты можно было угадать, что она пережила много черных дней. Синеватая бледность ее губ придавала рту строгое выражение. Оклад лица был правильный, нос тонкий и небольшой. Странно, что в ее черных как смоль волосах, гладко зачесанных под гребенку, не пробивалось седины. Движения ее были обыкновенно сосредоточены и судорожны в минуту раздражения: походка ее была медленна и тверда. Костюм ее состоял из темного платья и длинной мантилии или шали, приколотой золотою или черною булавкой. Для выезда она надевала кисейный чепец, обхватывавший весь оклад лица и обшитый кругом оборкою и дикою лентой.

Комментарии:

(80) - настоящее имя - Варвара Андреевна Новосильцева, урожденная Наумова (1767-1851), см примечание (11)

(81)  Настоящее имя Надежды Васильевны - Любовь Григорьевна Новосильцева (1788-1853).

(82) - настоящее имя Веры Васильевны - Софья Григорьевна Новосильцева (1796-1855).

(83) -Настоящее имя прабабушки Толычовой   - Мария Кирилловна Наумова, см примечание (24)

(84)  Настоящее имя Бориса Васильевича - Александр Григорьевич Новосильцев (1802 -ок1847).

(85) - Настоящее  имя Льва Васильевича - Валериан Григорьевич Новосильцев (1791 -ок1849).

(86) - жену Александра Григорьевича Новосильцева звали Татьяна Львовна Кожина, в первом браке Усова (1799-?). У них было шестеро детей: сыновья Александр, Николай, Владимир и дочери Варвара, Мария и Софья. Жили они в имении в Лихвинском уезде Калужской губернии.

(87) - настоящее имя Евдокия Андреевна Наумова (ум.1864), см примечание (30)

Однако дни тянулись медленно за днями. Их однообразие нарушалось только посещениями брата и сестер. Сестер отпускали к нам обыкновенно погостить на несколько дней. Их приезд и для нас и для них, был истинным праздником. Как ни горько текла их жизнь, и как у нас самих не щемило сердце при мысли о них, молодость брала свое. Наплакавшись вдоволь, мы принимались болтать без умолка и часто смеялись по целым часам, по поводу малейшей безделицы. Вера Васильевна плакала с нами и радовалась нашему безумному смеху. Она горячо любила нас, и одна знала все закулисные тайны нашего житья у близкой родственницы, о которой я уже упомянула.
На сколько было возможно, мы их скрывали даже от брата (88), не желая класть ему напрасно этот камень на сердце. Он мог требовать и потребовал бы, чтоб мы жили вместе с ним, но мы знали, с каким ужасом семейство встретит мысль, что четыре молоденькие девушки останутся под покровительством брата-студента и мы были так запуганы сценами, которые предвидели, что боялись более всего его заступничества и чувствовали сами, что парализировали бы невольно все его усилия.
  После обеда Вера Васильевна уходила по обыкновению в свою комнату, но мы не давали ей решительно заснуть. Она нас выгоняла, смеясь; но видя, что делать нечего, покорялась своей судьбе. Мы усаживались около нее, и начинали самый задушевный разговор. А тут, глядишь, явится и брат, любимец всего семейства, не исключая и моей бабушки, которая, ожидая его к обеду, не забывала никогда заказать, в честь ему, бараний бок с кашей и щи. Он один заносил в наш темный уголок известия о том, что делается в обитаемом мире, читал нам еще в рукописи только-что явившиеся стихотворения, или какую-нибудь вновь вышедшую книгу, или рассказывал о тогдашних, блестящих временах университета и только этим беседам и влиянию брата мы обязаны нашим развитием.
  Вечером начинались хлопоты о том, кого куда положить. Вера Васильевна приказывала приготовить постель на своем диване для которого-нибудь из нас, но мы все приходили к ней после ужина, и совершали в ее комнате свой ночной туалет. Тут подымалась ужасная суматоха: кто искал свою кофту, кто ночной чепец, хохотали, бегали, падали нa разбросанные по полу платья, и Вера Васильевна уверяла, что она в последний раз терпит у себя такое безобразие, и что с нами не успеешь даже лба перекрестить.
Я припоминаю теперь маленький эпизод, который не относится прямо к нашему тогдашнему житью, но, как мне кажется, не лишен интереса.
Раз Надежда Васильевна, возвратившись с  прогулки, объявила бабушке, что она встретила у какой-то приятельницы Марью Павловну Сурмину. «Что ты!» воскликнула бабушка. — «Как постарела!» продолжала Надежда Васильевна, «легко сказать: двадцать шесть лет не видались! Обо всех, разумеется, распрашивала; да жаль, немного я ее видела.» — «Чтож, будет она к нам?»—«Как же! Завтра же поутру будет. Да вообразите: как я ей разсказала, что дети живут у нас, так она сконфузилась и спросила, похожа ли которая-нибудь из них на покойного брата. Ведь она была в него очень влюблена,» продолжала она, обращаясь к нам, «а тут, как обещалась приехать завтра, так стала ко мне приступать, когда может застать меня одну. Да чтоб, говорю, за вздор, тебе и маменька и Вера очень обрадуются. Вижу, переминается: говорит, им сама очень рада буду, и с твоими племянницами желала бы познакомиться, да только не теперь, а когда-нибудь в другой раз, а у самой слезы на глазах. Ну. говорю, поздравляю, разнежничалась, ты видно все такая же, как и была. Однако, дети, когда она завтра приедет, делать нечего, вы не показывайтесь. Elle a toujours été très étrange. »
  И Надежда Васильевна начала разсказывать о том, как она выезжала и веселилась во время оно, как кто-то , un homme sи aиmable, ухаживал за ней, как она спросила у него раз, играя в  secrétaиre, почему он задумывается, как влюбленный, и все просит молодых девушек погадать ему на трефовую даму, и он ей написал в ответ:

«Надень парик ты белокурый,
Я с дамой трефовой прощусь,
Из умной сделайся ты дурой.
И я уж не влюблюсь»

и о том, как в это самое время Марья Павловна мечтала о моем отце. Да только она была что-то неловка и нехороша собой, и очень ему не нравилась. «Раз привезла она мне свой альбом, чтоб я ей что-нибудь нарисовала, а уж я сейчас вижу, что ей совсем не того хочется, и стала к вашему папеньке приступать, чтоб он ей несколько строк нанисал. Ни за что! Что же я, говорит, буду к ней писать, когда она мне положительно не нравится. Ну, говорю, хоть что-нибудь. А, ну, как я что-то нибудь напишу, а ты будешь недовольна? Вздор, говорю, чтоб бы ты ни написал, все будет хорошо. Коли так, так пожалуй. Да возьми, да мне насмех и напиши эпиграмму. Так я и обмерла, а он смеется. Это, говорит, тебе урок: в другой раз не приступай с ножом к горлу, чтоб я писал по заказу в альбомах сентиментальных дам. Делать нечего, принуждена вырвать листок, а он на беду был исписан ее же рукой с той стороны, так что она тотчас заметила. Ну уж, говорю, Marie извини, чернилами облила лист, и вырезала его.»
   В последствии мой отец, уже женившись, убедился, что любовь Марьи Павловны нисколько не походила на романическия вспышки сентиментальных светских героинь. Он узнал, что она живет чуть ли не в  бедности у какой-то отдаленной родственницы, и упорно отказывается от замужства, хотя не раз имела случай сделать выгодную партию. С тех пор он всегда интересовался ею, но они уже не встречались. После его кончины она приезжала издалека поклониться его могиле.
На другой день Надежда Васильевна, в ожидании Сурминой, возвратилась с своей прогулки раньше обыкновеннаго и за обедом толковала о ее посещении. «Ну, уж, признаюсь, удивила меня Marie,» сказала она, «вообразите, маменька, ведь она как приехала, велела себя прямо провести в мою комнату, а я только-что домой пришла. У меня, говорит, до тебя есть просьба, Nadine, обещай сказать мне то, что я у тебя спрошу.—Что такое? Разумеется, скажу.—Помнишь, говорит, еще тогда, я тебе привезла мой альбом, и ты мне его возвратила с вырванным листом. Он был мной исписан, и ты уверяла, что облила его чернилами. Но я этому не поверила,потому что ты очень конфузилась, когда это мне рассказывала. Мало ли чего ты не могла сказать тогда, а теперь все сказать можешь. Кто вырвал этот лист и почему?—Экой, говорю, вздор какой! Хоть убей не помню, о чем ты говоришь; ведь уж этому около тридцати лет.»
Сурмина возвратилась опять через несколько дней, и пожелала нас видеть. Вследствие всех этих рассказов, я много о ней думала, и мое воображение рисовало заранее ее образ в самых симпатических чертах, и может-быть, благодаря этому произвольно-созданному образу, ее наружность поразила меня своею бледностью и бесцветностью. Марья Павловна смотрела очень пристально на нас, и в особенности на сестру, которой, как говорят, отец мой передал свой взгляд. Потому ли, что мы глядели на нее с  заднею мыслию, действительно ли это было так, но нам показалось, что ей с нами неловко, так что мы не сблизились с ней, а напротив того избегали случая стеснять ее нашим присутствием. Через год она уехала обратно в деревню, и вскоре мы узнали о ее кончине.
  Мы жили уже более двух лет у моей бабушки, когда ее поразил страшный, неожиданный удар. Получили известие, что Борис Васильевич болен. Вера Васильевна решилась тотчас ехать к нему, и чтобы приготовить бабушку к своему отъезду, который иначе напугал бы ее своею внезапностью и открыл бы ей глаза на счет опасности, которую старались, по возможности, скрывать от нее, она начала говорить о том, что уже давно не видалась с братом, и как бы кстати съездить к нему тенерь, пока ему не здоровится, тем более что, зимний путь уже стал. «Почему же и не съездпть,» сказала наконец бабушка, «поезжай с Богом,» и Вера Васильевна поехала, поручая бабушку нашему попечению.
   Вскоре после ее отъезда, мы получили от нее письмо следующаго содержания: «Надежды нет. Надо маменьку приготовить. Обо мне не думайте: я на ногах.» Это известие тем более поразило нас, что хотя болезнь была опасна, но она могла, по словам медика, продлиться еще довольно долго. Тяжело было приготовлять бедную старушку к потере последнего, нежно любимаго сына. Я говорю: последнего, потому что на Льва Васильевича она не смотрела как на сына. Любить его она не могла, и признавалась в этом с ужасом. Но с именем Бореньки, как она звала моего дядю до последней минуты, соединялось для нее столько дорогих воспомипаний. Боренька! это было последнее слово, произнесенное ее мужем, который, умирая, как будто завещал ей свою страстную привязанность к сыну. И как хорош был Боренька! Как он напоминал ей моего отца! Как он сам был к ней ласков и нежен! Сколько раз, быв еще ребенком, он говорил ей, видя ее слезы: «Не плачьте, маменька; я скоро вырасту, и тогда Лев не посмеет вас обижать.» И надо было ее приготовить к мысли, что может быть, в эту минуту Боренька зовет ее в  предсмертном бреде, или лежит уже бледный и холодный в гробу!
  Я слышала от многих, что нельзя приготовить человека к несчастью. Что касается до меня, я думаю, что его нельзя помирить с несчастием, но можно приготовить организм к ожидающему его удару, то-есть, смягчить действие слишком внезапного потрясения. Известное количество яда причиняет внезапную смерть, но тоже количество, разделенное на несколько приемов, производит хроническую болезиь, с которою человек может еще долго прожить.
  Мы посоветовались и решили, что не надо успокоивать бабушку, или отдалять от нее мысль об опасном положении моего дяди, и стали толковать о том, что, к сожалению, нельзя перевезти больного в Москву, и что излечение такой болезни трудно поверить уездным медикам, и что вот сегодня письма не было, между тем как обыкновенно почта доставляла их аккуратно. Уж не усилилась ли болезнь?
  Тяжело было повторять эти заранее затверженные речи, с целью влить отраву в душу бедной матери. Она слушала молча, но страшно было взглянуть на нее в эти минуты; она бледнела и старалась переменить разговор.
— А я сегодня, дети, по вашей милости, то и дело просыпалась ночью, сказала она нам однажды. —Чего вы вчера ни наговорили, и ведь все вздор. Эка важность какая, что письмо опоздало! Почем знать, может оно и на почте залежалось. — И она смотрела нам прямо в глаза, каким-то умоляющим взором, и как будто бы упрашивая нас отказаться от вчерашних слов.
— Да что вы все даром расстраиваетесь, родная, подхватила Надежда Васильевна, целуя ее руки.—Так болтают; сами не знают что говорят. Письма век опаздывают, a болезнь брата самая пустая.
  И она тут же распространилась на счет неаккуратности почты, и разсказала, как она слышала от одной приятельницы, что у нее сосед занемог тою же самою болезнию и выздоровел без малейшаго пособия.
— И точно, Бог милостив, сказала бабушка, выслушав ее. Как ты завтра, Наденька, пойдешь к ранней обедне, так возьми мое заздравное поминанье, и просвирку вынь. Да нищим подай; деньги у меня лежат на столе.
— Слава Богу, что я ее хоть немножко успокоила, сказала Надежда Васильевна уходя в свою комнату с поминаньем и мелкими деньгами в руках.
— Скажите, ради Бога, тетенька, сказала я , — что вы делаете? Разве мы ее из удовольствия мучим? Не забудьте, что мы сегодня же ждем письма, и можно отгадать заранее каково будет его содержание. Разве мы не говорили, здесь же, с вами, что надо ее приготовить к этому удару, чтоб ей дать возможность перенести его.
— Не знаю, милая; я тут не при чем; вы говорили, вы и решали как хотели. А я ее терзать не стану. По милости ваших приготовлений, я уж который день бегаю из дома; она так расстроена, что я ее просто видеть ее могу. Теперь схожу к тетеньке; она за мной прислала.
Надо сказать, что Вера Васильевна адресовала обыкновенно Лизавете Андреевне письма, которые не должны были проходить через бабушкины руки. Я оделась и пошла с Надеждой Васильевной, чтоб узнать, не получила ли старуха каких-нибудь известий.
«Здорово!» сказала она, только что мы вошли: «письмо от Веры: она сюда едет; все кончено.» Мы обе заплакали, я бросилась на шею тетки.
«Что делать! уж видно так угодно Богу,» сказала она, обнимая меня, и крестясь. Мы несколько минут простояли молча. «А бабушка?» вымолвила я наконец.—«Я все на Бога надеюсь, он ее подкрепит. Да когда же Вера будет? Где письмо?» Оно состояло из двух строк: «Он скончался вчера; похороны послезавтра. Приготовьте маменьку; я выеду тотчас после отпевания, и приеду с заднего крыльца к детям во флигель.»
По числу, выставленному на письме, мы разочли, что она должна быть в Москве в тот же день.
«Хороша она бедная приедет,» сказала Надежда Васильевна, утирая слёзы. «Ведь уж она себя верно не пожалела; точно этим поможешь. Вера ни в чем меры не знает. Elle est trés déraisonable, ma chére (89).» Успокоившись немного, мы собрались домой. «Однако ты с этим лицом не выдумай бабушке показаться,» сказала мне тетка. Сохрани Бог объявить ей об этом на ночь. Пусть она хоть уснет спокойно.»
К счастию была суббота, и бабушка собиралась ко всенощной, так что сестра и я, мы ее почти совсем не видали. Напившись чаю наскоро, из опасения опоздать в церковь, она уехала с Надеждой Васильевной , а мы стали ходить по комнате, прислушиваясь к скрипу экипажей по замерзлой мостовой. Между тем Вера Васильевна приехала к своей тетке, только что мы с ней простились, и остановилась у нее, разсчитывая, что еще светло, и бабушка может увидеть ее, если она приедет прямо домой. Только что дворник, карауливший по ее приказанию у ворот, обявил ей, что возок Марьи Андреевны проехал, она пришла к нам. Пока мы ходили с сестрой взад и вперед по комнате, толкуя все об одном, одна из горничных вошла с объявлением, что «Вера Васильевна во флигеле,» и прибавила: Ну, барышни, как оне исхудали! взглянуть на них страшно!» Мы побежали к ней. Тетка моя, в шубе и теплых сапогах, сидела на диване. Она не плакала но дрожала всем телом. Когда мы к ней подошли, она притянула нас обеих к себе, крепко прижала к своей груди, и громко зарыдала. Мы дали ей опомниться, потом раздели ее, и уложили в постель, уселись у ее ног и дали ей высказать все, что накипело на ее наболевшем сердце. Это ее немножко успокоило, тем более, что с минуты кончины моего дяди, она в первый раз видела около себя дружеские лица.(90)
Явилась наконец и Надежда Васильевна, возвратившаяся с бабушкой от всенощной. «Здравствуй, Вера,» сказала она обнимая свою сестру, со слезами на глазах: «ну что ты?»—«Ничего,» «отвечала та.»—Побереги ты себя ради Бога, того и гляжу, что ты разнеможешься. Только этого недостаѳт. Ночуй здесь, а завтра увидим, что Бог даст.» — «Тетенька» сказала я, «мы думаем на всякий случай пригласить доктора.» — «И прекрасно. А вы обе не ходите к ужину. Я скажу маменьке, что вы угорели, и лежите от головной боли.» Она ушла, а мы долго толковали, и наконец улеглись спать. Но мы с сестрой не скоро могли заснуть; что же касается моей бедной тетки, то она всю ночь не сомкнула глаз.
   Доктор явился на другой день, нока бабушка была еще у обедни. Он на всякий случай запасся ланцетом, и велел нам приготовить спирту и холодной воды. Мы все сидели молча около стола и вздрогнули, когда бабушкии возок остановился у подъезда; наш слух был так напряжен, что мы слышали, через двойные рамы, как лакей хлопнул дверцей и закричал: «отъезжай.»
Медлить было нечего, доктор встал. «Пойдемте,» сказал он. Мы последовали за ним. Но дошедши до сеней, Вера Васильевна остановилась, и почти бегом возвратилась в оставленную нами комнату, бросилась на колени перед распятием, и с каким-то судорожным движением прижала голову к стоявшему перед ней дивану. Мы остановились. Так прошло минуты две: она встала и довольно твердым шагом последовала за нами. Доктор вошел с нами в чайную, где сидела бабушка. Вера Васильевна остановилась за дверью.
— Я ехал мимо, и завернул сюда, чтоб узнать об вас, Марья Андреевна, сказал доктор.
—Не получали ли вы известий от Бориса Васильевича? — Ведь письма часто опаздывают, отвечала она нетвердым голосом,—не хотите ли кофею?
— Что это вы точно расстроены? спросил он, не отвечая на ее вопрос, — пожалуйте-ка ручку.
Почта не опаздывает, продолжал он, щупая ее пульс,—и я вам скажу даже, что я получил известие от Веры Васильевны.—Бабушка страшно побледнела; он продолжал, не выпуская ее руки из своей: - Она пишет, что надежды мало, и я не беру на себя скрывать от вас истину: болезни этого рода неизлечимы. Хорошего нечего ждать.
По мере того как он говорил, лицо бедной старушки совершенно искажалось : черты ее вытягивались, морщины становились глубже, взор тускнел, и черная тень образовалась около глаз; каждая минута отзывалась годами на этом измученном лице. Доктор заставил ее насильно проглотить несколько капель воды, и намочил ей уксусом голову и виски. - Марья Андреевна, сказал он наконец,— Вера Васильевна возвратилась.
В эту минуту моя тетка вошла, и остановилась, как окаменелая у двери. Бабушка обратила на нее свои мутные, сухие глаза.
— Ах, Вера! Ах , Боже мой! проговорила она и всплеснула руками.
Вера Васильевна зарыдала, упала на колени перед ней, и заключила ее в свои объятия.
—Ах, какой ужас! какой ужас! повторила едва внятно старушка.
— Родная моя, говорила прерывающимся голосом Вера Васильевна,—голубушка моя, поберегите себя для нас.. Но бабушка, казалось, ничего не слыхала. Она рыдала в свою очередь, но глух им рыданием, без слез.
— А как я молилась! промолвила она наконец, и сардоническая улыбка пробежала по ее бледным губам. Силы окончательно изменили ей: голова опустилась на грудь, глаза закрылись. Ее отнесли на постель. Мы не отходили от нее. Она пролежала молча целый день, и только изредка обращалась к нам с вопросами: «Который час? скоро ли стемнеет? Вера, ты здесь?» Вечером Вера Васильевна предложила ей прочесть в слух молитвы, которые старушка привыкла с детства читать отходя ко сну . «Не надо» отвечала она.—«Отчего же не надо, родная?» спросила моя тетка, целуя ее руку. «Ведь я буду же читать их для себя; уж  лучше помолиться вместе.» И не дожидаясь ответа, она вынула из стекляннаго шкапа с  образами старинные        святцы, и начала читать вслух канон ангелу хранителю. Когда она произнесла: Всяких мя напастей свободи.      и от печалей спаси....
— Ни от  чего не спас! прервала ее старушка. Голос моей тетки как будто оборвался. Она молча закрыла книгу и положила ее на место. Наступило     глубокое молчание.
— Ради Бога, дети,  - сказала вдруг бабушка,— говорите что-нибудь, мне страшно, когда молчат кругом меня.
  Мы всю ночь не ложились, не гасили свеч, и говорили без умолка все что приходило на ум. Она иногда дремала под звук нашего говора. Поутру она встала изнеможеная, и села в кресло.
  Нам казалось, что этому дню конца не будет. Вечером никто не смел напомнить ей о молитвах. Мы опять просидели попеременно целую ночь у ее постели. На следующий день она пожелала сойдти вниз. «Меня здесь что-то давит.» сказала она: «не знаю куда броситься. Может легче будет, когда выйду из этих комнат.» Когда мы свели ее вниз и усадили в диванной, Вера Васильевна позвала меня в свою комнату.
— Мне кажется, что я с ума сойду, сказала она , - у ж  не первое испытание нам Бог посылает, и никогда еще оно на нее так не действовало. Посмотри ведь она слезинки не проронила и не молится. Мне страшно. Съезжу я к отцу Алексею, она его всегда любила; что то он посоветует. Если она меня спросить, скажи, что я уснула.» Через час она возвратилась, и шепнула мне на ухо, что отец Алексей сей час будет. Не прошло десяти минут, как он точно вошел в комнату.
   Отец Алексей был человек умный; он понимал, что никакое красноречие не утешит разбитого сердца матери, и приехал с тем только, чтоб ей возвратить разбитое отчаянием чувство веры, в котором она привыкла искать облегчение горю.
— Я узнал о вашем несчастии, сказал иеромонах, подходя к моей бабушке, и благословляя ее,—и приехал вас исповедать. Ну что, как вы себя чувствуете?
— Мне очень тяжело, отвечала она.
— К несчастно, никто не в силах   утешить вас: вы найдете утешение только в вере. Скажите, вы молитесь? Она не огвечала; священник повторил свой воирос.
—Не могу, сказала она наконец, вполголоса.
—Ради Бога, начал он опять,—не поддавайтесь этой слабости, не отнимайте сами у себя вашего единственного утешения.
—Не могу. . Во мне точно что-то оборвется, когда я вздумаю, что на молитве придется поминать его .. (голос ее задрожал, она остановилась)             усопншм, произнесла она наконец с усилием.
—Это горькая действительность, и вы от нее не уйдете, сказал монах, качая медленно головой, — поверьте мне, переломите себя, помяните его, чтобы не осиротела его могила без материнских молитв.
— Не могу, повторила она, и закрыла лицо руками.
Он встал, и вышел молча в залу, где велел все приготовить к панихиде, облачился и возвратился к нам. Строгая красота монаха, его бледность, длинные его волосы, черная риза и золотой крест блестевший на его груди придавали ему что-то торжественное.
—Мы хотим помолиться о вашем сыне, Марья Андреевна, сказал он твердым голосом,—и вы не можете ему отказать в ваших молитвах. Пойдемте.
   Она встала безмолвно, и, робко, как ребенок, последовала за ним. Панихида началась. Бабушка не молилась и взор ее был упорно устремлен на пол, но когда священник произнес:» Упокой Господи, душу новопрѳставленнаго раба твоего болярина Бориса,» она вздрогнула зарыдала и опустилась на колени.
И перелом совершился; во все продолжение панихиды она плакала и молилась. Когда ушел священник, мы увели ее на верх. Она легла в совершенном изнеможении, и казалась покойнее.
— Вера, сказала она вдруг слабым голосом — расскажи мне. как все это было.
   Вера Васильевна села у ее ног, и начала свою грустную повесть, часто прерываемую слезами дочери и матери. Около полуночи бабушка заснула.
Она не оправилась от этого удара; хотя и не занемогла, но силы ее стали видимо ослабевать. Вера Васильевна ночевала у нее, и днем не оставляла ее почти ни на минуту. Иногда только, после обеда. когда бабушка засыпала, она уходила к себе, и плакала на свободе, пока колокольчик старушки не возвещал, что она проснулась.
   Тетка моя не почувствовала сгоряча, что она сама разнемогается; но не прошло месяца, как она начала страдать не на шутку. Сон ее стал так тревожен, что из опасения разбудить бабушку, она стала уходить на ночь в свою комнату, и просыпалась иногда с тем, что была не в силах встать. Наконец доктор обявил, что начинается нервная горячка.
   Младшие сестры приехали к нам, с тем, чтобы ходить за больною. Нас было четверо, но мы все такого незавиднаго здоровья, что нас часто не ставало на нее и на бабушку, требовавшую другаго рода попечения и в особенности постоянной беседы, которая бы насильственно отрывала ее от слишком свежих еще воспоминаний. Надо сказать, что Надежда Васильевна помогала нам, сколько могла; она даже изменила своим привычкам, сокращала постоянно утреннюю прогулку, и часто проводила вечера дома, чтобы посидеть с бабушкой.
   Судьба послала нам другую, еще более деятельную помощь. Против нас жило милое, доброе семейство, среди котораго Вера Васильевна нашла еще смолоду истинных друзей. Они постоянно делили с ней и радость и горе, были ей верными спутниками в жизни, и они же заменили вас в ее последние минуты, и закрыли ей глаза. Их имя нераздельно в моем уме с воспоминаниями о моей бедной тетке. После ее кончины, они перенесли на нас неизменное чувство, которое питали к ней, и я счастлива, что могу заявить им теперь наше глубокое чувство благодарности и привязанности.
Сколько раз сидели они с нами ночью у постели больной и старались успокоить нас, или разделяли наши опасения. Моя бедная тетка жестоко страдала; ей все мерещился в бреду ее умерший брат и она звала его с глухим рыданием или криком. Наконец болезнь уступила усилиям науки. Вера Васильевна оправилась, и жизнь ее потекла повидимому своим обычным чередом.
Но что касается до меня, я еще до сих пор не могу хладнокровно вспомнить о моих беседах с ней. Она делала над собой неимоверные усилия, чтобы казаться спокойною перед бабушкой, но дожидалась с нетерпением минуты, когда могла излить в дружеской беседе все горе, наполнявшее ее душу. Когда, после ужина, я приходила в ее комнату, она начинала говорить с такою страстью обо всех пережитых ею несчастиях, словно она переживала их снова, и плакала как над свежими могилами, говоря о могилах, над которыми пронеслись целые десятки лет.
   В это время мы получили письмо, которое сильно смутило все семейство. Лев Васильевич прожился еще раз, и возвращался в Москву, с тем, чтоб искать места. Раз мы пришли по утру поздороваться с бабушкой. Когда убрали чай, и мы все встали, с тем, что бы разойтись по своим углам и дать ей помолиться, она меня остановила под каким-то пустым предлогом. «Послушай, Катя,» сказала она, когда мы остались вдвоем, «Вера собирается в город; как она уедет, а Наденька пойдет гулять, приходи ко мне. Мне надо с тобой переговорить, только им не сказывай. »
Черѳз полчаса, когда я убедилась, что моих теток не было дома, я вошла к бабушке Она стояла на коленях И молилась. При шуме моих шагов, она обернулась, и увидя меня, встала, заложила бумажкой Псалтырь, который держала в руках, и взяла ключ, лежавший на столе. «Пойдем со мною,» сказала она. Мы вошли в ее угольную комнату. Марья Андреевна отперла свое маленькое бюро и обернулась ко мне—«Послушай,» сказала она смущенным голосом: «я
вероятно не долго наживу...» она остановилась и заметно побледнела. Я чувствовала, что у меня слезы навернулись на глазах, и чтобы скрыть свое смущениѳ, нагнулась к ней, и поцеловала ее руку. Она меня обняла. «Ради Бога, мой друг,» продолжала она, «будь похладнокровнее: подумай, что и мне самой об этом говорить не легко; хоть жить и не весело, а никому умирать не хочется. Я давно откладываю что могу, на свои похороны: уж и так горя будет не мало, а тут еще бросайся во все стороны за деньгами. Она выдвинула маленький ящик, и показала мне три свертка полуимпериалов. «Знай же, где они лежать,» продолжала она: «а вот еще портФель, серебро и кое-какие вещи. Обещай мне, что ты это все приберешь к себе, как только меня не станет. Ты знаешь, где у меня ключ лежит; да спрячь тоже мои часы. Я просто не покойна, как вздумаю, что Лев сюда едет. Он тетенек кругом бы обобрал, если бы мог. Им разумеется не до того будет, а уж ты, ради Бога, не плошай. «Она стала укладывать все вещи по месгам, но вдруг остановилась —«Ах! если бы вместо его я ждала Бореньку,» сказала она дрожащим от слез голосом. «Ну, теперь поди, мой друг,» продолжала она немного помолчав и запирая бюро, «ведь я еще не домолилась.»
Я была очень смущена этим разговором, и уходя от бабушки, задумалась и остановилась в чайной. Минуты через три я заглянула машинально в соседнюю комнату: старушка стояла опять на коленях с псалтырем в руках, и читала вполголоса свою молитву.
Лев Васильевич оставил дальнюю провинцию, где свил было себе гнездо, и приехал в деревню к своей старшей дочери, которая недавно вышла замуж.(91) Но не долго нажил он у нее; он рассорился с зятем и явился в Москву.
   В нем начинала развиваться водяная. Его забота о своем здоровье доходила до неимоверных мелочей, но он тщательно старался скрывать постоянное о нем попечение, и терпеть не мог, чтоб его распрашивали о болезни. «Это твои, что ли, капли, Лев?» спрашивала иногда бабушка. —«Спасибо, что напомнили,- отвечал он, «вожу их с собою, а всегда забываю принимать.» А между тем, он то и дело смотрел на часы, чтобы не пропустить минуты принять капель. За обедом он постоянно отказывался от всего что ему казалось жирным или вообще нездоровым. «Да ты бы сказывал что тебе готовить, если тебе доктор не все позволяешь,» замечала бабушка. — «Да, много я его слушаюсь, нечего сказать. Не знаю, право, зачем я к себе пускаю этого дурня (это было его любимое выражение): просто, есть не хочется.» Если кто замечал, что он похудел, или не в духе, и имел при том неосторожность спросить, хорошо ли он себя чувствует, он отвечал принужденным смехом, и пускался в такие натянутые шутки, что становилось неловко и больно его слушать. Чувствовалось невольно, что он старается скрыть от  других одолевавший его страх, и обмануть себя на счет своего положения.
Под влиянием постоянно глодавшей его мысли, буйный его нрав заметно смирился. Нужно было чем-нибудь особѳнным вызвать его проявление, и уже тогда он брал свое. Люди не меняются: не изменился в сущности и мой дядя; но тот, кто доверился бы наружности, отказался бы признать в нем известнаго ему, несколько лет тому назад, Льва Васильевича. Лев Васильевич не только уже не кощунствовал, но служил молебны, говел, вынимал заздравные просвиры, и носил на груди взятую с  мощей вату. Он сначала делал все это в  глубокой тайне, но скоро понял невозможность скрывать иные вещи, и решился объявить торжественно, что он осозпал истину.
«Уж это видно Бог на тебя оглянулся, Лев,» сказала ему моя бабушка, и набожно перекрестилась. «Может он, по своей милости, и болезнию тебя испытал, для того только чтобы ты к нему обратился.» —«А может быть дело гораздо проще,» отвечал он, стараясь скрыть под видом равнодушия, до чего его взбесила неловкая выходка старушки, «скучно стало дураку жить век бобылем без отца и матери, без семьи и приюта; вот и вспомнил он  о Боге.» Бабушка оробела и замолчала, боясь вызвать какую-нибудь страшную сцену.
Раз, — э т о случилось через несколько месяцев после приезда моего дяди,—сестры гостили у нас. Бабушка была за обедом очень в духе, и к чаю сошла по обыкновению вниз. Мне не здоровилось, и я отправилась в наш флигель, с тем чтобы прилечь. Вдруг послышались быстрые шаги, и испуганное лицо сестры Вари показалось в дверях. «С бабушкой удар,» сказала она дрожащим голосом, и скрылась опять.
Я вскочила с  постели и побежала за ней. Очевидно, что меня не вдруг хватились. Священник уже сидел в зале. В доме шла страшная суматоха: люди бегали без цели из комнаты в комнату. В гостиной бабушка лежала на диване, бледная, и без малейшего признака жизни.  Вера Васильевна стояла неподвижно у ее ног. Губы моей тетки дрожали, взор был упорно устремлен на мать: казалось, она не вполне сознавала, что делалось около нее.  Надежда Васильевна, вся в слезах, суетилась совершенно бесполезно, бросалась во все углы, требовала холодной воды, что бы помочить бабушке голову, подушку, что бы ее положить половчее, одеяло, которым хотела одеть ее ноги; но никто ее не слушал. Между тем доктор стоял на коленях, и бинтовал над локтем руку больной. Наконец, он коснулся до нее ланцетом, и кровь брызнула. Тогда медик обтер инструмент, обернулся к нам и сказал вполголоса: «жива».

Комментарии:

(88) -  имеется ввиду Александр Владимирович Новосильцев (1822-1884).

(89) - Она очень неразумна, моя дорогая (фр).

(90) -  точная дата смерти Александра Григорьевича (в "Записках" - Бориса Васильевича) Новосильцева мне неизвестна. Но судя по контексту - приблизительно это вторая половина 1840-х годов.

(91) - старшая дочь Валериана Григорьевича  (в "Записках" - Льва Васильевича) Новосильцева - Мария Валериановна (1820-1897), была замужем за князем Александром Алексеевичем Мещерским.

       VII

                                                                                                                                      СМЕРТЬ

И могилы меж собой
Как испуганное стадо
Жмуться тесной чередой
А.Пушкин

  Бабушка, пришедши в себя, посмотрела на нас с удивлением и спросила слабым голосом, что с ней случилось. Ей отвечали, что с ней был обморок, от которого она скоро оправиться, но теперь ей необходим покой. Доктор написал рецепт, взял шляпу и вышел. Я последовала за ним, что бы распросить его о состоянии больной. Когда мы вышли в залу, меня поразило какое-то еще незнакомое мне, отвратительное выражение на лице Льва Васильевича. Дядя мой ходил по комнате, закинув руки назад, и видимо чего-то ждал. Как скоро мы показались в дверях, он ускорил шаг и подошел к доктору. «Ну что,» спросил он, «ведь дело кончено, не правда ли? Долго ли она может еще протянуть? Сутки? двое? ведь не больше?» Медик поглядел на него с удивлением : «Я теперь не могу ничего сказать,» отвечал он. «Надо ждать действия лекарства. Дай только Бог, чтоб она прожила несколько дней; тогда увидим: но до тех пор ни за что ручаться нельзя. Посудите сами, хотя она очень крепкаго сложения (я единственно на это и расчитываю), но все-таки в восемьдесят лет удар...»
—Восемьдесят три года, перебил его Лев Васильевич, — восемьдесят три, батюшка. Так вы говорите несколько дней. Увидим!
Доктор вышель, а Лев Васильевич обратился к двери, ведущей в переднюю, и крикнул:
— Ванька!
   В дверях показался молодой малый лет пятнадцати, котораго он на всякий случай привозил с собой, когда приезжал к нам на несколько часов.
—Ванька, продолжал он, обращаясь к мальчику, который стоял перед ним на вытяжку . — Я здесь пробуду несколько дней, отправляйся домой, и привези все, чтб нужно; ты сам знаешь. Осторожней со спиртом, которым я натираюсь, и советую ничего не забыть, прибавил он значительным тоном, и грозя медленно пальцем. Тут он посмотрел на часы, и стал глотать свои пилюли.
   Лев Васильевич поселился в зале. Он стал командовать всем домом, и позволил себе в продолжении этих нескольких дней такия отвратительные выходки, что я не решаюсь их описать. Я вспомнила о моем разговоре с моею бедною бабушкой; она боялась, чтоб он не воспользовался ее смертию как удобным случаем обобрать теток, но он так повел дела, что я начала опасаться, что он и смерти ее не станет дожидаться. Видно было, что и больную мучили какия-то неясные, при ее слабости, опасения. Она часто подзывала которую нибудь из нас, заставляла к себе нагнуться, и спрашивала шепотом: «Лев здесь? Ведь он и ночует здесь?» Дрожь пробегала но мне, когда мне приходилось отвечать на эти вопросы. К несчастью, не было возможности успокоить бедную старушку. Нельзя же было ей сказать, что я догадываюсь о тайном опасении, котораго она не может и не хочет сознать ясно, и что если ее действительно не станет, мы спасем от ее же сына скудное добро, которое она готовила дочерям.
 Наконец, я решилась преодолеть неприятное чувство, которое овладевало мной; пошла наверх, выбрала из бабушкиного бюро бумаги, вещи и отправила все к добрым знакомым, оставив при себе только небольшую сумму на расход, и когда все немного успокоились, сказала Вере Васильевне, что буду вести счеты, потому что ей не до того.
Через несколько дней, доктор потребовал консилиума. Перед приездом медиков, Вера Васильевна, бледная и встревоженная, позвала меня в свою комнату. «Доктор будет, наверное, говорить с каждою из вас откровеннее, нежели со мной,» сказала она: «дай мне слово, что ты от меня ничего не скроешь. Какова бы ни была истина, я хочу ее знать.»
   На консилиуме решили единогласно, что бабушка не будет уже никогда владеть ни рукой, ни ногой; вся правая сторона была разбита параличом. Но больная могла еще долго прожить в этом грустном состоянии.
   После отезда медиков, я вошла к Вере Васильевич. Она сидела неподвижно, опираясь локтем на стол и поддерживая голову ладонью. Я взяла ее руку и поцеловала ее. Она была холодна как лед. Моя бедная тетка поглядела мне прямо в глаза. «Ну, что?» спросила она. Я ей все передала; она заплакала «И за это надо благодарить Бога,» сказала она: «я хуже ожидала; думала, что всему конец. Хоть жива будет».
Оставив ее, я пошла наверх к Надежде Васильевне, и застала ее на коленях перед образами. Увидя меня, она быстро заткнула уши, и сказала скороговоркой:
— Нет, ради Бога, если они что-нибудь страшное сказали, ты мне не повторяй. Придет несчастие, и так узнаю. Из чего себя мучить!
Я отделила ее руки от ушей.
— За кого вы меня принимаете, тетенька, отвечала я.—Я бы не поторопилась к вам с плохою вестыю. Доктора ручаются за жизнь бабушки...
— Слава Богу, промолвила Надежда Васильевна, и положила несколько поклонов, потом встала и сказала мне: —Теперь, благодаря Бога, я спокойна, и пойду погулять; может даже зайду куда-нибудь. Ведь я носа почти не показывала на улицу все эти дни.
   Лев Васильевич не мог сдержать первой минуты досады, когда услышал мнение медиков: «Есть чему радоваться», сказал он; «это значит, что она проживет ровно настолько, что бы стать в тягость и себе, и другим. Но во всяком случае я в сердобольные не гожусь.» И он тут же приказал своему слуге перевозиться.
   Но долго еще ничто не могло придти в обыкновенный порядок. Обедали и спали, где попало. По ночам мы сидели обыкновенно по две около больной. Я помню одну ночь, которая особенно врезалась в моей памяти. Бабушка уснула и тяжело дышала; в комнате царствовал страшный беспорядок; на мебели валялись подушки и одеяла. Столы были уставлены аптечными склянками. Ночник, горевший в углу комнаты, освещал тускло все предметы, и мерный бой стенных часов наводил на душу невыносимое уныние. Я сидела вдвоем с Верой Васильевной. Мы обменялись вполголоса несколькими словами, и замолкли. Должно быть обстановка действовала на нас одинаково. Моя тетка вдруг обернулась ко мне, и сказала отрывистым голосом: «Останови маятник: он тоску нагоняет.»
   Через час Надежда Васильевна явилась к нам на смену, и я думаю, что благодаря нескольким сказанным ею словам, эта ночь мне так памятна. Не знаю, почему меня особенно поразила тогда разница характера, которую обнаруживали так резко мои тетки, как в серьезных вещах, так и в безделицах.
— Что еще? спросила Надежда Васильевна с беспокойством.
— Ничего, все тоже, отвечала я.
— Признаюсь, я уж думала Бог знает чтб случилось. Сидят обе, точно языки проглотили и лица вытянули. Да этак просто одурь возьмет.
— Не до разговоров и не до веселых лиц, сказала Вера Васильевна.
— Ну ты и сиди и кисни; много этим поправишь дело. Однако подите спать, а ты разбуди которую-нибудь из сестер, продолжала она, обращаясь ко мне,—я не намерена два часа битых сидеть молча как кукла. Да кто же это часы-то остановил? Как они бьют, так гораздо веселеѳ.
   И мы едва успели переступить через порог, как в наших ушах раздался ненавистный «тик-так» маятника.
Наконец мы все поняли, что тратим свои силы не в пользу, а в ущерб больной: она требовала ухода, для котораго нужен был навык: мы не умели ни повернуть, ни приподнять ее, не причиняя ей боли, и решились пригласить сердобольную. Тогда все пришло в обычный порядок. Даже Вера Васильевна возвратилась в свою комнату; но она так отвыкла от покойнаго сна, что просыпалась по нескольку раз в ночь и приходила осведомляться о бабушке.
   Брат мой женился, и взял на себя попечение о младших сестрах. (92) Они простились наконец с великолепным домом, в котором мы пролили столько слез, и вздохнули свободно. Вскоре потом Ольга вышла также замуж. (93) Мы отправились всею семьею в каширское имение, где должны были отпраздновать ее свадьбу, с тем, чтобы через несколько месяцев возвратиться в Москву и жить всем троим с замужнею сестрой. Обстоятельства принуждали брата поселиться в деревне на неопределенное время, a бедным затворницам хотелось взглянуть на свет Божий. Вера Васильевна рассталась с нами с благословением и слезами, и получила от нас обещание, что, по возвращении в Москву, которая-нибудь из нас будет постоянно гостить у них. Надежда Васильевна потужила о том, что в доме уже не будет так оживлено, a бабушке сказали просто, что мы на свадьбу сестры едем в деревню, где проведем целое лето.
   Старушка была в странном положении. Она говорила мало и редко; мысли ее путались, как скоро речь шла о вчерашнем дне, но лишь только заводили разговор о старине, она оживлялась, начинала разсказывать слабым голосом о былом времени, и я не помню, чтоб она когда нибудь сбилась в самой мелочной подробности.
   Еще до болезни моей бабушки, с ней познакомился, совершенно случайно, единственный молодой человек, котораго я видела в доме. Он принадлежал к мелкому дворянству. Жизнь его могла бы быть темой для самого грустного романа. Его звали Андрей Платонович Лиманский. Когда он познакомился с нами, он был один в мире, без семьи и друзей, и привязался к нам со всею горячностью своей природы. Веру Васильевну он полюбил, как мать, а в нас он встретил наконец отголосок своим молодым мечтаниям и порывам. Грустно мне обернуться к этому времени, и вспомнить сколько с тех пор воды утекло. Это
Дела давно мнувших дней, Преданья старины глубокой.
   Он полюбил меня. Вера Васильевна скоро заметила его чувство, и испугалась его, отчасти по предрассудку, а отчасти по самому простому расчету: при моих скромных средствах, мне предстояла бы трудная будущность с человеком, который перебивался со дня на день. Но я успокоила ее одним словом: я не любила Лиманскаго.
   Андрей Платонович явился к нам в деревню для окончательнаго со мной объяснения, которое однако кончилось, по обыкновению, ничем. Я его спросила: предупредил ли он Веру Васильевну о своей поездке к нам. «Нет,» отвечал он, «я знал, что она меня будет уговаривать не ездить, а я хотел непременно приехать. По моем возвращении, я ей все расскажу. » Но я знала горячий нрав моей тетки, очень дорожила ее привязанностию к Лиманскому и не хотела его подвергнуть первой вспышке ее гнева, после которого мог последовать между ними окончательный разрыв. Я поверила откровенно мои опасения Андрею Платоновичу, и мы решили, что он отсрочит свой визит к ней, чтобы дать ей время получить письмо, где я сама ей разскажу об его посещении и постараюсь ее успокоить. Но, к несчастию, это письмо до нее не дошло, и прежде чем я уснела написать другое, Вера Васильевна узнала стороной, что Лиманский был у нас.       Она вообразила тут же, что я не хотела ей признаться в моих настоящих чувствах к нему, и что мы вдвоем ее обманываем, и самым ясным для нее доказательством служило то, что Андрей Платонович к ней не является, а я не пишу. В первую минуту она себя не вспомнила, выписала Лиманскаго, и осыпала его самыми оскорбительными упреками. «Если бы мущина себе позволил сказать мне хоть половину того, что я от нее выслушал, писал он ко мне, ничто на свете не спасло бы его от меня. Прошу вас передать это ей. Что касается до меня, я ее никогда не увижу.»
   Отпустивши Лиманскаго, Вера Васильевна написала к брату письмо, которое он не решился показать мне, понимая, как глубоко оно огорчило и оскорбило бы меня. Он отвечал ей, что очень ценит ее расположение к нам, но просит ее не иметь со мной никаких письменных объяснений, пока она не успокоится.
Вера Васильевна поняла, что она зашла слишком далеко; но так как письмо моего брата было написано довольно холодно, и не заключало в себе никаких объяснений, то оно еще более подтвердило ее догадки. Моя бедная тетка была так потрясена, что с ней два раза начиналась нервная горячка, которую, к счастию, перервали вовремя. Оправившись, она не уведомила нас о своей болезни; но так как не могла и не желала прервать сношений с нами, то возобновила переписку, которая заключалась в известиях о состоянии бабушки и в распросах о нас. Письма ее были адресованы ко всем вообще, и моего имени в них не встречалось. Сестры на них отвечали. Однако это положение становилось для меня невыносимым. Я решилась отправиться в Москву, для объяснения с Верой Васильевной.
   Я приехала поутру и прошла прямо к ней, готовясь заранее на довольно бурный разговор. Она стояла перед столом и умывалась. Я остановилась в дверях, и мы обе заплакали; Вера Васильевна бросилась ко мне, обняла меня своими мокрыми руками, и начала целовать. Она хотела что-то сказать, но слезы не позволяли ей вымолвить ни слова. Когда она успокоилась, мы сели, и объяснение продолжалось не более пяти минут. Вера Васильевна кончила тем, что схватила мою руку и поцеловала ее. «Ради Бога, говорила она, прости меня; это все мой скверный характер. Но ведь ты знаешь, как я тебя люблю.»
За такия минуты ей прощали все на свете. Мы пошли к бабушке Вера Васильевна оставила меня у дверей и с сияющем лицом объявила старушке о моем приезде.
   Я пробыла несколько дней в Москве. Тетка моя разсказывала мне, что Лев Васильевич, после нашего отъезда, продолжал по прежнему к ним ездить, но болезнь его приняла вдруг неожиданный оборот. Он уже не мог вставать, и объявил, что хочет лечь в больницу. «Когда я узнала об этом, продолжала Вера Васильевна, мне стало страшно. Ты знаешь, что кроме самого неприязненнаго чувства, я к нему ничего не испытаю, и дышу свободно лишь когда он далеко. Но тут я не могла подумать хладнокровно, что он умрет один в больнице, на руках наемной сиделки. Доктора говорят, что он едва ли проживет еще месяц. Я отправилась к нему с предложением переехать в ваш флигель. Он не согласился. Ему хочется непременно, чтобы его одинокая смерть легла на нас упреком. Страшно подумать, что он, умирая, не может отказаться от своей ненависти и злобы. К дочери он точно также отказался переехать: (94) сердится на нее с тех пор, как поссорился с ее мужем. А ты бы все-таки у него побывала.»
   Накануне моего отъезда, я поехала ко Льву Васильевичу, который лежал уже в больнице. Сердце мое сжалось невольно, когда я вошла в его маленький, темный и почти пустой нумер. Все его убранство состояло из кровати, на которой он лежал, бледный и исхудалый, из двух крашеных стульев и маленькаго столика, уставленнаго лекарствами. Тут умирал одиноко человек, который мог бы быть окружен многочисленною семьей.
   Когда я вошла, сиделка собиралась идти от него.
— Мне теперь некогда, батюшка, сказала она , — там у меня в другом нумере помер один, и я его еще не совсем собрала. Ужо и к вам зайду, а вы не забудьте микстурку-то принять.
— Что это, ты точно нахмурилась! спросил меня Лев Васильевич, когда мы остались вдвоем,—или тебе не нравится мой дворец? Напрасно; здесь чудо как хорошо!
— Скажите, пожалуйста, дяденька, спросила я, подвигая стул и усаживаясь около его кровати, —отчего вы не согласились переехать в наш флигель? Он пустой, и довольно просторен для одного; вам было бы в нем покойно.
— Мало ли где просторно и покойно, отвечал он, да видимо простор и покой не про меня.
— Почему же так? Тетенька предлагала вам его. Наконец, если вам почему-нибудь там неудобно, ваша дочь была бы очень рада, если бы вы переехали к ней, и ее муж готов от всей души помириться с вами.
—Мать? дочь? что это за слова? Я их не знаю. Я сын природы и детей у меня нет. Пусть же все знают, что я жил бобылем и умру бобылем. А не читала ли ты этого? продолжал он, взяв со стола книгу, которую он развернул передо мной.
   Я отвечала отрицательно.
—Советую прочесть. Славно написано. С каким мастерством автор разсказывает о нравах обезьян!—И он пустился в подробный разбор книги
   Наконец я встала и собралась ехать . — Я с вами прощаюсь не надолго, сказала я: -месяца через полтора мы все будемь в Москву. Он расхохотался каким-то неестественным, принужденным смехом
—К чему ты меня сказками-то угощаешь? снросил он,—ведь ты очень знаешь, что мне полутора месяца не прожить. Ну, прощай, своих поцелуй; да муфты-то не забудь.
Я вынесла от него самое тяжелое впечатление . На другой день я уехала в деревню, a недели через две Вера Васильевна уведомила нас о его кончине, которую очень легко было скрыть от бабушки. (95)
   Когда мы возвратились в Москву, то приехали уже на приготовленную заранее квартиру. Бабушку мы застали все в том же положении, и при первом посещении сказали Вере Васильевне, что которая-нибудь из нас приедет к ним погостить, как скоро мы устроимся дома.
Дня через три она приехала сама, и застала только меня одну.
—Мне показалось, что я встретила Андрея Платоновича у ворот, спросила она,—разве он у вас бывает?
—Разумеется. Что он сделал такого, чтб бы дало нам право отказать ему от дому? Мы с ним, напротив, все очень дружны.
— Все , что он делал, прекрасно, и вы можете дружиться с ним, сколько вам угодно, отвечала она сердитым тоном,—в ваши же годы очень прилично дружиться с двадцатипятилетним мужчиной и принимать его на короткой ноге, тем более, что все знают, какого рода дружбу он к тебе питает: да это не мое дело. Но я его видеть не хочу, и сделай одолжение, устрой так, чтоб я его у вас не встречала.
—Это ничего не стоит, тетенька. Когда вы к нам приедете, и он будет здесь, я его спрячу в свою комнату. Если вы находите, что это прилично, то это можно сделать очень легко.
   Она не отвечала, и носле нескольких минут молчания встала и надела перчатки.
— Вы верно приехали с тем, чтоб увезти которую-нибудь из нас, сказала я ей,—мне ехать нельзя, потому что я еще не все устроила но хозяйству, но сестры свободны. Они скоро возвратятся, и которая-нибудь из них поедет с вами.
—Мне некогда ждать, сухо отвечала Вера Васильевна. Она поцеловала меня очень холодно и уехала.
   Два дня после этой сцены, Лиманский явился ко мне с сияющим лицом.
—Отгадайте, с кем я сейчас беседовал? воскликнул он, — с Верой Васильевной
—Это не шутка? спросила я, удивленная такою неожиданностью.
—Вчера, сказал Андрей Платонович,—я получил от нее записку; она писала, что хотя и потеряла всякое право обращаться ко мне за чем бы то ни было, и в особенности звать меня к себе, однако умоляет меня быть сегодня в двенадцать часов у общей знакомой, которую она предупредила, что ей нужно переговорить со мной о деле, но просит меня вам этого не сообщать. Тонь записки таков, что я тут же почувствовал, что готов забыть все прошлое, и понял, что мы опять будем друзьями Сегодня я явился в назначенный час. Когда я вошел, хозяйка дома скрылась, a Вера Васильевна подошла ко мне. «Я перед вами так виновата,» сказала она, «что извинения для меня быть не может. В силах ли вы мне простить?» Я был так расстроган, что взял ее руки и поцеловал, но говорить не мог. Пера Васильевна заплакала, и промолвила: «Как вы добры! Я этого никогда не забуду.» Мы пробеседовали часа два, и мне кажется, что я никогда не любил ее так, как теперь.
   Я была до того обрадована и тронута этим расказом, что приехала ту же минуту к бабушке. Вера Васильевна сидела в своей комнат и что-то шила.
— Вы меня сегодня не ожидали, сказала я обнимая ее,—я приехала вас благодарить за вашу мировую с Андреем Платоновичем.
Она отсторонила меня рукой, и сказала с досадой.—Погоди пожалуста; ты всю мою работу смяла. Да что это ты прилетела за него благогодарить? Влюблена ты что ли в него?
   Эта неожиданная выходка взбесила меня. — Если бы я была в него влюблена, я бы этого не скрывала ни от него, ни от вас, а была бы давно его женой. Но кажется, что я приехала не вовремя. Зайду на минутку к бабушке, и уеду. Прощайте.
   Но я не успела дойдти до двери, как она меня позвала.
—Катя! сказала она таким мягким голосом, что я невольно обернула голову. Вера Васильевна иоманила меня пальцем, и когда я к ней подошла, она притянула меня к себе, и обвила свои руки около моей шеи.
—Не сердись на меня, ради Бога, говорила она.—Разве я не знаю, что я всех отталкиваю своею грубостью, а вы еще меня балуете, и все мне с рук сходить. Вот если бы ты теперь в самом деле уехала, прибавила она смеесь,— так я бы в другой раз на тебя неогрызлась.
   И не надобно забыть, что ей было за пятьдесят лет, и что она простодушно винилась перед родившеюся на ее глазах двадцатитрехлетнею девушкой, на которую она смотрела как на ребенка.
   Лиманский явился вечером. Вера Васильевна обращалась с ним очень радушно, и видимо искала всякаго случая быть с ним как можно любезнее. С тех пор между ними окончательно установилась неразрывная дружба, и мало-помалу дошла до того, что он выбрал мою тетку в поверенные своих чувств ко мне. Бедный друг! И его могила обросла уже травой, но память о нем не умрет в тесном кругу близких ему людей.
   Бабушка прожила три года после своего удара, лежа недвижимо на том месте, где ее разбил паралич, не поднимая головы и слабее все более и более. Это состояние не столько походило на жизнь, сколько на полусознательное прозябание. Вера Васильевна часто говорила мне, обливаясь горькими слезами: Я на нее уже не смотрю как на живую, и спрашиваю у себя каждое утро, просыпаясь, чем кончится день.» Иногда она садилась около нее и обнимала ее ноги. —«Это ты, Вера?» спрашивала больная едва слышнымь голосом. — «Я, моя родная,» отвечала она, и старалась ее заинтересовать какою-нибудь новостью,или втянуть ее в разговор о старине. Но носле первых слов бабушка начинала дремать.Вера Васильевна смотрела грустно на нее, тихо удалялась, чтобы не потревожить ее сна, и утирала украдкой слезу.
Раз она явилась к нам.
—Поедем, пожалуста, со мной, сказала она, —мне что-то уж очень грустно эти дни.
— А что бабушка?
— Все тоже. Слаба по обыкновению, но ни на что не жалуется.
   Дорогой мы заехали в магазин, чтобы купить чаю и лакомства для больной. Когда мы приехали, она дремала. Мы сели на диван, и стали говорить вполголоса, между тем как Вера Васильевна раскладывала на тарелку привезенные нами бисквиты и всыпала чай в хрустальную стклянку. Вдруг сердобольная, сидевшая около кровати, встала и перекрестилась. Мы поняли, что старушка доживает свои последния минуты, встали также и опустились на колени. Она отрывисто вздохнула, и наступило страшное безмолвие. по том еще вздох,—и это был последний. Вера Васильевна встала медленно, подошла к матери, закрыла ей глаза, потом поцеловала ее бледную руку, и вышла из комнаты. Я была так поражена, что не смела шевельнуться. Наконец сердобольная подошла ко мне «Подите,» сказала она, «их надо одеть.» Я встала, пошла без цели но корридору, и встретилась лицом к лицу с Надеждой Васильевной, которая возвращалась с своей прогулки. «Что с тобой?» спросила она, взгляиув на меня. Только тут я опомнилась и заплакала. «Что, маменька?» спросила она опять, и хотела идти дальше, не дожидаясь ответа. «Не ходите, нельзя,» говорила я, стараясь ее остановить. Она поняла, изменилась в лице, и сбросила с себя шубу. «Нет, пусти меня,» сказала она, между тем как слезы покатились по ее щекам, и она направилась к бабушкиной спальне; я пошла за ней, и остановилась в дверях.(96)
Сердобольная сбрасывала одеяло с умершей; праздничное платье и чепец моей бедной бабушки, так долго заключенные в комоде, лежали на столе. Горничная готовила воду.... Я в первый раз видела эти страшные приготовления, и сердце мое сильно сжалось. Надежда Васильевна подошла, стала на колени у кровати, и начала молиться. «Скорей,» сказала ей сердобольная, «нам время дорого.» Минуты через две моя тетка встала, поцеловала в свою очередь руку умершей и вышла из спальни. Я затворила за ней двери. «Где Вера?» спросила она меня прерывающимся от слез голосом. Мы вошли в комнату Веры Васильевны, но комната была пуста. «Посидите здесь, тетенька,» сказала я: «она может наверху.» Но и наверху ее не было. Я обошла весь дом и не нашла ее нигде. Наконец я отворила дверь в сени: Вера Васильевна, в одном платье, сидела на крыльце, прислонясь головой к притолке отворенной двери. Глаза ее были сухи. Мороз трещал на дворе, но казалось, она потеряла всякое сознание окружающаго ее мира. Я стала уговаривать ее войдти, но она не отвечала. «Надежда Васильевна вас спрашивает.» сказала я ей наконец. «Она бедная очень плачет; она тотчас хватилась вас беспокоится, что вас нет.» Она обернулась ко мне; я повторила мои слова; тогда она встала и пошла за мной.
   Когда мы вошли, Надежда Васильевна обняла сестру, которая поцеловала ее, и зарыдала в свою очередь. Мы все сели и долго молчали. Вскоре меня стали вызывать за разными распоряжениями. Вера Васильевна вздрагивала каждый раз, как горничная высовывала голову в полурастворенную дверь, и говорила мне: «Пожалуйте, барышня, мы не знаем как вы там прикажете...» Наконец я должна была объявить моим бедным теткам, что священник сейчас придет. Вера Васильевна закрыла судорожно лицо руками, Надежда Васильевна перекрестилась и обернулась к сестре.
— Послушай, Вера, сказала она,—где ты думаешь похоронить ее?
— Ради Бога, огвечала та, — решите вы сами.
— Я думаю, что лучше всего в А...м монастыре;(97) она его очень любила.
Вера Васильевна обняла ее . — Как я рада, сказала она, что мы в этом сошлись. Я очень боялась, что вы пожелаете ее положить рядом с покойною бабушкою, а это так далеко отсюда! Но божусь вам, что я не позволила бы себе поперечить вам в этом. Я и так много виновата перед вами.
— Полно, Вера, отвечала Надежда Васильевна, целуя ее,—ведь я знаю, что ты предобрая.
Брата моего не было в Москве, но я немедленно выписала сестер, дала знать о случившемся всем близким знакомым, и дом скоро наполнился посетителями, желавшими поклониться телу бабушки и навестить ее дочерей. Горе моих теток, необходимые распоряжения, панихиды, нриезжие. которых нужно было принимать и провожать, совершенно утомили нас, не говоря уже о том, что мы сами очень любили бабушку и плакали об ней. Вечером, когда все разъехались, я едва стояла на ногах.
— Ложись, и усни, сказала мне Вера Васильевна, — и я сей час лягу. Меня клонит сон. Скоро двенадцать часов.
Я принесла подушку на ее диван, легла полуодетая, и уснула в ту же минуту. Когда я проснулась, свеча горела на моем столе. В бабушкиной опустелой спальне пробило два часа. Я тихо позвала Веру Васильевну... она не отвечала. Тогда я встала, и осторожно раздвинула ширмы; постель ее была пуста и даже не смята. Я взяла свечу с тем, чтоб идти в залу, но признаюсь, когда я отворила дверь в бабушкину комнату, мне стало так страшно, что я захлопнула ее опять и обошла коридором.
   Дьячок читал заспанным голосом псалтырь.По другую сторону тела, Вера Васильевна стояла на коленях, обернувшись ко мне спиной, но по судорожному движению ее плеч видно было, что она сильно рыдала. В углу пять или шесть старушек, приголубленных моею бабушкой и часто приживавших у нас, сидели группой на полу, и толковали в полголоса. Иные вязали чулок (98). Несколько тонких восковых свеч, поставленных в серебряный церковный подсвечник, обтянутый черным крепом тускло освещали комнату. Я подошла к Вере Васильевне и стала уговаривать ее пойти отдохнуть, но на все мои просьбы она отвечала сквозь слезы: «нет, нет, я от нее не отойду.» Наконец, мне удалось найти аргумент, который убедил ее. «Как бы вы себе не приготовили большаго горя,» сказала я ей, «вы знаете свое здоровье и если очень утомитесь, то сляжете и не попадете на похороны.» Эта мысль ее испугала. «Ну, пойдем, сказала она, я лягу.» Мы прошли бабушкиной комнатой. Вера Васильевна остановилась в дверях и окинула ее взором. «Коже мой!» сказала она с отчаянием: «как пусто! как страшно!» Я ее уложила и дала ей принять успокоительных капель. Она долго плакала, и заснула только к утру.
Не буду описывать грустнаго обряда нохорон, ни всего горя им вызваннаго. Эти хватающия за душу сцены известны всем. Наконец мы услышали, среди облачнаго дыма ладана, последний возглас заунывнаго напева: «вечная, вечная, вечная память!» и бросив на свежую могилу последнюю горсть земли, поспешили возвратиться в опустевший, но уже убранный и приведенный в порядок дом. Собравшись в комнате Веры Васильевны, мы сидели молча, пока человек не доложил в обычный час, что «кушать готово».
   Вера Васильевна так давно привыкла смотреть на каждый новый день, как на последний день жизни бабушки, она столько выстрадала в продолжении этих трех лет, что это спасло ея от порывовъ отчаяния, которые овладевали ею после смерти Бориса Васильевича. Она много плакала, часто ездила на могилу матери, и долго не могла войти без нервной дрожи въ комнату старушки, но горе ея было довольно тихо. Въ первое время она нам часто говорила: «Что я теперь буду делать? У меня уже нет никакой заботы, не за кем ходить, не о ком думать, не за кого даже страдать.» Но мало-помалу необходимость заставила ее приняться за дело. Хозяйство осталось по прежнему на ея руках, потому что Надежда Васильевна была совершенно неспособна не только вести счеты, но и сделать самое пустое распоряжение.


Комментарии:

(92) - Брат Толычовой, Александр Владимирович Новосильцев (1822-1884), 4 октября 1844 года женился на Елизавете Матвеевне Муромцевой (1822-?), дочери бывшего Таврического губернатора Матвея Матвеевича Муромцева (1790-1879) и его супруги Варвары Гавриловны (ур. Бибиковой 1792-1864).

(93) -  Настоящее имя Ольги, сестры Толычовой - Софья Владимировна Новосильцева (1828-1894) она вышла замуж за действительного статского советника Владимира Егоровича Енгельгардта (1808-1873), сына Егора Антоновича Энгельгардта(1775-1862) и его супруги Марии Яковлевне Уайтекер (1778-1858).

(94) - см. примечание (87)

(95)  - Дату смерти Валериана Григорьевича (в книге - Льва Васильевича) Новосильцева установить не удалось, но из контекста следует, что это 1850-1851 годы.

(96) -  Бабушка Толычовой Варвара Андреевна Новосильцева (ур. Наумова), умерла 12 декабря 1851 года, в возрасте 84 лет.

(97) -  В.А. Новосильцева похоронена в Алексеевском женском монастыре в Москве.
Московский некрополь т.2 (К-П) 1908

(98) - Примечание Толычевой : В старинных домах можно видеть еще этот известный в селах обычай. Женщины, в особенности старушки приходят ночью сидеть в комнате, где стоит тело умершего Это не налагает на них обязанности молиться: они по большей части беседуют между собой и работают. Я поинтересовалась узнать от них цель их ночного бдения, и они мне отвечали: «Надо же покойника чем-нибудь уважить. Жаль его оставить одного, как сироту круглого.»

Первое время носле кончины бабушки, сестры жили довольно ладно. Настоящаго сближения между ними не было и быть не могло; но Вера Васильевна старалась, насколько было возможно, укротить себя. К тому же, горе ее было так еще свежо, что она не обращала внимания на то, что оскорбило бы ее в другое время. Но после законных шести недель, моя старшая тетка объявила, что надо сделать визиты всем бывшим на похоронах бабушки, и села в карету с таким наивным удовольствием, что Вера Васильевна невольно вспомнила о пунцовом платье, заменившем когда-то ея траур.
   С этой минуты стали быстро возстанавливаться не на долго изменившиеся отношения. Пока моя бабушка была на ногах, мы видели, что все повиновалось ее слабой воле; во время ее болезни  никому не приходило в голову изменить заведенный ею порядок; но как скоро ее не стало, Надежда Васильевна поняла очень естественно, что ей не для кого себя стеснять, и она не захотела повиноваться тому, что она называла пунктами помешательства Веры, и требовала часто невозможных в хозяйстве изменений. Ее сестра пыталась ей доказать, что нет возможности исполнять иных прихотей, что они, пожалуй, дойдут до того, что не чем будет жить, и видя наконец, что все ее красноречие пропадает, предлагала ей взять на себя распоряжения по хозяйству. Но Надежда Васильевна сознавала свою неспособность; кроме того, она боялась скуки подобнаго занятия и отказывалась наотрез. «Прекрасно», отвечала та, но как скоро я буду этим заведывать, то знайте, что сделаю как хочу.»—«Это не новость; ты, кажется, век делала как хочешь.» Тут завязывался спор, и они не редко обменивались оскорбительными словами, которыя, во время оно. сдерживались отчасти присутствием бабушки.
 Но не прошло двух лет после ее кончины, как Надежда Васильевна стала жаловаться на свое здоровье, и доктора решили, что у нее открылась болезнь, которая сведет ее быстро в могилу. И действительно, она должна была запереться в свою комнату и вскоре окончательно слегла.
   Вера Васильевна была сильно поражена, и начала за ней ходить, не жалея своих истощенных сил. Ее мучила совесть; она старалась, сколько возможно, искупить свое обращение с сестрой, и не отходила от нее по целым ночам. Раз мы сидели все у больной; она дремала. Вера Васильевна приютилась на скамеечке у ее ног и долго на нее смотрела. Видно было, что ею овладело какое-то мучительное чувство. Наконец слезы ее брызнули, она нагнулась, поцеловала руку сестры и быстро вышла из комнаты, чтобы скрыть свое смущение. Больная открыла глаза и позвала меня с испугом.
—Что такое? сказала она, -мне показалось, что Вера поцеловала мою руку. Неужели я так плоха, и скоро должна умереть?
Мне стало невыносимо больно от этих слов; я обняла ее и села к ней в ноги.
— Как вам не стыдно, тетенька, говорить такия вещи? отвечала я, стараясь, насколько возможно, придать своему лицу веселое выражение, — разве вы ее не знаете? Она, по ее же словам, на всех  огрызается, что ей не мешает быть предоброю и любить вас искренно. С тех пор, как вы больны, она сама не своя, и готова бы все отдать, чтобы вас поскорее на ноги поставить, а как скоро вы будете на ногах, за ней дело не станет: она опять огрызнется. Если вы сомневаетесь в  моих словах, я могу за ней пойдти. Она в себе твердо уверена, и подтвердит все, что я сказала.
   Обманутая моим тоном, она рассмеялась, и между нами завязался разговор. Не прошло получаса и она уже мне рассказывала о своей молодости, и о том, как все любовались ее черными волосами, и как один из ее поклонников прозвал ее бархатною головкой.
   Она обманывалась до конца насчет своего грустного положения, тем более, что почти не страдала, но болезнь развивалась с неимоверною быстротой. Все усилия медиков оказались тщетными. В  последнюю ночь, когда Вера Васильевна поняла, что смерть неумолимо берет свое, то бросилась, рыдая, на колени, обняла ноги своей сестры и умоляла, чтоб она ее простила и благословила. Но Надежда Васильевна не слыхала уже ничего, и отвечала только несвязными словами предсмертнаго бреда...
   Моя бедная тетка очень плакала и почти не отходила от тела умершей.(99) Когда мы ее уговаривали отдохнуть немного, она отвечала: «Нет, оставьте меня, ради Бога, разве вы не видите, что меня не горе убивает, a совесть мучит. Я хочу ей отдать, по крайней мере, этот последний долг.»
   Когда мы возвратились с  похорон, на нее больно было взглянуть. «Теперь настала, наконец, и моя очередь, сказала она , «мне уже и переживать некого.» Но она поняла, что эти слова могли сильно огорчить нас, и прибавила: « Вы одни у меня остались, и знаете, что вы мне всегда были гораздо дороже моей сестры, с которою, к несчастию, я не могла сблизиться; но я уже отжила свой век, когда вы только-что начинали ползать; мне с вами не о чем вспомнить. Мы с ней так мало походили друг на друга, что у нас не могло быть общих воспоминаний, это правда; но я только теперь сознаю, что одно ее присутствие напоминало мне обо всем том, что мне было дорого, и я же перед ней кругом виновата; она была много добрее меня.»
   Одиночество ее пугало. Когда ей надо было идти за чем-нибудь наверх, она всегда звала с собой которую-нибудь из нас. «Мне страшно туда заглянуть,» говорила она, «и как-то легче, когда я вижу около себя живое лицо.»
   Мы стали уговаривать ее оставить этог дом, где oнa столько страдала, и поселиться у нас или у брата, котораго oнa любила с  особенною нежностью; но она упорно отказывалась. «Этот дом для меня совершенный гроб, говорила она, но как мне ни больно в нем жить, было бы еще больнее с  ним расстаться. Гостите у меня, живите у меня, я буду этому очень рада; но оставьте меня здесь.»
   Брат мой приехал из деревни, и мы надеялись, что его увещания на нее подействуют, но она настояла на своем, и просила его только устроить ее дела. Он  начал с  того, что посоветовал ей изменить весь порядок хозяйства, основанный с  незапамятных времен на понятиях через чур уже патриархальных. Мы думали, что это предложение встретит сильную оппозицию со стороны моей тетки, но к великому нашему удивлению она согласилась немедленно. Дело в том, что мы бессознательно имели на нее большое влияние. «Ведь я на вас ворчу,» говорила она часто, смеясь, «а вижу, что во многом вы правы, а я поступаю бестолково.» Она упорно спорила и заступалась за предрассудки, привитые с  детства. но мало-по-малу уступала влиянию разумной мысли. Что касается до живого чувства, она могла оскорбить его только в минуту необдуманного порыва гнева, или повторяя твердо вытверженные теории, которые на деле всегда забывались, благодаря горячности ее природы и доброте ее сердца. Но я должна сознаться, что от бессмысленных привычек, с которыми, повидимому, было бы легче сладить, она никак не могла отстать.
«Говори мне только, как все устроить,» сказала она брату, «я на все согласна.» И по его совету она собрала всю свою прислугу, и объявила, что оставит при себе, на известных условиях, тех из людей, которые пожелают этого сами, а остальным выдаст паспорты. Они остались почти все, и Вера Васильевна говорила с тех пор, что никогда еще они так усердно не служили.
   Весной она собралась ехать с нами в деревню, но дела должны были задержать  ее еще месяца на полтора в Москве, и я перебралась к ней, а сестры уехали вперед.
   Она отдала в мое распоряжение маленькую гостиную где скончалась бабушка, и, благодаря нашей мебели, я изменила совершенно вид комнаты. Вера Васильевна, как скоро она была свободна, приходила ко мне с  работой, и мы разговаривали или я читала вслух. «Как ты здесь хорошо устроилась, Катя,» говорила она , «где ни сядешь, везде столик, и все под рукой. Так уютно!» Я ей предложила убрать точно также и ее комнату, но она не согласилась «Ни за что,» сказала она , «здесь очень хорошо, и я люблю быть у тебя в гостях, но у себя я не потерплю, чтобы кресла и столы торчали где попало. Им известное место: стоят порядком, около стен» .
— « Но вы сами говорите, тетенька, что если не около стен и не порядкомь, то покойнее и лучше.» - « Уж ты там разсуждай, как хочешь, а я буду делать по своему. Ты знаешь, что я не упряма и вы успели меня во многом убедить, а тут не могу. Оно действительно спокойнее, когда я сижу у тебя, а будь это моя комната, веришь ли, я бы просто измучилась. Привыкла к другому, Посуди сама, из чего я буду себя коверкать?» Она была права: ее резоны не допускали ни малейшаго противоречия.
   Когда она покончила с своими делами, мы собрались в путь. Она привыкла ездить на своих, и решительно не могла помириться с мыслью, что ей дорогой нечего будет хлопотать ни о лошадях, ни о ночлеге, что не пойдет перед нами обоз, не поедет целый полк людей, что мы выедем поутру и будем в тот же вечер пить чай на нашей деревенской террасе, то-есть проедем в несколько часов сто слишком верст.
Как я ее ни уверяла, что на каждой станции мы найдем порядочный обед, она забрала целую корзину сьестных  припасов на дорогу, и мы наконец покатились по тульскому шоссе. Как скоро подъезжали мы к станции, ямщики окружали нас с вопросом: тотчас ли закладывать?» Я спрашивала у Веры Васильевны, не желает ли она отдохнуть, или что-нибудь съесть, но она почти постоянно отказывалась, и через несколько минут ямщик садился на козлы и погонял опять лошадей.
— Боже мой! говорила с ужасом моя тетка, —точно от французов мчимся! — Если вы устали, тетенька, спрашивала я, —почему же вы не отдохнули на станции?
— Я совсем не устала; но меня одно пугает: как вы скоро привыкаете ко всякому безобразию! Лишь бы было покойно, а там ничего знать не хотите. Ну скажи, ради Бога, кто нас гонит? Но я не пробовала сь ней спорить, вспоминая о мебели моей комнаты. Дорогой мы напились чаю, и довезли нашу провизию не тронутою.
   Вера Васильевна, избавленная от хозяйственных распоряжений и домашних забот, вздохнула у нас свободно, и говорила, что ей давно не было так хорошо. Она уже много лет не была у нас в деревне, и даже не выезжала из Москвы, и любила, гуляя, отыскивать знакомые места, и рассказывать нам, как по этим садовым дорожкам она носила нас на руках. Потом мы поехали с ней к брату, который жил в двухстах  верстах от нас. Там все занимало ее, и новые для нее места, и прогулки, и в особенности дети, к которым oнa очень привязалась (100); она баловала их и тешилась тем, что они ее называют бабушкой.
В следующую весну она говорила с удовольствием, что будет у нас опять гостить летом. Как скоро снег сошел, мы поехали все вместе поклониться могилам бабушки и Надежды Васильевны, похороненной с ней рядом. Явился на кладбище священник, давно уже знакомый со всем семейством, и моя тетка попросила его, по обыкновению, отслужить панихиду. Мы вошли в церковь, и служба началась. Вдруг священник, поминая усопших, назвал «боярыню Марию и девицу Веру». Во второй раз он повторил ту же ошибку. Тогда я подошла и заметила ему вполголоса, что он сбивается в именах. «Вам это послышалось,» сказал он, «как мне их не знать?» и в третий раз громко произнес: «упокой, Господи, души усопших раб твоих, боярыни Марии и девицы Веры.» Мы невольно переглянулись, но Вера Васильевна продолжала молиться, не оборачивая головы, и как будто ничего не замечая.
Это обстоятельство, неоспоримо ничтожное, если на него взглянуть серьезно, очень однако смутило нас, и мы возвратились домой в глубоком безмолвии.
Дня через два Вера Васильевна позвола меня в свою комнату, и затворила за мной дверь.
—Послушай, Катя, сказала она, — я чувствую, что не долго наживу. Здоровье мое слабеет, и намедни меня уже отпели на панихиде. Я знаю что тебе грустно это слышать, мой друг, продолжала она , - но дай мне, пожалуйста, высказать все, что у меня на сердце, и тогда я буду покойна. Я хочу писать свою духовную, но это не по твоей части. Твой брат будет моим душеприказчиком, и я переговорю с ним, a тебе я завещаю другое.
Тогда она передала мне свою последнюю волю, просила, чтоб ее похоронили с медальоном, котораго она никогда не снимала и в котором лежали волосы бабушки и Бориса Васильевича; потом обернулась к портрету моего дяди.
—Обещай мне, сказала она, - что если этот нортрет вам не особенно дорог, вы его сожжете. Мне было бы больно думать, что он будет когда-нибудь служить простым украшением комнаты. Я всегда смотрела на него как на мое единственное сокровище.
— А теперь, начала она опять, помолчав немного,— подумаем о том, как провести лето. Мне хочется съездить в Петербург, чтоб помолиться на могиле моей бедной Наташи (101), и повидаться с ее мужем.(102) Вы между тем отправляйтесь в деревню. Я к вам явлюсь тотчас по возвращении из Петербурга, и мы поедем, как прошлаго года, к брату. На обратном пути я погощу опять у вас, потом ворочусь сюда, и буду вас поджидать Я хочу вас всех объездить, мои друзья, со всеми вами проститься, и благословить вас, а там—что Бог даст.
   Все исполнилось, как она желала. В деревне она была совершенно довольна и спокойна, и уехала от нас во второй половине августа, говоря, что ей надо еще кое-что до делать.
   Недели через две она писала к нам, что она совершенно покойна, потому что справилась со всеми делами, но не совсем хорошо себя чувствует. «Только, ради Бога,» продолжала она. «не подумайте Бог знает чего. Эта простая простуда. Полежу несколько дней, и кончено. Я бы об этом и не писала, если б вы не взяли с меня слова, что я напишу как только прихворну. Пока я была на ногах, то ходила каждый день к К . . . .м, а теперь оне то и дело у меня. Вот уж подлинно настоящие друзья.»Это письмо нас нисколько не встревожило, тем более, что с своей стороны Лиманский успокоивал нас. Но через несколько дней мы получили эстафету от К . . . .х. Они нас уведомили, что болезнь приняла вдруг самый опасный характер, и что доктора не подают никакой надежды.
   Одна из моих сестер гостила у приятельницы, жившей в другой губернии, другие сильно простудились от первых осенних холодов, и не выходили из комнаты. Я одна была свободна и выехала немедленно.
   Я приехала в Москву среди темной дождливой сентябрьской ночи. Когда ямщик снял шапку и перекрестился у заставы, мне казалось, что я никогда не доеду. Но наконец карета остановилась, и я выглянула в опущенное окно, ставни были затворены. Человек слез с козел, и начал стучать в ворота. «Сейчас», прокричал знакомый мне голос дворника, и тяжелые шаги стали медленно приближаться. «Евдоким» крикнула я, «что Вера Васильевна?» - «Померла,» отвечал он, и отворил настеж ворота…(103)
Мы разделили между собой все безделушки, которые были ей дороги, и сокровища хранившиеся в красном сафьяновом ящике, но портрета Бориса Васильевича мы не решились оставить у себя. Он находится в хороших руках. На нем останавливается часто, с выражением нежной грусти, милый женский взор, взор когда-то любимый им...

Комментарии:

(99) - Любовь Григорьевна Новосильцева (в книге Надежда Васильевна) умерла 9 марта 1853 года и похоронена рядом с матерью в Алексеевском женском монастыре в Москве.
источник: Московский некрополь т.2 (К-П) 1908 .

(100) - дети брата Толычовой  - Александра Владимировича Новосильцева: Евдокия Александровна (в замужестве Регекампф 1849-1941) и Юрий Александрович (1853-1920).

(101) - имеется ввиду Мария Григорьевна Новосильцева, в замужестве Корсакова, умершая 4 ноября 1820 и похороненная в Санкт-Петербурге.

(102) - муж М.Г.Новосильцевой, статский советник Федор Ананьевич Корсаков (1790-1857)

(103) - Софья Григорьевна Новосильцева (в книге Вера Васильевна) умерла 16 августа 1855 года и похоронена рядом с матерью и стестрой в Алексеевском женском монастыре в Москве.
источник: Московский некрополь т.2 (К-П) 1908.

После завершения публикации "Семейных записок" Толычовой, мне удалось узнать много новой информации. Подправляю следующие комментарии :

(14) Воробново - на самом деле сельцо Воробьево Корчевского уезда Тверской губернии.

(19) Отец Толычевой - Владимир Григорьевич Новосильцев (1790-ок1830), старший дядя - Валериан Григорьевич Новосильцев (1794-ок1850). О них будет подробно рассказано позднее.

(21) младший сын Григория Семеновича Новосильцева - Александр Григорьевич (1802 -ок1848) О нем будет подробно рассказано позднее.

(33) У Григория Семеновича и Варвары Андреевны Новосильцевых было семеро детей: сыновья Владимир, Валериан, Александр и дочери : Любовь, Мария, Софья, Фиона.

(39) Настоящее имя Льва Васильевича - Валериан Григорьевич Новосильцев (1794 -ок1850).

(40) Валериан Григорьевич Новосильцев женился на Анне Николаевне N (1802-1870). У них было 3 дочери: Мария (1825-1897, в замужестве кн. Мещерская), Елизавета(ум. 1903 , в замужестве Ильина) и Екатерина (1830-1852).

(47) Настоящее имя Фаины Васильевны - Фиона Григорьевна Новосильцева. Скорее всего, она погибла около 1819 года (если в год смерти ей было 18 лет, то, следовательно, родилась 1800-1801 гг.)

(82) - жену Александра Григорьевича Новосильцева звали Татьяна Львовна Кожина, в первом браке Усова. У них было шестеро детей: сыновья Александр, Николай, Владимир и дочери Варвара, Мария и Софья. Жили они в имении в Лихвинском уезде Калужской губернии.

В завершение публикации "Семейных записок" Толычевой (Екатерины Владимировны Новосильцевой), привожу выборочную родословную Новосильцевых. Первоначальная моя публикация полной родословной нуждается в дополнении.
https://baronet65.livejournal.com/23661.html
И большое спасибо за интереснейшую информацию andrei_platonov.


Новосильцевы Московской, Тульской и Калужской губернии.


1 поколение:


01.Василий Иванович (1665-п.1737), +NNN.


2 поколение:


02 Иван Васильевич (1699-1761), сын (01) + Клавдия Ивановна N, в 1 браке Болтина.

03 Семен Васильевич Новосильцев (1715-1801), сын (01) + Елена Петровна Яцкая, в 1 браке Сурмина (ум 1783?)

04 Василий Васильевич, сын (01) +NNN.

05 Никита Васильевич, сын (01) +NNN.


3 поколение:


06 Николай Иванович (ок1747-1805), сын (02) +1.Мария Львовна Сурмина (ок1750-1794) +2.Елизавета Максимовна N.

07 Петр Иванович (1752-1797), сын (02).

08 Григорий Семенович (ок 1752-1815), сын (03) + Варвара Андреевна Наумова (1767-1851).

09 Василий Семенович (1760-?), сын (03)

10 Мария Васильевна (? - п.1816), дочь (04) +Николай Юрьевич Львов (1773 - до 1816).

11 Евдокия Никитична, дочь (05) + Афанасий Григорьевич Панов (ок1728 - п.1812).


4 поколение:


12 Николай Николаевич (1772-1808), сын (06) + Варвара Михайловна Ртищева (ум.после 1824 г).

13 Любовь Григорьевна (1788-1853), дочь (08).

14 Владимир Григорьевич (1790-1827), сын (08) + Евдокия Александровна Новикова (1795-183..).

15 Мария Григорьевна (1793-1820), дочь (08)+ Федор Ананьевич Корсаков (1790-1857).

16 Валериан Григорьевич (1794-ок1850), сын (08)+ Анна Николаевна Горчакова(1802-1870).

17 Софья Григорьевна (1796-1855), дочь (08).

18 Фиона Григорьевна (ок1799-ок1819), дочь (08).

19 Александр Григорьевич (1802-ок1849), сын (08) + Татьяна Львовна Кожина, в 1 браке Усова (1799-?).


5 поколение:


20 Клавдия Николаевна (1799-1840) дочь (12), + Николай Петрович Шубинский (1782-1837).

21 Надежда Владимировна Новосильцева (1819-?), дочь (14) +Дмитрий Павлович Голохвастов (1796-1849).

22 Софья Владимировна Новосильцева (1820-1894), дочь (14) +Владимир Егорович Энгельгардт (1808-1873).

23 Александр Владимирович (1822-1884), сын (14) +Елизавета Матвеевна Муромцева (1822-после 1868).

24 Екатерина Владимировна (ок1824-1885), дочь (14).

25 Варвара Владимировна Новосильцева (ок1826-1892), дочь (14).

26 Мария Владимировна (ок1828-?), дочь (14).

27 Мария Валериановна (1825-1897), дочь (16)+ Кн. Александр Алексеевич Мещерский (1807-).

28 Екатерина Валериановна (1829-1852), дочь (16)+ Иосиф Дмитриевич Ильин.

29 Елизавета Валериановна (1832-1903), дочь (16).

30 Александр Александрович (1835-?), сын (19).

31 Николай Александрович (1836-1892), сын (19) +Наталья Николаевна Соболева.

32 Владимир Александрович, сын (19).

33 Варвара Александровна, дочь (19).

34 Мария Александровна, дочь (19).

35 София Александровна, дочь (19).


6 поколение:


36 Евдокия Александровна (1849-1941), дочь (23) +Николай Густавович Регекампф.

37 Юрий Александрович (1853-1920), сын (23) +Кн. Мария Александровна Щербатова (1859-1930).

38 Александр Николаевич (1870-?), сын (31).

39 Леонид Николаевич (1872-1934), сын (31)+Ольга Дмитриевна Гончарова (1874-1970).

40 Николай Николаевич (1874-?), сын (31).

41 Вера Николаевна (1875-1962), дочь (31)+Дмитрий Николаевич Вергун (1871-1951).

42 Алексей Николаевич (1878-1905), сын (31).

43 Мария Николаевна (1880-1956), дочь (31)+Николай Николаевич Рейнке (1879-1932).

44 Татьяна Николаевна дочь (31), +NN Якобсон.


7 поколение:


45 Мария Юрьевна (1882-1975), дочь (37) +Николай Николаевич Авинов (1881-1937).

46 Екатерина Юрьевна (1883-1931), дочь (37) +Игорь Платонович Демидов (1873-1946).

47 Александр Юрьевич (1884-1918), сын (37) +Александра Христофоровна Христофорова .

48 Юрий Юрьевич (1887-1921), сын (37) +Любовь Дмитриевна Свербеева,в 1 браке Данилова (1879-1958).

49 София Юрьевна (1889-1975), дочь (37) +Аркадий Григорьевич Щербаков (?-1967).

50 Ирина Леонидовна (1903-1920), дочь (39).

51 Игорь Леонидович (1905-2002), сын (39)+1 Нина Александровна Брянцева (1906-1933)+2 Ксения Михайловна Абамеликова (1916-1998).

52 Олег Леонидович (1907-2002), сын (39)+NNN.

53 Вера Леонидовна (1909-1998), дочь (39)+Юрий Апполонович Черемчанский (1892-1975).

54 Ольга Леонидовна, дочь (39).


8 поколение:


55 Любовь Юрьевна (1912-1944), дочь (48).

56 Леонид Игоревич (1941-?), сын (51).

57 Олег Игоревич (1947-?), сын (51).

58 Наталья Олеговна (1944-?), дочь (52).

59 Ирина Олеговна (1945-?), дочь (52).

Поступила новая информация  на тему "Семейных записок".  Особая благодарность уважаемому andrei_platonov.


Добавляю и исправляю следующие комментарии :


(10) Семен Васильевич Новосильцев был женат на Елене Петровне Яцкой, в первом браке Сурминой (1726-ок1783), дочери майора Петра Кондратьевича Яцкого (1673-1744) и Анны Васильевны Козьминой.

(23) Имеется ввиду Мария Львовна Сурмина (ок1750 - 1794), дочь Елены Петровны Новосильцевой от первого брака. Она была замужем за двоюродным братом Григория Семеновича - Николаем Ивановичем Новосильцевым.

(25) Рассказ Толычевой о причинах смерти Григория Семеновича не подтверждается документами. Мария Львовна Сурмина-Новосильцева умерла более чем за 20 лет до смерти сводного брата, в 1794 году.

(26) Судя по метрикам прихода села Красного (куда относилось сельцо Воробьево) Григорий Семенович Новосильцев умер в сельце Воробьево 19 ноября 1815 года от водянки и похоронен на местном кладбище.

(55) Владимир Григорьевич Новосильцев умер в 1827 в селе Есуково.

Этот портрет находится в Москве в "Музее Тропинина и московских художников его времени" и долгое время считался "портретом неизвестного в черном костюме" потом , затем почему-то "портретом господина Веревкина".
Его автор знаменитый художник В.А. Тропинин. То, что он писал портрет Александра Владимировича Новосильцева известно из списка портретов Тропинина, который опубликовал Н.А. Рамазанов в статье о художнике, напечатанной в журнале "Русский вестник" зв 1861 год, № 11 на страницах 69-70.




В.А. Тропинин Портрет Александра Владимировича Новосильцева. 1850
Холст, масло. 77,5 х 62.
Москва. Музей Тропинина и московских художников его времени


Портрет Новосильцева (каталожный номер № 1213) присутствовал как экспонат на знаменитой Таврической выставки русских портретов, организованной С.П.Дягилевым и великим князем  Николаем Михайловичем в 1905 году. Портрет поступил из имения Кочемирова Тамбовской губернии, которое тогда было в собственности Юрия Александровича Новосильцева. Тогда же большинство портретов Таврической выставки было сфотографировано и их фотографии находятся в Санкт-Петербурге в Российском Государственном Историческом музее. По фотографии (РГИА, ф. 788, оп. 1, ед. хр. 1189, л. 4) было установлена идентичность экспоната выставки "портрет А.В.Новосильцева" и "портрета неизвестного в черном костюме" из Музея Тропинина.
Большое спасибо за информацию Н.А.Окуренковой из Государственной Третьяковской галереи, автору проекта по возвращению всех портретов Таврической выставки, оригиналы многих из них уже утрачены. Уже вышли 3 тома из 8, всем заинтересованным рекомендую приобрести.

http://minuvshee.com/tavr_1
http://minuvshee.com/tavr_2
http://minuvshee.com/istoriko-khudozhestvennaya-vystavka-russkikh-portretov-vypusk-iii

Новосильцев Александр Владимирович род 1822 году, сын отставного полковника Владимира Григорьевича Новосильцева (1790- 1827) и Евдокии Александровны Новиковой (1795-1836). Его родные сестры Екатерина Владимировна (писала под псевдонимом Толычова) и Софья Владимировна, в замужестве Энгельгардт - известные писательницы, печатались в "Русском вестнике".Екатерина написала историю семьи под названием "Семейные записки", полный текст которых я опубликовал ранее. Учился в Московском университете (1837-1842), последний чин по службе - коллежский секретарь.
С 1844 года женат на Елизавете Матвеевне Муромцевой (1822- ум. после1868), дочери Матвея Матвеевича Муромцева (1790-1879) и Варвары Григорьевны Бибиковой (1792-1864)
А.В. Новосильцев близкий друг Апполона Григорьева и Афанасия Фета (упоминается в его мемуарах)
Долгое время жил за границей в Париже и в Германии, а после возвращения, летом 1864 года с А.В. Новосильцевым случился удар, от которого он не оправился до конца жизни. Умер 18мая 1884 в Москве.
Александр Владимирович и Елизавета Муромцева имели двоих детей: Евдокию (1849-1941) в замужестве Регекампф и Юрия (1853-1920),  действительного статского советника, предводителя дворянства Темниковского уезда, известного лидера кадетской партии. В имении Юрия - Кочемирово Тамбовской губернии и находился до революции портрет его отца работы Тропинина.

История рода Новосильцевых. 
Решил собрать воедино всю информацию, которую удалось найти по древнему роду Новосильцевых, потомков прапорщика Василия Ивановича.
https://baronet65.livejournal.com/68346.html
Разные представители этого рода были внесены в родословные книги Московской, Владимирской,Тверской, Тульской, Тамбовской и Калужской губерний.

1 поколение:

01. Василий Иванович Новосильцев, родился в 1665 году , сын московского дворянина Ивана Ивановича Чертова-Новосильцева:
B 1686 году из недорослей записан в жильцы, в 1687 году был в полку фельдмаршала Б.П.Шереметева в Белгороде, в 1695 году в полку боярина А.С.Шеина в Азове, который в 1699 году велел записать его в прапорщики. В том же году служил в полку боярина и воеводы А.П.Салтыкова, на Миюсе строили город, позже отдан в полк думскому дворянину и воеводе И.И.Щепину в Павловский. В 1700 году зимовал в Азове при боярине и воеводе С.И.Салтыкова. В 1700-1702 годах был отпущен в Москву. В 1702 году по наряду из Военной канцелярии был в Таганроге в Троицком при воеводе С.Б.Ловчикове.
С 1702 по 1710 годах жил в Москве, на смотрах был. В 1710 году был в Коломне по набору рекрут, вместе с дьяком Н.Дружининым. В 1711 году отослан из Военного приказу в Рекрутный стол, затем был послан в Ригу .  С 1713 по 1717 годы жил в Москве в своем доме. В 1717 году был на генеральном смотре в Санкт-Петербурге и по царскому указу отправлен в отставку.   В отставке жил в Коломенском уезде, имел там 3 крестьянских двора d 1722 году и 5 дворов в 1737 году.( последнее упоминание о нем) Кем была его супруга - неизвестно, год смерти - тоже.

2 поколение:

02. Иван Васильевич Новосильцев, родился в 1699 году, сын (01):
В 1715-1716 годах, был в числе явившихся на смотр дворянских недорослей, которых по указу Сената определили для военной службы или учения.
На службе во флоте: в 1718 году поступил на службу гардемарином, 02.03.1721 г произведен в мичманы, 10.01.1724 произведен в унтер-лейтенанты, В 1725 году командовал фрегатом «Святой Яков» плавал между Кронштадтом и Любеком. 23.12.1729 г - назначен в Московскую адмиралтейскую контору. 14.01.1731 г. Переведен в Санкт-Петербург. 1732 г. – командовал пакетботом Курьер, плавал между Кронштадтом и Данцигом. 18.01.1733 по новому штату записан в лейтенанты майорского ранга. 16.10.1737 командуя дубель-шлюпкой участвовал в сражении с турками под Очаковым. 1741 г.- состоял сначала в должности советника комиссариата; потом назначен командующим прамом «Олифант», затем был лейтенантом на яхте «Декрон». 03.09.1742 г. - назначен советником в экипажескую экспедицию. За болезнью представлен к отставке. 29.09.1743 г – указом Правительствующего Сената уволен с флотской службы для определения к статским делам, с награждением чином надворного советника.
В 1744 г. член берг-коллегии, 18.09.1746 г. Купил у подполковника И.Д.Дубровского двор в Змеинном городе в приходе  церкви Николая чудотворца Явленского, в Мануковом переулке., 27.05.1747 г. В чине коллежского советника продал архивариусу Басову двор, который остался после отца, в приходе церкви мученницы Екатерины, в Покровской улице.
Упоминается в 1760 г. как коллежский советник, владелец сельца Струнина Переславского уезда Московской губернии, деревен Ипархово и Калабырево, сельца Головкова Дмитровского уезда Московской губернии (затем Калязинского уезда Тверской губернии.)
Женился на вдове Клавдии Ивановне Болтиной, (первым мужем которой был лейб-гвардии Преображенского полка капрал Иван Максимович Болтин), в наследство от которой получил сельце Калабырево Дмитровского уезда Московской губернии. Умер в 1761 году.

03. Василий Васильевич Новосильцев, сын (01).
На военной службе, Владел сельцом Суворовка с крестьянами, Михайловской округи, Рязанской губернии.
Кем была его супруга - неизвестно, год смерти - тоже.

04. Никита Васильевич Новосильцев, сын (01) Родился 1709/1710 году , сын (01).
На военной службе, премьер-майор.
Кем была его супруга - неизвестно, год смерти - тоже.

05. Семен Васильевич Новосильцев родился в 1715 году, сын (01).
На военной службе с 1731 года, в 1752 г служил в чине секунд-майора в 1 Московском полку, дослужился до премьер-майора, в 1755 году «за болезнью и ранами» перешел на статскую службу.
Послужной список: коллежский советник с 25.12.1755 года, статский советник с 11.06.1764 , действительный статский советник с мая 1779 года.
В 1761 году товарищ губернатора Санкт-Петербурга, с начала 1760-х до 1783 года Главный член 3 департамента Судного приказа в Москве (приказ занимался розыском беглых крепостных, регистрацией крепостных актов, тяжбами между помещиками.)
С 20.03 1752 года (венчание было в церкви села Красное Кашинского уезда Тверской губернии) женат на вдове Елене Петровне Сурминой (род ок 1727 -ум. ок 1783 г), (дочери майора Петра Кондратьевича Яцкого (1673 -ум.ок.1744)  и его супруги Анны Васильевны Козминой), которая в первом браке была за коллежским ассесором Львом Алексеевичем Сурминым (ум.ок 1749 г), имела от него дочь Марию (ум.1794).
В 1794 году представил свою родословную в Московское дворянское собрание, и 9 марта того же года его род был внесен в 4 часть Родословной книги Московской губернии.
Владел в Москве домом на Третьей Мещанской улице, 2 квартал № 145 в приходе церкви митрополита Филиппа. Содержал под Москвой небольшой конный завод. Наследство жены – сельца Воробьево, Дубье и Горки Корчевского уезда, деревня Никола Безверхово, Тверского уезда, Тверской губернии. В конце 1780-х годов имел по 4 ревизии: Московской губернии, Серпуховского уезда в селе Савельеве 35 душ мужского пола и 36 женского пола, и в Тверской губернии 120 душ. Последний раз упоминается в исповедках прихода села Михайловского (как вотчинник Никола-Безверхово) в 1801 году.(видимо, это и есть год его смерти).

3 поколение:

06. Николай Иванович Новосильцев,  родился ок 1747, сын (02)
На военной службе, на 1774 год секунд-майор, в статской службе с 1776 года, дворянский заседатель в Калязинском уездном суде в 1776-1778 гг, с 1782 по 1786 – казначей уездного казначейства города Калязина, в 1786-1803 г. городничий Калязина, с 1803 г в отставке.
Послужной спиское: Коллежский ассесор с 31 декабря 1793 г., надворный советник с 1803 г.
Женат 1 браком на Марии Львовне Сурминой (ок1749-1794, дочери коллежского ассесора Льва Алексеевича Сурмина ум.1749 и Елены Петровны Яцкой род ок 1727 - ум. ок 1783 г, во 2 браке состоявшей за Семеном Васильевичем Новосильцевым), 2 браком на Елизавете Максимовне N.
Владел селами Лосево (наследство жены), Ипархово, Калабырево, сельцом Головково Калязинского уезда Тверской губернии.
Умер в сельце Калабыреве 10.12.1805 года и похоронен при церкви Живоначальной Троицы, села Троицкого Нерльской слободы Калязинского уезда Тверской губернии..

07. Петр Иванович Новосильцев родился в 1752 году , сын (02).
На военной службе, на 1774 год - сержант, на 1797 год - прапорщик, совладелец сельца Головкова Калязинского уезда Тверской губернии.
Женат не был и детей не имел.
Умер 10.07.1797 г и похоронен на кладбище при церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, села Никольское-Опухтино Калязинского уезда Тверской губернии.

08. Мария Васильевна Новосильцева, дочь (03)
Вышла замуж за Николая Юрьевича Львова (1773 - до 1816, сына поручика Юрия Петровича Львова и Софьи Ивановны ур. кн Ухтомской) который служил на военной службе, в гвардии; отставлен из армии поручиком. С ноября 1800 по 10.05.1801 испpавник в Михайловском уездном суде с пеpеименованием из поpучиков в губеpнские секpетаpи. В 1816 году владела сельцом Суворовка (37 душ) Михайловского уезда Рязанской губернии и сельцом Софьино (18 душ) Епифанского у. Тульской губ.(последнее упоминание о ней). У ее был единственный сын Семен Николаевич Львов (1803-1822), после смерти которого сельцо Суворовка перешло во владение В.Г.Новосильцева.

09. Евдокия Никитична Новосильцева, дочь (04)
Вышла замуж за Афанасия Григорьевича Панова ( род.ок. 1728 - ум. после 1812, сына капитана Григория Максимовича Панова и его жены NN Постельниковой), который в службу вступил в 1743 г учеником в инженерный шляхетский кадетский корпус, затем в 1748 г произведен в кондукторы В 1754 г. назначен в гусарский полк полковым квартирмистром. В 1757 г. произведен из полковых квартирмистров в армейские капитаны со старшинством. C 1764 г в разных губерниях занимался размежеванием земель под расселение иностранцев, в оставке с 1783 года.
В 1785-1789 год был Предводителем дворянства Тамбовской губернии, последнее упоминание о нем в 1812 году.
Послужной список: 1764 год - коллежский ассесор, 1774 - надворный советник, 1779 - коллежский советник, 1783 - статский советник
В отставке жил в Борисоглебском уезде Тамбовской губернии, владел имениями: сельца Новосильцево, Терновка, Ивановка  и Афанасьевка.(известно, что приданное жены - 90 душ мужского и 93 женского полов).
Детей у Пановых не было и годы их смерти неизвестны.

10. Григорий Семенович Новосильцев, родился ок 1752 года сын (05).
На военной службе, последний чин - секунд-майор. С 1785 по 1787 гг. служил городничим в городе Бежецк, а в 1788 г. городничим в городе Кашине Тверского наместничества. После женитьбы проживал в сельце Воробьево, Корчевского уезда Тверской губернии, где построил одноэтажный господский дом.
Женат (ок 1785 г) на Варваре Андреевне Наумовой (1767-1851, дочери надворного советника Андрея Петровича Наумова и Марии Кирилловны Сафоновой).
Полный список имений Григория на момент смерти, которые его вдова Варвара делила между детьми в 1819 г : Тверская губерния, Тверской уезд - деревня Никола-Безверхoво, Корческий уезд - Воробьево, Дубье и Горки, Калязинский - деревня Богданово, Московской губернии Серпуховского уезда село Савельево, а так же 6 душ в Ярославской губернии, Рыбинского уезда села Марьино. Его жене Варваре Андреевне лично принадлежала благоприобретенная деревня Пунярино в Калязинском уезде Тверской губернии.
Умер 19 ноября 1815 года в селе Воробьеве от водянки, похоронен на церковном кладбище в селе Красном Корчевского уезда. Его вдова Варвара Андреевна Новосильцева в 1819 году разделила имения между детьми и переселилась в Москву, где жила с незамужними дочерьми и племянницами. Умерла 12 декабря 1851 года и похоронена в Алексеевском женском монастыре в Москве.

11. Василий Семенович Новосильцев, родился 26 апреля 1760 в сельце Воробьеве, Калязинского уезда Тверской губернии, сын (05).
по всей видимости, умер во младенчестве.

4 поколение:

12. Николай Николаевич Новосильцев, сын (06), родился в 1772 году.
На военной службе, секунд-майор,
Владел селами Лосево с 1794 г., сельцом Головково с 1797 г, Ипархово, Калабырево с 1805 г., Калязинского уезда Тверской губернии.
Обвенчан в селе Яринском, Калязинского уезда Тверской губернии 24.07.1798 г. с Варварой Михайловной Ртищевой (ум.п.1824), дочерью титулярного советника Михаила Никитича Ртищева (1757-1817) и Елизаветы Ивановны Рудаковой.
Умер в 1807/1808 году.

13. Любовь Григорьевна, дочь (10), родилась в 1788 году.
По разделу наследства отца  в 1819 году получила долю. Замужем не была, проживала в Москве вместе с матерью и сестрой Софией.
умерла 9 марта 1853 года и похоронена рядом с матерью в Алексеевском женском монастыре в Москве.

14. Владимир Григорьевич Новосильцев, сын (10), родился в 1790 году.
Сначала поступил на службу в Иностранную коллегию, но с 1810 г. перешел на военную службу:
С 7 января 1810 г,  - на службе в Гродненском гусарском полку юнкером, 29 сентября 1811 г - портупей-юнкером, 11 декабря 1811 г - корнетом с переведом в Сумской гусарский полк, 15 июля 1812 г - поручик, 16 октября 1813 г - штаб-ротсмистр, 5 апреля 1814 г - переведен в Лейб-гвардии Гусарский полк, тогда же стал адъютантом генерала графа П.П. Палена, с 13 февраля 1817 г - ротмистр, 13 марта 1817 г  - переведен в Иркутский гусарский полк и произведен в подполковники.
15 января  1819 года «за ранами» вышел в отставку в чине полковника и с правом ношения мундира.
Участник сражений Отчественной войны 1812 г , и заграничных походов 1813-1814 г.
1812 : 15 июля - под Витебском, 16 июля - прикрывал отступление от Витебска до дер.Понизово, 18 июля - сражение при дер. Орне, 26 июля в перестрелке при дер. Рудне, 6 августа - при Смоленске, 7 августа - при дер. Лаврове, где тяжело ранен в правый бок пикой. Находился на лечении.
1813: в Саксонии 11-13 августа  - сражении при Дрездене, 15 августа - при отступлении от Дрездена в Цинвальде, 26 августа при городе Пирне, 2 сентября - при преследовании неприятеля от Обервальда, 4-6 сентября в генеральном сражении при Лейпциге, где получил контузию в голову черенком от гранаты.
1814: Во Франции 3 января при Фонтене, 17 января - при Васси, 1 февраля при занятии Мантерли, 13 февраля - битва при Фер-Шампенаузе, 15 марта при Провене.
Награды: 25 ноября 1812 г. - орден св. Владимира 4 ст., 29 сентября 1813 г.орден св. Анны 2 и 4 ст., Прусский орден за заслуги (Pour le Mérite), и австрийский императорский орден Леопольда (малый крест).
В 1816 году, женился на Евдокии Александровне Новиковой (1795-ок1836), дочери коллежского советника Александра Борисовича Новикова (ум.1833) и Надежды Петровны Хрущовой (1770-?), с которой был знаком с раннего детства. После свадьбы супруги Новосильцевы почти постоянно жили в имении Новиковых - Есуково Серпуховского уезда Московской губернии. По разделу наследства отца  в 1819 году получил долю и в 1827году владел 350 душ мужского пола в имениях Московской,Тверской, Ярославской и Тульской (также получил в1822 г после смерти С.Н.Львова сельцо Суворовка, Епифанского уезда) губерний.
Умер в Есуково летом 1827 года.

15. Мария Григорьевна Новосильцева, дочь (10), родилась в 1793 году.
Вышла замуж за статского советника Федора Ананьевича Корсакова (1790-1857). Сразу после рождения сына Александра умерла от чахотки 4 ноября 1820, похоронена в Санкт-Петербурге.

16. Валериан Григорьевич Новосильцев сын (10), родился в 1794 году.
 По разделу наследства отца  в 1819 году получил долю. На флотской службе:
10 февраля 1808 г. Поступил в морской кадетский корпус кадетом. 7 апреля 1809 г. Произведен в гардемарины. Был в кампании на фрегате «Быстром» под командованием капитана Терновского на Кронштадском рейде и в крейсерстве у Красной Горки из Голанда. 1810 г. - На бриге «Симон» под ком. лейтенанта Позорьева от СПб до Красной Горки. 1811 г  - На бриге «Симон» под командованием капитана Головина в крейсерстве между СПб и Кронштадтом, 16 февраля 1812 г.  - Произведен в мичманы. На корабле «Саратов» перешел из Архангельска в Свеаборг. 1813 г. На шлюпе «Лизета» перешел из Свеаборга, через Ригу, к Данцигу, и участвовал в троекратном сражении при Вексельмюнде, после чего зимовал в Кенигсберге. 1814 г. - На бриге «Меркурий» плавал в Балтийском море. 1815 г. - На шлюпе «Соломбала» плавал по портам Финского залива. 30 марта 1816 г.  - Произведен в лейтенанты. 1816-1819 г. - На компанейском корабле «Суворов» под начальством капитан-лейтенанта Гагемейстера совершил кругосветное плавание. Исполнял обязанности старшего офицера. 1820-1822 г. - На компанейском корабле «Кутузов» под начальством лейтенанта Дохтурова совершил второе кругосветное плавание. 1823-1825 г. - Находился при Ревельском порту. 5 февраля 1826 г.  - Уволен с флотской службы чином капитан-лейтенанта.
Затем на статской службе:
1829 г - определен в число чиновников Канцелярии Московского Военного Генерал Губернатора.  1833 г.  - утвержден в чине титулярного советника  1834 г. - определен Московским Брандт-Майором с переименованием в Майора.  1836 г  - от службы уволен.
6 мая 1823 года в Московской церкви Георгия Победоносца, что на Всполье, обвенчался на Анне Николаевне Горчаковой (1802-1870), дочери бригадира Николая Ивановича Горчакова (1745-1823) и его супруги Елизаветы Петровны , ур. Козодавлевой (1757-1822).
Судя по «Семейным запискам» Толычевой умер около 1850 года.

17. Софья Григорьевна Новосильцева дочь (10), родилась в 1796 году..
По разделу наследства отца  в 1819 году получила долю. Замужем не была, проживала в Москве вместе с матерью и сестрой Любовью.
Умерла 16 августа 1855 года и похоронена в Алексеевском женском монастыре в Москве.

18. Фаина Григорьевна Новосильцева дочь (10), родилась в 1799 году,
По разделу наследства отца  в 1819 году получила долю.
трагически погибла – утонула в реке во время купания, около 1819 года. Обстоятельства ее гибели описывает в «Семейных Записках»  Е.В. Новосильцева (Толычева).

19. Александр Григорьевич Новосильцев, сын (10), родился в в сельце Воробьеве Тверской губернии Корчевского уезда 29.08.1802 г, крещен 30.08 в своем приходе церкви села Красного. Крестный отец- Валериан Григорьевич Новосильцев (брат), крестная мать - девица Любовь Григорьевна Новосильцева (сестра).
По малолетству его опекуном был дядя, брат матери - гвардии прапорщик Иван Андреевич Наумов. По разделу наследства отца  в 1819 году получил долю.
На военной службе:
С 1820 году во Владимирском уланском полку. Юнкер с  7 февраля 1820 года, корнет с 29 июля 1821 года, поручик с 6 апреля 1826 года, а за  отличие в боевых действиях по подавлению польского мятежа 28 ноября 1831 года в штаб-ротмистры. В марте 1833 года полк причислен к отдельному Гренадерскому корпусу, а 20 мая 1833 года А.Г. Новосильцев был уволен в отставку по семейным обстоятельствам, получив чин ротмистра и право ношения мундира.
Награжден польским орденм за военные достоинства (Virtuti militari) 4 степени.
Около 1834 года женился на вдове Татьяне Львовне Усовой, урожденной Кожиной(1799-?).
На 18 декабря 1842 года владел в наследственном имении Калязинского уезда Тверской губернии в разных деревнях 60 душ крестьян, и в приобретенном имении Лихвинского уезда Калужской губернии в разных деревнях 160 душ крестьян, жил в селе Катише, того же Лихвинского уезда.
Судя по «Семейным запискам» Толычевой умер около 1848 года.

5 поколение:

20. Клавдия Николаевна Новосильцева дочь (12), родилась в 1799 году.
В 1816 году вышла замуж за Николая Петровича Шубинского (1782-1837) сына Петра Иоакимовича Шубинского и Анны Алексеевны Баклановской), который состоял на службе в лейб-гвардии Измайловском полку с 1798 года, откуда вышел в отставку в 1803 году в чине поручика; в 1812—1815 годах был подполковником и командиром батальона имени Екатерины Павловны, в 1826—1832 годах — начальником московского корпуса жандармов в чине полковника, в 1835—1837 годах — главным надзирателем московского воспитательного дома. с чином действительного статского советника. Предводитель дворянства Калязинского уезда Тверской губернии с 1822-1825 г.
унаследовала села Лосево, Ипархово, сельца Калабырево, и Головково Калязинского уезда Тверской губернии.
Имела детей: Анну (в замужестве кн. Оболенскую), Николая (1817-1869), Петра (1825-1885), Александра (1826-?), Дмитрия (1829-?), Елизавету (в замужестве Русанову), Клавдию (в замужестве Ломакину), Сергея (1834-1913) и Екатерину (в замужестве Данилову).
Умерла в 1840 году.

21. Надежда Владимировна Новосильцева , дочь (14), родилась 26 марта 1817 года, крещена в Сергиевском соборе СПб. Восприемниками были действительный статский советник Павел Апполосович Наумов и Шарлотта(?) Константиновна жена подпоручика Петра Минина.
28.04.1838 года вышла замуж за тайного советника Дмитрия Павловича Голохвастова (1796-1849), попечителя московского учебного округа ,  сына Павла Ивановича Голохвастова (ум. 1812)  и Елизаветы Алексеевны Яковлевой (1763—1822).
Имела детей: Павла (1838-1892) , Дмитрия (1839-?), Елизавету (в замужестве Лопуxину), Александра (1843-?).
Умерла 8 июня 1857 года, в Страсбурге (Франция), погребена без отпевания на местном кладбище св.Елены.

22. Софья Владимировна Новосильцева (1820-1894), дочь (14) родилась в 1820 году.
Вышла замуж за действительного статского советника Владимира Егоровича Энгельгардта (1808-1873) сына Егора Антоновича Энгельгардта и  Марии Яковлевны Уайтекер (1778 — 1858). Вскоре после брака супруги расстались и проживали раздельно. Проживала с сестрами в Москве, воспитывала племянника Юрия.
Писательница. Печаталась в литературных журналах "Современник","Отечественные Записки", "Русский вестник" под псевдонимом Ольга Н.
Дружила и переписывалась с А. А. Фетом.
Умерла в 1894 году.

23. Александр Владимирович Новосильцев, сын (14) родился 03 апреля 1822 года, в селе Есуково Серпуховского уезда Московской губернии , крещен в Преображенской церкви села Жерновка Каширского уезда восприемниками были коллежский советник Александр Борисович Новиков (дед) и Екатерина Алексеевна ....
Образование получил домашнее, учился на юридическом факультете Московского университета (1837-1842), кандидат юридических наук, коллежский советник.
04.10.1844 года во Владимирской церкви села Баловнево Данковского уезда Рязанской губернии обвенчался с Елизаветой Матвеевной Муромцевой (1824- ум. после1866), дочери Матвея Матвеевича Муромцева (1790-1879) и Варвары Григорьевны Бибиковой (1792-1864).
Состоял на службе в канцелярии Епифанского уездного предводителя дворянства сверх штата.
Получил во владение за женой село Себино, Епифанского уезда, Тульской губернии. Жена владела там же селами Озерки и Ивановка. В 1847 году продал все Тверские имения Новосильцевых.
А.В. Новосильцев близкий друг Апполона Григорьева и Афанасия Фета (упоминается в его мемуарах), вел переписку с кн. В.А.Черкасским, вместе с ним в 1858 году написал «Проект освобождения крестьян». Страстный коллекционер, собиратель гравюр и эстампов.
Долгое время проживал за границей: сначал в Париже, потом в Германии, в сентябре 1864 года во время пребывания в России, в имении, с ним случился удар, результатом стал паралич руки и ноги и от которого он уже не оправился до конца жизни. В октябре 1866 года вместе с сыном Юрием вернулся в Россию (жена с дочерью остались за границей), проживал в Москве у своих сестер. Умер 18 мая 1884 в Москве, похоронен в селе Кочемирово Темниковского уезда Тамбовской губернии.

24. Екатерина Владимировна Новосильцева, дочь (14). родилась в 1824 году.
Замужем не была, проживала с сестрами в Москве, воспитывала племянника Юрия.
Писательница. Печаталась в литературных журналах "Современник", "Отечественные Записки", "Русский вестник" под псевдонимом Татьяна Толычева.  Написала и издала "Семейные Записки".
Умерла в 1885 году.

25. Варвара Владимировна Новосильцева, дочь (14) родилась в 1826 году.
Замужем не была, проживала в Москве на улице Спиридоновка, дом Шаховской.
Была попечительницей Евлашевской богадельни
Умерла 3 февраля 1892 года, похоронена на Пятницком кладбище.

26. Мария Владимировна Новосильцева, дочь (14) родилась в 1828 году.
Замужем не была, проживала с сестрами в Москве.
Год ее смерти неизвестен.

27. Мария Валериановна Новосильцева, дочь (16), родилась 12 августа 1825 года в Москве.
В 1842 году вышла замуж за генерал-лейтенанта кн. Александра Алексеевича Мещерского (1807-п1864), сына кн. Алексея Платоновича Мещерского (ум. 1840) и Анастасии Александровны Петрово-Соловово (1770 - 1811).
Имела сыновей Алексея (1843-?) и Александра (1844-?).
Умерла в 1897 году и похоронена в Новодевичьем монастыре в СПб

28. Екатерина Валериановна Новосильцева, дочь (16) родилась 22 сентября 1829 года в Москве, крещена 28 сентября в Храме Вознесения Господня за Серпуховскими воротами,восприемниками были Александр Григорьевич Новосильцев и Варвара Андреевна Новосильцева (брат и мать отца).
Умерла 12 августа 1852 года и похоронена в Алексеевском монастыре в Москве.

29. Елизавета Валериановна Новосильцева, дочь (16), родилась 20 июля 1832 году в Москве, крещена 23 сентября в Храме Великомученицы Екатерины на Большой Ордынке, восприемниками были Александр Григорьевич Новосильцев и Клавдия Николаевна Шубинская (Новосильцева).
Вышла замуж за штаб-ротмистра Иосифа Дмитриевича Ильина, Варнавинского предводителя дворянства.
Имела сыновей Иосифа (1856-?) и Сергея (1861-?).
Умерла 26 сентября 1903 года и похоронена на Волковом православном кладбище в СПб.

30. Александр Александрович Новосильцев , сын (19) родился родился 27 мая 1835 года в Москве.
На военной службе: поручик 4-й артиллерийской бригады, воспитывался во 2-м кадетском корпусе; в 1851 г. поступил на военную службу фейерверкером, 29 ноября 1853 г. получил первый офицерский чин; участник Крымской войны, и военных действий на Кавказе, привлекался к следствию за участие в панихиде в Повонзках 24 июня 1862 г., за что был за что был переведен в 41-й Селенгинский пехотный полк, а затем а затем в 39-ю артиллерийскую бригаду.
С 29 декабря 1873 года - подполковник. Командир 3-ей батареи 21-ой великой княгини Ольги Феодоровны Артиллерийской бригады.
Имел награды : Орден св. Анны 3 степени (1870), Орден св. Станислава 2 степени(1872), Орден св. Анны 2 степени (1875).
Умер в июле 1877 года.

31. Николай Александрович Новосильцев, сын (19), родился родился 12 апреля 1836 года в Москве, крещен в церкви Иоанна Предтечи за Пресней.
Воспитание получил в частном учебном заведении, в военную службу вступил юнкером 16 марта 1853г в 16 Стрелковый батальон , произведен в прапорщики 25 апр. 1855г, в 1855 переведен в 9 Стрелковый батальон , произведен в подпоручики 14.07.1856 и 24 окт 1857 Высочайшим указом  уволен за болезнью в отставку поручиком.
Участник Крымской войны и обороны Севастополя,участвовал в сражений при Альме и Инкераманских высотах, был ранен в руку.  Состоял судьей Литвинского уездного суда с 24.07.1861 по 1.02.1862, мировым посредником с 2.10.1864 и Почетным мировым судьею Мещовского уезда.
Имел награды : знак отличия ордена св.Георгия, медали серебряную за защиту Севастополя и бронзовую в память войны 1853-1856г и знак отличия Высочайше установленный 24.11.1864 за поземельное устройство Государственных крестьян.
Имел 200 душ крестьян в Калужской, и 68 душ в Ярославской губернии
23.07.1867 года в В Мещовском Благовещенском соборе Мещевского уезда Калужской губернии обвенчался с Натальей Николаевной Соболевой, дочери подполковника Николая Григорьевича Соболева, помещика села Лугань, Мещевского уезда Калужской губернии.
Умер в 1892 году.

32. Владимир Александрович Новосильцев, сын (19).
Годы рождения и смерти установить не удалось.

33. Варвара Александровна Новосильцева, дочь (19).
Годы рождения и смерти установить не удалось.

34. Мария Александровна Новосильцева, дочь (19).
Годы рождения и смерти установить не удалось.

35. София Александровна Новосильцева, дочь (19).
Годы рождения и смерти установить не удалось.

6 поколение:

36. Матвей Александрович Новосильцев, сын (23), родился в 1845 году,
Умер во младенчестве.

37.Евдокия Александровна Новосильцева, дочь (23) родилась в 1849 году.
Вышла замуж за Николая Густавовича фон Регекампфа (1845-после 1908), члена смоленского и саратовского суда, члена Московской судебной палаты , действительного статского советника с 1903, сына Густава Гансовича фон Регекампфа (1811-1881) и Александры Степановны Волянской.
Оставила воспоминания о писательнице Евгении Тур (Елизавете Васильевне Салиас де Турнемир (1815–1892)).
В 1930-х годах жила в Киеве, умерла там же в 1941 году.

38. Владимир Александрович Новосильцев, сын (23), родился в 1850 году,
Умер во младенчестве.

39. Юрий (Георгий) Александрович Новосильцев, сын (23), родился 11 августа 1853 года, в селе Себино Епифанского уезда Тульской губернии, 26 августа крещен в церкви села Хованщина священником Николаем Спасским восприемниками были : города Ярославля поручик Николай Сергеевич Дурново и жительница города Епифани - Екатерина Ивановна Раевская (ур. Бибикова) жена помещика титулярного советника Ивана Артемьевича Раевского.
Сначала жил с родителями за границей, потом с отцом в Москве. Воспитывался тетками – сестрами отца.

В 1874 г. окончил юридический факультет Московского университета со степенью кандидата. Приказом по министерству юстиции был определен на службу кандидатом на судебные должности при прокуратуре Московского окружного суда. В 1876 г. был утвержден в чине коллежского секретаря и по собственному прошению уволен в отставку. В марте 1877 г. он был определен постановлением Московского правления в число чиновников канцелярии московского губернатора. С началом русско-турецкой войны 1877-1878 годов состоял в распоряжении главного уполномоченного общества попечения о раненых и больных воинах кн. Черкасского «на все время действия общества по оказанию помощи санитарному делу армии». Находился в действующей армии под Плевной, за что был пожалован орденом Св. Владимира IV степени. После окончания военных действий на Балканах ушел в отставку.
В 1883 г. избран уездным земским собранием почетным мировым судьей Темниковского судебного округа, а в 1888 году - председателем съезда мировых судей. Обе эти должности по неоднократному выбору земских гласных и мировых судей Темниковского уезда он занимал на протяжении 1880 — 1890-х гг. Землевладельцы Темниковского уезда в тот же период времени избирали его гласным уездного и губернского земского собрания.
В 1887-1906 годах неоднократно избирался Предводителем Дворянства Темниковского уезда.
Награжден орденами Св Станислава II степени (1890 г.) «За отлично усердную службу в должности председателя председателя съезда мировых судей и почетного мирового судьи», Св. Анны II степени (1893 г.) Св. Владимира III степени(1897 г.) «В награду усердно беспорочной службы по выбору дворянства».
Последний чин - действительный статский советник (с 1901 г).
12.07.1881 года в церкви св. Георгия на Малой Никитской ул. в Москве обвенчался с княжной Марией Александровной Щербатовой (1859-1930), дочерью князя Александра Алексеевича Щербатова (1829 — 1902), действительного статского советника и московского городского головы и Марии Павловны Мухановой (1836—1892).
Семья проживала в т.н. Щербатовском доме в Москве (Большая Никитская д. 52), в этом доме в том числе проходили собрания кадетской партии, выступал с лекциями П.Н. Милюков. Так же семья часто проживала в имении в селе Кочемирово, Темниковского уезда Тамбовской губернии.
Мария Александровна Новосильцева была благотворительницей, входила в комитет Вел.Кн. Клизаветы Федоровны по оказанию помощи семьям лиц призванных на войну. Была действительным членом дамского комитета попечительства о бедных.
Юрий Александрович Новосильцев одним из самых активных и либеральных деятелей кадетской партии. 6 июня 1905 года был в составе депутации от земства и городов, которую принял император Николай II в Петергофе.
Семья Новосильцевых владела: "родовое имение мужа" : 450 д. Тульской губернии Епифанского уезда, 2980 д Казанской губернии Чистопольского уезда в общем влалении с В.М. Мироновой. "благоприобретенное" – 203 д. Темниковского уезда купленной у жены своей. "родовое имение жены" - в Темниковском уезде Тамбовской губернии земли 3051 д. 940 кв.саженей и леса, 4464 десят.669 кв.саж., а всего во владении жены Новосильцева состоит 7515 д 1609 саж разного качества".

После революции имение Кочемирово было разграблено. Семья Новосильцевых в 1918 году выехала из Москвы на Кавказ, потом в Сочи, где (по воспоминаниям его дочери Марии) Юрий Александрович Новосильцев умер от рака в 1920 году. Марии Александровне Новосильцевой удалось эмигрировать во Францию, она умерла 30 июля 1930 г. в городе Дру, под Парижем. Похоронена на кладбище в Кламаре.

40. Александр Николаевич Новосильцев, сын (31), Родился 7 июня 1870 г, в сельце Карцеве Мещевского уезда Калужской губернии, крещен в церкви села Лугань.
Скорее всего умер во младенчестве.

41. Леонид Николаевич Новосильцев, сын (31), Родился 9 июня 1872 г, 28 августа того же года крещен в церкви села Пронино Козельского уезда Калужской губернии
Учился в Нижегородском кадетском корпусе, затем в Михайловском артиллерийском училище, Александровской военно-юридической академии. В 1901 году капитан, старший офицер 6 батальона 3 артеллерийской бригады. Затем покинул военную службу и зачислился помошником присяжного поверенного в Калуге.
Женился на Ольге Дмитриевне Гончаровой (1874—1970), дочери почетного мирового судьи Дмитрия Дмитриевича Гончарова (1838-1900) и его супруги Анастасии Ивановны.
Гласный малоярославского уездного и калужского губернского земства, председатель Калужской городской думы. Член ЦК партии Народной свободы (кадетской) от Калуги. В 1906 году избран депутатом 1 Государственной Думы (от партии кадетов).
В 1912 избран депутатом IV Государственной думы от Калужской губернии, входил в состав комиссии по запросам, член кадетской фракции, сложил депутатские полномочия в 1913 году.
Во время Первой мировой войны вернулся в армию, служил на Юго-Западном фронте, командовал 19-й ополченской батареей, с 1915 — подполковник.
После т.н. "Февральской революции" в мае 1917 был председателем офицерского съезда в Могилёве, на котором избран председателем Главного комитета Союза офицеров армии и флота. Участник подготовки и проведении выступления генерала Л. Г. Корнилова в августе 1917 года. После неудачи этой акции был арестован (29 августа 1917), содержался в тюрьмах Витебска и Быхова, освобождён 24 октября 1917.
Участвовал в создании Добровольческой армии и её Первом Кубанском походе, занимался вопросами финансирования. В 1918 был произведён в полковники. После возвращения на Юг России служил юрисконсультом технического совета при Военном управлении (1919—1920).
В феврале 1920 вместе с частями Вооружённых сил Юга России эвакуировался из Новороссийска. Жил в Болгарии, затем в Югославии, некоторое время занимался оказанием помощи беженцам. Затем жил в Сараево, где работал на артиллерийском складе и был преподавателем кадетского корпуса, а с 1922 года возглавлял русскую колонию в этом городе. Был членом правления сараевского отделения Общества офицеров-артиллеристов в Югославии, членом Общества ревнителей военных знаний, секретарём парламентской группы. Мемуарист.
Умер 22 октября 1934 в Сараево.

42. Николай Николаевич Новосильцев, сын (31), родился в 1874 году..
Скорее всего умер во младенчестве.

43. Вера Николаевна Новосильцева, дочь (31), родилась 14 сентября 1875 года в сельце Карцеве Мещевского уезда Калужской губернии, крещена в церкви села Лугань.
Окончила Смольный институт в 1898 году
Вышла замуж за Дмитрия Николаевича Вергуна (1871-1951), профессора Санкт-Петербургского университета, корреспондента газеты "Новое время". Жила в Вене, работала в редакции журнала "Славянского века", преподавала русский язык, читала лекции по русской литературе. В 1907 году, вернулась в Россию. После революции муж уехал за границу, она с детьми осталась. Работала делопроизводителем в Гублескоме, преподавала иностранные языки в вечерней школе. В 1921 году смогла уехать в Прагу, встретилась с мужем и позднее они переехали в США.
Имела детей: Кирилла (1907-1945), Ксению и еще троих .
Умерла 4 октября 1962 года в Бриджпорте, штат Коннектикут.

44. Алексей Николаевич Новосильцев, сын (31) родился 26 мая 1878 года в сельце Карцеве Мещевского уезда Калужской губернии, крещен в церкви села Лугань..
На флотской службе: в 1898 году окончил Морской кадетский корпус с премией Нахимова. Посвятил себя гидрографии, сначала работая в составе Отдельной съемки Балтийского моря, а затем в Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана. В конце зимы 1900 г. мичман - участник и помощник начальника особой партии для исследования Печорского залива.
Описания этих командировок были им доложены в Императорском русском географическом обществе и написаны в «Известиях Общества» и «Записках по гидрографии» . Написал и издал статью «Большеземельская тундра и Ледовитый океан ».
За труды в Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана был награжден орденом св. Станислава 3-й степени.
В 1902 году А.Н. Новосильцов оставил гидрографическую службу и два года плавал на миноносцах в Средиземном море, затем служил в Либаве. Произведен в лейтенанты флота. В 1904 году, с началом русско-японской войны был назначен младшим флаг-офицером при командующем 2-й Тихоокеанской эскадры на броненосце "Князь Суворов". Погиб 14 мая 1905 года в сражении при Цусиме.
Был женат на Надежде Сергеевна Печковой, которая после его гибели вторично вышла замуж за Льва Васильевича Сергеевича (1876-?).

45. Мария Николаевна Новосильцева, дочь (31), родилась 18 мая 1880 года в сельце Карцеве Мещевского уезда Калужской губернии, крещена 20 мая в церкви села Лугань..
Окончила СПб Смольный институт в 1898 году и женские педагогические курсы при институте.
Вышла замуж за Николая Николаевича Рейнке (1879-1932), коллежского секретаря, заместителя прокурора в суде СПб, сына Николая Михайловича Рейнке (1849-1927) и его супруги Екатерины Юрьевны.
Проживали в Санкт-Петербурге по адресу ул. Преображенская д. 42
Имела детей: Марину (1906-?), Ирину (в замужестве Чуковскую) и Юрия (1908-?).
Умерла в 1956 году.

46. Татьяна Николаевна Новосильцева, дочь (31),
Окончила СПб Смольный институт в 1899 году и женские педагогические курсы при институте.
Вышла замуж за NN Якобсона.

7 поколение:

47. Мария Юрьевна Новосильцева, дочь (39),  родилась 17 мая 1882 года, крещена при церкви Императорской миссии в городе Карлсруэ, Германия, восприемниками были Александр Владимирович Новосильцев (дед по отцу), и кн. Мария Павловна Щербатова (бабка) .
Жила с родителями в Москве в "Щербатовском" доме на Большой Никитской или в имении Кочемирово, Темниковского уезда Тамбовской губернии. Вместе с матерью основала основала в имении кружевной промысел «Кадомский вениз».
С 14 мая 1906 года замужем за Николаем Николаевичем Авиновым (1881-1937) сыном генерала Николая Александровича Авинова и Александры Николаевны ур. Лукьянович, который служил в Земском комитете II Государственной Думы; автор работ по вопросам земского самоуправления в России, После февральской революции 1917 работал во Всероссийском Союзе городов.
Авиновы остались в СССР, в Москве, Николай Николаевич Авинов служил экономистом-статистиком (работал по договорам) в Политехническом музее и Главмаслопроме. 26 января 1937 года он был арестован, а 5 декабря того же года по приговору тройки при УНКВД при Московской области был расстрелян на Бутовском полигоне.
Мария Юрьевна Авинова была арестована 21 марта 1938 года, 21 сентября того же года по приговору тройки при УНКВД при Московской области приговорена к ссылке в Казахстан на 3 года. По возвращении в 1941 году проживала в деревне Зубцово Московской области. Во время войны оказалась на оккупированной немцами территории, и ей удалось перебраться в оккупированную немцами Францию, где жили ее родные и друзья. После освобождения Франции союзниками эмигрировала в США, где активно участвовала в жизни русской общины. Составитель альманаха «У золотых ворот», издававшегося в 1957 году литературно-художественным кружком в Сан-Франциско.
В 1968 году вместе с Павлом Чавчавадзе издала книгу воспоминаний на английском языке «Pilgrimage from Hell (Паломничество из ада)». Детей не имела. Умерла 23 января 1975 года в Нью-Йорке.

48. Екатерина Юрьевна Новосильцева, дочь (39), родилась 28 августа 1883 года крещена в церкви Покрова Пресвятой Богородицы Тамбовской губернии Темниковского уезда села Кочемирова восприемниками были кн. Александр Александрович Щербатов (дед) и Екатерина Владимировна Новосильцева.
Жила с родителями в Москве в "Щербатовском" доме на Большой Никитской или в имении Кочемирово, Темниковского уезда Тамбовской губернии.
С 1902 года замужем за Игорем Платоновичем Демидовым (1873-1946), сыном действительного статского советника Платона Александровича Демидова (1840—1892) и Ольги Владимировны Даль.
После свадьбы супруги поселились в Темникове. И.П. Демидов был Почетным мировым судьей (1902-1906), предводителем дворянства и председателем земской управы (1906-1910) Темниковского уезда Тамбовской губернии. Участник Земского движения, член ЦК Партии Народной свободы (кадеты). В 1912-1917 депутат 4 Государственной Думы от Тамбовской губернии. После начала 1 Мировой войны, участвовал в создании Всероссийского земского союза помощи больным и раненным воинам. Организовал передовой санитарный отряд, во главе которого стояла Екатерина Юрьевна. Кроме этого она была помощницей попечительницы Софийско-Ермоловской школы Дамского попечительства о бедных в Москве.
После 1917 года Игорь Демидов был членом антибольшевистской организации Национальный центр, до 1919 года руководил работой его отделения в Киеве. Затем Демидовы эмигрировали во Францию. Игорь Платонович с апреля 1921 года — сотрудник, а с марта 1924 года — член редакции и помощник редактора эмигрантской газеты «Последние новости». Екатерина Юрьевна открыла ателье мод, приносившее неплохой доход.
Она имела двух сыновей : Юрия (1903-1963) и Игоря (1905-1992)
Умерла 16 ноября 1931 года, в Париже, похоронена вместе с мужем на кладбище Батиньоль.

49. Александр Юрьевич Новосильцев, сын (39), родился 28 июля 1884 года крещен в церкви Покрова Пресвятой Богородицы Тамбовской губернии Темниковского уезда села Кочемирова, восприемниками были Василий Михайлович Петрово-Соловово и Варвара Александровна Новосильцева.
Жил с родителями в Москве в "Щербатовском" доме на Большой Никитской или в имении Кочемирово, Темниковского уезда Тамбовской губернии.
Член Темниковской уездной земской управы с 1910-1912 Гласный уездного земского собрания в 1912-1914 гг. Занимался коневодством, имел "Рысистый завод" в Курской губернии, Льговского уезда, при селах Богоявленское и Быки. С 1913 года член Московского купеческого собрания.
C 5 февраля 1916 года заведующий особым отделом при 9-том отделении Московской городской управы для обслуживания военно-санитарного городского автомобильного хозяйства.
Женат на Александре (Шуре) Христофоровне Христофоровой, цыганке, известной в Москае исполнительнице цыганских романсов.
После большевисткого переворота 1917 года, Александр Юрьевич с женой и родителями выехали из Москвы на Кавказ. Умер от тифа в 1918 году, а его жена вернулась в Москву, год ее смерти установить не удалось.

50. Юрий Юрьевич Новосильцев (1887-1921), сын (39), родился 24 марта 1887 года крещен в Москве в церкви св.Георгия, воспримениками были кн. Сергей Александрович Щербатов (брат матери) и Софья Владимировна Энгельгардт (Новосильцева).
Жил с родителями в Москве в "Щербатовском" доме на Большой Никитской или в имении Кочемирово, Темниковского уезда Тамбовской губернии.
14.02.1910 года в Москве, в церкви Ирины великомученицы при главном архиве Министерства Иностранных дел был обвенчан на Любови Дмитриевне, ур. Свербеевой (1879-1958 дочери курляндского губернатора Дмитрия Дмитриевича Свербеев и Елены Федоровны Сухотиной, в 1 браке была за лейтенантом Алексеем Федоровичем Даниловым).
с 1914 гласный Тамбовского губернского собрания от Темниковского уезда. Почетный мировой судья города Темникова, гласный Темниковского уездного Земского собрания. С 1916 года член Губернского по военному налогу присутствия
После большевисткого переворота неоднократно арестовывался по обвинению в контрреволюционной деятельности. Умер в тамбовской тюрьме в 1921 году
Любовь Дмитриевна Новосильцева была в 1924 году арестована по обвинению в контрреволюционной деятельности. Позже она вступила в третий брак с Андреем Николаевичем Ильиным (ум.1928).

51. София Юрьевна Новосильцева (1889-1975), дочь (39), родилась 2 сентября 1889 года, крещена в церкви Покрова Пресвятой Богородицы Тамбовской губернии Темниковского уезда села Кочемирова, восприемниками были кн. Евгений Николаевич Трубецкой и Софья Александровна Петрово-Соловово.
Жила с родителями в Москве в "Щербатовском" доме на Большой Никитской или в имении Кочемирово, Темниковского уезда Тамбовской губернии.
В Первую Мировую войну медсестра 1 Летучего отряда имени членов Государственной Думы. Эмигрировала в Германию.
Замужем за Аркадием Григорьевичем Щербаковым (?-1967), студентом юрфака Московского университета, затем участник Первой Мировой войны служил вольноопределящимся на Рижском фронте в 44 артбригаде. В Белой армии, участник 1 и 2 Кубанских походов. Во ВСЮР во 2-й артиллерийской бригаде; 30 до сен. 1919 подпоручик, с 30 сен. 1919 поручик и затем штабс-капитан. Эмигрировал в Галлиполи, затем в Болгарию, Германию, затем во Францию. Участвовал в работе РОВС. Умер 17 января 1967 года в Друэ.
Софья Юрьевна Щербакова и ее мать Мария Александровна Новосильцева выехали из Советской России в Германию (где встретилась с мужем) с помощью двоюродного брата князя Сергея Евгеньевича Трубецкого в 1922 году на так называемом "философском пароходе". Она умерла 30 мая 1975 года во Франции, похоронена на кладбище Drou pres d’Epernon.

52. Ирина Леонидовна Новосильцева, дочь (41), родилась в 1903 году в Калуге.
Умерла в 1920 году в Новороссийске перед эмиграцией семьи.

53. Игорь Леонидович Новосильцев, сын (41), родился 12 августа 1905 года в Калуге.
В 1920 году вместе с родителями эмигрировал в Югославию. В 1925 году оконч. Русский кадетский корпус в Сараево. Затем переехал в Чехословакию, где шесть семестров учился в Лесном институте. Слушатель Русского народного университета в Праге. Играл в русском театре и служил в коммерческих фирмах.
Во время Второй мировой войны жил в Германии, где работал на радиостанции в Берлине («Винета»), вещавший на СССР. В 1943 познакомился с генералом. А.А. Власовым, поддерживал его мероприятия в среде русской эмиграции. По личной рекомендации ген. Власова в дек. 1944 стал начальником отдела культуры и искусства Главного управления пропаганды КОНР.
После окончания Второй мировой войны выехал в Италию, где был представителем Синода РПЦЗ, оказывавшим помощь бывшим советским гражданам в спасении от принудительных выдач в СССР. В 1962 году переехал в США , преподавал русский язык в школе ВВС при Сиракузском университете. Автор статей по истории власовского движения и РОА. Основатель и главный деятель общества «Сеятель» (Russian Farm Supply Fund, Inc.) после 1991 содействовавшего возрождению сельского хоз-ва в России при помощи отправки семян и сельскохозяйственного оборудования. Неоднократно посещал Россию в 1990-е годы.
Был женат дважды, 1 -м браком 7 ноября 1926 года в Праге на Нине Александровне Брянцевой (1906-1933), 2-м браком на Ксении Михайловне Абамеликовой (1916-1998), дочери штабс-капитана Михаила Васильевича Абамеликова (1893-1979).
Умер 15 октября 2002, в Спринг Валей, шт. Нью-Йорк, похоронен на кладбище монастыря Ново-Дивеево (шт. Нью-Йорк) .

54. Олег Леонидович Новосильцев (1907-2002), сын (41) родился 6 апреля 1907 года в Калуге.
В 1920 году вместе с родителями эмигрировал в Югославию. В 1927 году оконч. Русский кадетский корпус в Сараево, затем — Высшую техническую школу в Праге. Работал инженером-архитектором. После 1945 жил в Венесуэле, откуда в конце 50-х гг. эмигрировал в США. Работал в Нью-Йорке в крупных архитектурных фирмах над проверкой и координацией планов, архитектурно-строительных, электромеханических и др. Вместе с женой-художником создал в Оксфорде русский дом «Олтан» (сокращ. от имён Олег и Таня), на перестройку и художественное оформление которого резьбой и росписью стен в русском стиле ушло 30 лет. Состоял членом Объединения кадетов Российских кадетских корпусов за рубежом.
Был женат дважды, 1 -м браком в Праге на NNN , 2-м браком на Татьяне Николаевне N.
Умер 13 июля 2002, в Оксфорде, шт. Коннектикут, похоронен на кладбище монастыря Ново-Дивеево (шт. Нью-Йорк) .

55. Вера Леонидовна Новосильцева дочь (41), родилась 28 сентября 1908 в Калуге.
С семьей эмигрировала в Югославию. Окончила курсы Мариинского Донского института в Белой Церкви. Училась на историко-филологическом факультете Карлова университета в Праге. Затем жила в Париже, зарабатывала на жизнь торговлей картинами и как эксперт по живописи.
Замужем за офицером Юрием Апполоновичем Черемчанским (1892-1975), служил в лейб-гвардии Казачем полку, участник Белого движения, эмигрант.
Имела дочь Марию (1934-?), в замужестве Челищеву.
Умерла в 1998 году.

56. Ольга Леонидовна Новосильцева, дочь (41).
год рождения и смерти неизвестен.

57. Алексей Алексеевич Новосильцев, сын (44), родился 30 июля 1902 года в Санкт-Петербурге.


8 поколение:

58. Любовь Юрьевна Новосильцева, дочь (46), родилась в 1912 году.
По непроверенным данным в 1933 года вышла замуж за Сергея Сергеевича Битюкова.
Арестована в 1938 году по обвинению в контреволюционной деятельности, получила 5 лет лагерей. О ней писал О. Волков в книге воспоминаний "Погружение во тьму". Умерла 14 декабря 1943 году в Ухто-Ижемском лагере.

59. Леонид Игоревич Новосильцев, сын (53), родился в 1941 году.
Жил в США, затем переехал в Эквадор. В 2010 году был жив.

60. Олег Игоревич Новосильцев, сын (53), родился в 1947 году.

61. Наталья Олеговна Новосильцева, дочь (54), родилась в 1944 году.

62. Ирина Олеговна Новосильцева, дочь (54), родилась в 1945 году.

Род дворян Новосильцовых, согласно официальной легенде, оформившейся к концу XVII века, происходит от некоего Шеля, выехавшего в 1375 г. из Швеции в Польшу, а оттуда в Москву к великому князю Дмитрию Донскому и принявшему православие с имением Георгия (Юрия). Наиболее ранний официальный сборник родословных, составленный при Иване Грозном и известный как "Государев родословец", не упоминает про выезд из Швеции, а родоначальника Новосильцовых называет "Юрий Шалай" (т.е. "шалый" - шальной). В некоторых других редакциях родословных книг упоминается выезд Новосильцовых "из немец", что чаще всего является просто идиоматическим оборотом, отражающим тогдашнюю убежденность в иностранном происхождении русского дворянства и коррелирующим с иностранным происхождением правящей династии Рюриковичей. Впрочем, абсолютно отвергать версию об иностранном происхождении рода нельзя, но выезд, если он и был, следует отнести к более раннему периоду, поскольку значащийся в родословии сыном Юрия Шалая (Шеля) Яков Новосилец упоминается в летописи уже в 1374 г. как окольничий князя серпуховского Владимира Андреевича Храброго (двоюродного брата Дмитрия Донского). Согласно другим родословным легендам, у Юрия Шеля были еще сыновья Петр Шепель и Нестер - от первого пошел род Шепелевых, от второго - Нестеровых. В конце XVII века представителями других дворянских родов легенда про Юрия Шеля была дополнена. Согласно этой позднейшей версии, в 1375 г. из Швеции прибыл "муж честен" Облагиня с детьми Марком и Юрием Шелем. Марка Облагинича считали своим родоначальником дворяне Клементьевы, Чепчуговы, Богдановы, Захарьины , Глебовы, Яковлевы, Ададуровы и Ладыженские.
Сын Якова Новосильца Иван Новосильцов, внук Василий Иванович по прозвищу Китай и правнук Дмитрий Васильевич Китаев заседали в Боярской думе великих московских князей Василия Темного, Ивана III и Василия III, участвовали в походах в качестве воевод, были наместниками крупнейших городов, вели дипломатические переговоры. Так, в апреле 1475 г. боярин В.И.Китай ездил с дипломатической миссией в Литву, в 1477 г. был наместником в Торжке, а в 1478 г. был оставлен наместником в Новгороде, где находился, по-видимому, до конца 1480 г. Окольничий Дмитрий Васильевич Китаев в 1494 и 1511 гг. присутствовал на приеме литовских послов, около 1500 г. описывал земли Вотской пятины Великого Новгорода, а в 1513-14 гг. участвовал в Смоленских походах. Во время неудачной битвы под Оршей (1514) он был взят в плен и, вероятно, умер в Польше.
Его дочь Марфа была женой князя Федора Скопина-Шуйского и бабушкой знаменитого полководца времен Смуты Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.
В XVII веке Новосильцовы не выделяются из среды московского дворянства. При Петре I Василий Яковлевич Новосильцев становится президентом Мануфактур-коллегии, а при Анне Иоанновне -Коммерц-коллегии, проходил по делу Волынского.
Самым знаменитым представителем рода был ближайший сподвижник Императора Александра I, член Негласного комитета Николай Николаевич Новосильцев , при Николае I ставший Председателем Государственного Совета и Комитета Министров и получивший в 1832 году графский титул. Однако детей он не имел и был единственным , кто носил этот титул.
(по статье Б.Н.Морозова в журнале "Летопись ИРО"№1 1993 г.)
Разные ветви рода Новосильцевых были вписаны в родословные книги Московской, Тамбовской, Владимирской, Тверской, Саратовской, Тульской и Калужской губерний.
Род Новосильцевых существует до сих пор, по крайней мере, в лице потомков депутата Государственной Думы Леонида Николаевича Новосильцева (1872-1934). Роспись рода Новосильцевых не была бы полной без того, что бы показать ее истоки и соединить в единое целое, все что я опубликовал о них ранее. В дальнейшем хочу описать род более подробно, а сейчас костяк:


1 поколение

001 Облагиня
2 поколение
002.Марк Облагинич сын 001
003.Юрий Облагинич Шель сын 001
3 поколение
004. Яков Юрьевич Новосилец сын 003
4 поколение
005. Василий Яковлевич Новосильцев сын 004
006. Иван Яковлевич Новосильцев сын 004
007. Семен Яковлевич Новосильцев сын 004
008. Антон Яковлевич Новосильцев сын 004
009. Григорий Яковлевич Новосильцев сын 004
5 поколение
010. Василий Васильевич Новосильцев сын 005
011. Василий Иванович Китай Новосильцев сын 006
012. Михаил Иванович Черт Новосильцев сын 006
013. Фома Семенович Новосильцев сын 007
014. Алексей Семенович Новосильцев сын 007
015. Федор Антонович Хилин Новосильцев сын 008
016. Григорий Антонович Лунь Новосильцев сын 008
017. Иван Григорьевич Новосильцев сын 009
018. Федор Григорьевич Дутко Новосильцев сын 009
019. Семен Григорьевич Новосильцев сын 009
6 поколение
020. Василий Васильевич Каур Новосильцев сын 010
021. Дмитрий Васильевич Новосильцев сын 011
022. Иван Михайлович Новосильцев сын 012
023. Семен Михайлович Новосильцев сын 012
024. Иван Фомич Новосильцев сын 013
025. Василий Алексеевич Новосильцев сын 014
026. Богдан Алексеевич Новосильцев сын 014
027. Станище Алексеевич Новосильцев сын 014
028. Андрей Алексеевич Новосильцев сын 014
029. Федор Алексеевич Новосильцев сын 014
030. Василий Федорович Новосильцев сын 015
031. Борис Федорович Новосильцев сын 015
032. Иван Федорович Новосильцев сын 015 +Евдокия
033. Михаил Федорович Новосильцев сын 015 + Ксения Федоровна Бороздина
034. Иван Григорьевич Шелай Новосильцев сын 016
035. Семен Чудин Григорьевич Новосильцев сын 016
036. Федор Иванович Балумат Новосильцев сын 017
037. Лев Иванович Новосильцев сын 017
038. Александр Иванович Новосильцев сын 017
039. Петр Федорович Новосильцев сын 018
040. Степан Федорович Новосильцев сын 018
041. Григорий Федорович Новосильцев сын 018
042. Захар Федорович Новосильцев сын 018
7 поколение
043. Юрий Васильевич Новосильцев сын 020
044. Иван Васильевич Новосильцев сын 020
045. Нечай Иванович Новосильцев сын 022
046. Михаил Семенович Чортов Новосильцев сын 023
047. Филафей Васильевич Новосильцев сын 025
048. Петр Угрим Васильевич Новосильцев сын 025
049. Агафон Васильевич Новосильцев сын 030
050. Хотин Васильевич Новосильцев сын 30
051. Александр Борисович Новосильцев 0сын 31
052. Парфений Борисович Новосильцев 0сын 31
053. Зиновий Иванович Новосильцев сын 032
054. Василий Михайлович Новосильцев сын 033
055. Федор Иванович Новосильцев сын 034
056. Антон Иванович Новосильцев сын 034
057. Степан Иванович Новосильцев сын 034
058. Александр Семенович Новосильцев сын 035
059. Иван Меньшик Семенович Новосильцев сын 035
060. Яков Александрович Новосильцев сын 038
061. Степан Александрович Новосильцев сын 038
062. Иван Салтык Петрович Новосильцев сын 039
063. Елизарий Петрович Новосильцев сын 039
064. Петр Петрович Новосильцев сын 039
065. Елизарий Степанович Новосильцев сын 040
066. Василий Степанович Новосильцев сын 040
067. Угрим Степанович Новосильцев сын 040
068. Михаил Григорьевич Новосильцев сын 041
069. Данила Захарович Новосильцев сын 042
070. Михаил Захарович Новосильцев сын 042
071. Жакула Захарович Новосильцев сын 042
072. Василий Захарович Новосильцев сын 042
073. Лука Захарович Новосильцев (ум 1594) сын 042.
8 поколение
074. Игнатий Иванович Новосильцев сын 044
075. Петр Иванович Новосильцев сын 044.
076. Григорий Иванович Новосильцев сын 044
077. Федор Михайлович Новосильцев сын 046
078. Дмитрий Иванович Новосильцев сын 047.
079. Борис Иванович Новосильцев сын 058.
080. Елизарий Александрович Новосильцев сын 058
081. Василий Александрович Новосильцев сын 058
082. Петр Иванович Новосильцев сын 059
083. Василий Иванович Новосильцев сын 059.
084. Иван Терка Яковлевич Новосильцев сын 060.
085. Ратман Яковлевич Новосильцев сын 060.
086. Игнатий Иванович Новосильцев сын 062.
087. Семен Иванович Новосильцев сын 062.
088. Петр Иванович Новосильцев сын 062.
089. Елизарий Петрович Новосильцев сын 064.
090. Никита Елизарович Новосильцев сын 065.
091. Андрей Елизарович Новосильцев сын 065.
092. Угрим Васильевич Новосильцев сын 066.
093. Григорий Васильевич Новосильцев сын 066.
094. Гаврила Даниловвич Новосильцев сын 069.
9 поколение
095. Михаил Игнатьевич Новосильцев сын 074.
096. Иван Федорович Новосильцев сын 077.
097. Трофим Федорович Новосильцев сын 077.
098. Захарий Петрович Новосильцев сын 082.
099. Севериан Васильевич Новосильцев сын 083.
100. Игнатий Иванович Новосильцев сын 084.
101. Степан Гаврилович Новосильцев сын 094.
10. поколение
102. Иван Михайлович Новосильцев (1602-1658) сын 095.
103. Владимир Михайлович Новосильцев сын 095.
104. Степан Иванович Новосильцев сын 096.
105. Иван Иванович Новосильцев сын 096.
106. Дементий Иванович Новосильцев сын 096.
107. Яков Захарьевич Новосильцев сын 098.  - он и его потомки были представлены здесь
108. Тимофей Игнатьевич Новосильцев сын 100.
109. Петр Игнатьевич Новосильцев сын 100.
110. Андрей Игнатьевич Новосильцев сын 100.
11 поколение
111. Григорий Владимирович Новосильцев сын 103.
112. Василий Иванович Новосильцев сын 105  - он и его потомки были представлены здесь
113. Прокофий Иванович Новосильцев (1672- п1722) сын 105.
114. Устин Иванович Новосильцев сын 105. - он и его потомки были представлены здесь
115. Семен Иванович Новосильцев сын 105.
116. Иван Андреевич Новосильцев сын 110.
117. Борис Андреевич Новосильцев сын 110.
118. Петр Андреевич Новосильцев сын 110.
12 поколение
119. Яков Григорьевич Новосильцев сын 111.
120. Иван Прокофиевич Новосильцев сын 113.
121. Алексей Прокофиевич Новосильцев сын 113.
122. Павел Прокофиевич Новосильцев сын 113.
123. Тимофей Борисович Новосильцев сын 123.
124. Григорий Петрович Новосильцев сын  124.
125. Михаил Петрович Новосильцев сын 124.
Родословная Новосильцевых. Истоки. - baronet65 — ЖЖ (livejournal.com)

В очень интересных воспоминаниях князя Сергея Евгеньевича Трубецкого (1890-1949) "Минувшее" содержится описание бала в доме Юрия Александровича Новосильцева в Москве начала 20 века. Мать князя - княгиня Вера Александровна Трубецкая (урожденная княжна Щербатова) была родной сестрой Марии Алексанровны Новосильцевой, а их отец князь Александр Алексеевич Щербатов был московским городским головой. После его смерти в  1902 году, так называемый "Щербатовский дом" (Б.Никитская дом 54) перешел по наследству к Новосильцевым.

О Ю.А.Новосильцеве подробнее можно прочитать здесь:

  "В мое время старая светская Москва уже сильно клонилась к упадку. Та светская жизнь, которая когда-то била в ней ключом, почти совсем замерла или переходила в купеческие салоны. Настоящий «Большой Свет» постепенно делался в России монополией Петербурга; московские семьи начали вывозить там своих дочерей. Но и светский Петербург, ввиду крайней Несветскости Двора при последнем царствовании, тоже переживал заметный упадок.

Если нельзя сравнивать пышность тех многих вечеров и немногих больших балов, на которых я присутствовал, с теми — прошлыми,— о которых я только слышал от старшего поколения, то все же и то, что я видел, кажется теперь какой-то сказкой.

Помню, например, большой бал у Новосильцевых в Щербатовском доме... Каждый бал имел, разумеется, свою индивидуальность, но они были все же похожи друг на друга.

Перед подъездом через тротуар разостлана широкая красная ковровая дорожка. Около подъезда специальный наряд полиции руководит движением подъезжающих экипажей и не дает сталпливаться глазеющим прохожим.

У подъезда — швейцар Василий (еще с дедушкиных времен), в темно-синей тяжелой ливрее до пят, в синей же фуражке с особым «швейцарским» золотым галуном и широчайшей «швейцарской» же желтой перевязью через плечо, надеваемой только в парадных случаях. Рядом с ним — лакей, помогающий вылезать из карет и саней.

Раздевшись внизу, гости поднимаются наверх по покрытой ковром каменной лестнице, убранной цветами и зелеными растениями. На верху лестницы гостей встречает хозяин дома, дядя Юрий Новосильцев.

Щербатовский дом был очень приспособлен к большим приемам и очень выигрывал при полном освещении.

В очень большой «розовой гостиной» гостей встречала хозяйка, тетя Машенька Новосильцева, самая любимая из моих тетей. Ее милое лицо, при импозантной фигуре, сияло столь свойственной ей приветливой улыбкой. Дядя Сережа Щербатов остроумно заметил, что в таких случаях тетя Машенька напоминала огромную люстру, дающую все больше и больше света, с каждым щелканьем электрического выключателя... Действительно, ее приветливая улыбка при появлении особо близких ее сердцу людей становилась все более и более сияющей.

Постепенно огромная гостиная и несколько «кабинетов» (то есть, но существу, других гостиных) наполнялись нарядной толпой гостей. Дамы в платьях декольте, с длинными (гораздо выше локтя) белыми лайковыми перчатками на руках. Кавалеры — во фраках и шитых золотом студенческих и лицейских мундирах. К сожалению — почти полное отсутствие военных мундиров: только изредка мелькнет па московском балу форма заезжего из Петербурга лейб-гусара или кавалергарда...

Все мужчины, носящие оружие — в том числе студенты с их шпагами — здороваются с хозяевами при оружии, но хозяин потом должен предложить им его снять, чтобы принимать участие в танцах. При этом воспоминании в ушах моих так и раздается голос князя Владимира Михайловича Голицына, с классической «грансеньеристостью» обращавшегося ко мне на своих приемах: «Разоружитесь, молодой князь, прошу вас!»

Огромная двухсветная щербатовская зала (самая большая частная зала в Москве) залита огнями и украшена зеленью.

Раздались звуки оркестра, и первая пара в вальсе закружилась по зале. Это — открытие бала. Открывает его (с той дамой, для которой дается бал, обычно—дочерью хозяев дома) или хозяин, или—чаще—дирижер бала. Этот бал, помню, открыл дядя Юрий со своей дочерью Соней. Дядя Юрий протанцевал всего несколько тактов вальса «a deux temps», который уже не танцевали в мое время; дальше Соня пошла уже с дирижером бала.

К первой парс присоединяются другие... И скоро вся зала наполняется танцующими.

Принимающие участие в танцах дамы (в мое время в Москве это были почти исключительно девицы, редко — замужние дамы) сидят на обитых голубым шелком белых точеных стульях вдоль стен. Кавалеры приходят приглашать их на танец и после танца, поблагодарив, отводят на место.

Здороваясь, кавалер обязательно снимает перчатку с правой руки; только дама не снимает перчатки, подавая руку. Танцевать кавалер, как и дама, непременно должен в перчатках.

После первого вальса, с которого всегда начинался бал в мое время, в Москве танцевали и другие танцы: венгерку, краковяк, падепатинер, падеспань, падекатр. Я говорю «в Москве», так как в Петербурге из мелких танцев танцевали в это, время исключительно вальс. «Старушка-Москва» вызывала улыбки петербуржцев за свою «трогательную консервативность», или «провинциальную отсталость».

Я лично был рад этой «отсталости», так как почти не мог танцевать вальса: у меня немедленно начинала кружиться голова.

Вслед за мелкими танцами шла 1-я кадриль, потом опять мелкие танцы, 2-я кадриль, мелкие танцы и 3-я кадриль. Иногда после 3-й кадрили и мелких танцев была мазурка (когда бывала 4-я кадриль, мазурка была после нее).

На ужин кавалеры вели своих дам, приглашенных на мазурку. Поэтому мазурка, как и котильон, являлись наиболее «важными» приглашениями на балу.

Если приглашения на мелкие танцы делались всегда на самом балу, то на кадрили, мазурку и котильон обычно приглашали задолго. И у дам и у кавалеров были специальные записи танцев. У «имеющей успех» дамы было почти безнадежно просить какую-нибудь кадриль, а тем более мазурку или котильон, на самом балу: все было разобрано заранее.

Кавалеру надо было не только пригласить даму, но и сговориться с подходящими визави. Особенно это было важно для мазурки и отчасти — котильона. Тут можно было танцевать больше или меньше и, соответственно, больше или меньше сидеть и разговаривать со своей дат мой. Поэтому важно было найти одинаково настроенных визави. Заранее сговаривались и о совместном ужине.

Ужинали на вечерах и балах за небольшими столами, которые расставлялись и потом уносились. За каждым столом ужинало несколько пар и стремились собраться «своей компанией».

За ужинами не подавали раньше дамам, а потом кавалерам, как теперь это принято. Кавалеры обычно накладывали с подаваемого им лакеем блюда на тарелки своих дам, таким образом лакеям подавать дамам вообще почти не приходилось. Надо признаться, что этот обычай был более галантен, чем удобен, как для кавалеров, так и для дам.                    

Я забыл упомянуть, что на каждом вечере или балу был буфет с разными яствами, прохладительными напитками, шампанским и крюшоном. Обязанность кавалеров была следить, чтобы у их дам было все, чего они хотят, и угощать их.

Новосильпевские балы были известны обилием цветов, в частности их было много на столах за ужином.

После ужина бывал котильон. К котильону в залу вносили короба с цветами (их обычно выписывали из Ниццы). На более скромных вечерах цветов не было, или почти не было.                    

Кавалеры разбирали букеты и подносили их своей даме и тем дамам, которых приглашали на танцы.

Дирижер бала и его помощники на шпагах вносили множество перевязей из разноцветных лент, а также узкие и короткие ленточки разных цветов с бубенчиками на концах.                           

Кавалеры разбирали и то и другое и подносили ленты дамам. Те надевали перевязи через плечо (одну на другую), а кавалеры перевязывали ленточки с бубенцами вокруг их рук (по перчаткам) — от локтя до кисти. Таких лент у дам набиралось за котильон очень много.

Дамам в это время разносили, для раздачи кавалерам, бутоньерки с цветами, разные мелкие вещицы и разноцветные бантики на булавках. Этими бантиками дамы украшали грудь кавалеров. После бала вся грудь мундира бывала покрыта такими бантиками.

Приблизительно то же было на всех балах и вечерах, но количество и качество цветов, лент (всегда шелковых), разных безделушек—конечно варьировалось» Балы требовали большей широты и размаха, вечера были скромнее. Вместо оркестра на вечерах бывали «таперы»; веселья от этого было не меньше. Конечно, обстановка больших балов была красивее.

Кончался бал всегда полонезом. Все, парами, проходили мимо хозяев и нетанцующих гостей, главным образом матерей, вывозящих своих дочерей. Эти матери сидели по стене залы, где они не мешали танцующим, или следили за танцами из гостиных. Они образовывали так называемый «иконостас». Во время полонеза каждая пара, проходя мимо хозяев, кланялась им... хозяева, в свою очередь, благодарили...

Веселый и довольный, я возвращался домой. Балы и вечера не успели мне надоесть; они прекратились для меня с отъездом из Москвы.

Светская жизнь, которую я видел и в которой участвовал, сравнительно мало разнится от того, что было в эпоху моих родителей и даже раньше. Только тогда размах был шире. Бал, описанный в «Анне Карениной», кажется мне — современным балом.

Отношения между светской молодежью казались нам простыми и действительно таковыми и были. Но какими «чопорными» кажутся наши тогдашние отношения современной молодежи! Никому из нас и на ум не приходило звать, особенно в лицо, наших дам уменьшительными именами. Я, как и все, называл моих бальных, восемнадцати-дегвятнадцатилетних дам (кроме родственниц, конечно) — «княжна», «графиня» или по имени и отчеству, если они не имели титула, «Ольга Александровна», «Вера Петровна» и т. п. Они все называли меня «князем». Никакой «чопорности» в этом не было.

Никак не могу сказать, чтобы нам было менее весело, чем современной танцующей молодежи. Возможно даже, что мы веселились больше, судя по моим, правда немногочисленным, наблюдениям за современными танцами.

В общем, у молодежи есть счастливая и неискоренимая потребность и возможность веселья, для которого нужен только повод. Меняются лишь формы проявления этого веселья."

Свадебное фото Новосильцевых 1881 года. 

12 июля 1881 года в церкви св. Георгия на Малой Никитской ул. в Москве коллежский секретарь Юрий Александрович Новосильцев (1853-1920), сын Александра Владимировича Новосильцева и Елизаветы Матвеевны Муромцевой обвенчался с княжной Марией Александровной Щербатовой (1859-1930), дочерью князя Александра Алексеевича Щербатова, действительного статского советника и московского городского головы. Именно тогда, в знаменитом Щербатовском доме (Москва, ул. Большая Никитская д.52) и было сделано это фото.
По воспоминаниям В.И. Вернадского, Новосильцев был репетитором в доме Щербатовых и так познакомился со своей будущей женой.

Юрий Александрович Новосильцев

Из дворян Тульской и Московской губерний. Родился 11 (23) августа 1853 года в имении Себино Епифанского уезда Тульской губернии. Православный.

Родители: Александр Владимирович Новосильцев (1822-1884) и его супруга Елизавета Матвеевна, ур. Муромцева.

Сестра: Евдокия (1849-1941), в замужестве Регекампф.

Супруга: c 1881 г. княжна Мария Александровна Щербатова (1859—1930).

Дети: Мария  (1882—1975), в замужестве Авинова, Екатерина (1883—1931), в замужестве Демидова, Александр (1884—1918), Юрий (1887—1921), Софья  (1889—1975), в замужестве Щербакова.

Образование:

юридический факультет Московского университета.

Послужной список:

кандидат на судебные должности при Прокуроре Московского окружного суда  (1874-1876).

в отставке (1876-1877).

чиновник канцелярии Московского губернатора,  (1877).

Во время русско-турецкой войны состоял в распоряжении главного уполномоченного общества попечения о раненых и больных воинах кн. Черкасского (1877-1878).

в отставке (1878-1883).

Почетный мировой судья Темниковского судебного округа (1883-1917).

Председатель Темниковского Съезда Мировых судей (1883-?)

Темниковский уездный предводитель дворянства (1886-1906).

Чинопроизводство:

коллежский секретарь (1874), статский советник (1898), действительный статский советник (1901).

Награды:

Орден св. Владимира 4 ст (1876),  Орден св. Станислава 2 ст. (1890), св. Анны 3 ст. (1893), св. Владимира 3 ст. (1897).

Интересные факты:

Участник земского движения, был в числе депутации от земства и городов , которую принял 6 июня 1905 г. император Николай II. Один из основателей Партии народной свободы (кадетской), в его доме в Москве проходили собрания кадетской партии.

Умер от рака в 1920 г. в городе Сочи.


Евдокия Александровна фон Регекампф (Новосильцева).

Евдокия Александровна фон Регекампф, урожденная  Новосильцев (1849-1941), дочь коллежского секретаря Александра Владимировича Новосильцева, и его супруги Елизаветы Матвеевны Муромцевой. Супруга действительного статского советника Николая Густавовича фон Регекампфа.

В росписи рода Новосильцевых под номером 37 находится здесь:

Интересная информация о ней — https://magazines.gorky.media/october/2016/11/evgeniya-tur-v-vospominaniyah-evdokii-aleksandrovny-novosilczovoj.html


Портрет Варвары (1818-1831), Марии (1820-?) и Василия (1822-1892), детей Александра Васильевича и Прасковьи Александровны Новосильцевых, работы А. Лагрене. ок1830 г.

Государственный Русский музей. СПб