— Отчего это ваши соотечественники, — говорил мне на днях
старик-француз, бывавший в России и хорошо понимающий по-русски,
— отчего это ваши соотечественники так склонны к самовосхвалению,
к хвастовству, к тому, что так хорошо называется у вас — ах, как
богат, как великолепен ваш язык — бахвальством? Не то, чтобы к
индивидуальному бахвальству, этого я не замечал, а к собирательному,
коллективному, к такому, которое говорит не «я»,
«мое», а «мы», «наше». На поверку
это ведь сводится к тому же самому: «я» — составная
часть этого «мы», «мое» — составная часть
этого «наше». Если я скажу: «мы лучше всех», то
ведь я тем самым сказал: «я лучше всех», — если не
всех, кто внутри этого «мы», то всех, кто за пределами его,
а их ведь очень много. Вот я читаю ваши газеты, а там на все лады и
повторяют это самое: мы лучше всех.
Тут я прервал его: да полноте, разве это мы одни? Ведь и ваши
соотечественники любят прихвастнуть — индивидуально и
коллективно, всячески.
— Да, да, — сказал он, — я знаю. Классик один ваш еще полтораста лет назад молвил про нас:
Французик из Бордо, надсаживая грудь...
и в надсаживамьи этом ощущал он наверно какой-то оттенок тщеславия. Что
и говорить, тщеславия у нас много и теперь. Но к прямому бахвальству,
да и коллективному как раз, приводит оно редко. Где же вы видите в
наших газетах, через каждые три строки, выражения вроде: «наше
мудрое правительство», «под заботливым руководством нашей
мудрой партии» (причем пишет это член партии, очевидно и сам себя
причисляя к мудрецам), «наша первая в мире литература»,
«наша самая передовая наука», «наша великая
социалистическая культура», не говоря уже об эпитетах,
пристегиваемых к словам «народ», «страна»,
«родина», и о фразах, произносимых — так и
чувствуется — именно «надсаживая грудь»: «нас
не напугаешь», «нас не проведешь», «мы
победим», «мы опередим».
— Постойте, — остановил я его. Значит, это вы тамошнюю
печать имеете в виду, казенную (другой у них и нет); так бы и сказали,
но если и о ней говорить, что ж, это ведь просто, с одной стороны,
патриотизм, и нельзя же людей бранить за то, что они — патриоты;
с другой, неотесанность, дурные манеры; а с третьей, как бы это
назвать... Ну, скажем, партийная дисциплина.
— Странная дисциплина! У нас и в армии такой дисциплины нет,
чтобы все хором должны были восхвалять что бы то ни было. А патриотизм,
это любовь к родине, а не растваливанье ее на всех углах. Родина, это
мать. Я люблю ее, как мать. Но ведь никому и в голову не придет писать
в газетах: моя мать лучше всех матерей, она всех умней, всех красивей,
и тому подобное. Да и знаю я очень хорошо, что у матери моей тоже могут
быть недостатки. Не потому я люблю ее, что у нее их нет. Конечно, моя
мать одно, а наша общая другое, но это не значит, что мы сообща должны
ее превозносить, как будто без этого и любить ее не станем. Что же
касается партии, то не рассказывайте мне, что все это самовосхваленье
- мы всех сильней и лучше только в СССР и началось. Еще когда с
японцами вели войну, говорили: мы их шапками закидаем. А вышло, что и
не закидали.
Тут я и смутился, и рассердился одновременно.
— Перестаньте, — почти что крикнул я, какой-то негодяй
пустил тогда эту фразу, и всем стало тотчас стыдно за него и за нее.
Шапками закидаем! Да ведь это в поговорку вошло, именно как пример
глупого бахвальства! Я вырос в России, я жил там еще и в первые семь
лет после революции, и смею вас уверить, те, с кем я знался, ни к
какому коллективному бахвальству склонны не были, и в том, что я читал,
его тоже не было ни тени. Я его меньше видел в России, чем в любой из
тех стран, которые узнал потом. Над квасным патриотизмом у нас
смеялись. Вы знаете что это такое? Это убеждение, что квас —
лучше всех заграничных напитков именно потому, что он напиток русский,
или что Репин — не хуже, чем Веласкес или Рембрандт именно
потому, что он русский живописец. У нас считалось столь же неприличным
самопревозноситься вкупе, как и в одиночку. Это только «великая
социалистическая культура» сама себя хвалит, не как гречневая
каша — та делает это молча — а как замоскворецкая
купчиха, высмеянная еще Островским: «Ах, как я умна, ах, как
хороша!».
— - Ну, ну, — улыбнулся француз, я ведь только так,
подраазнить вас хотел. Я помню. Бахвальство нынешнее у вас в
стране Сталин завел, в Италии Муссолини, а в Германии Гитлер. Как
все слабости, что поделать, есть и эта в человеке; надо лишь уметь
использовать ее. Те трое умели. И «великая социалистическая
культура» — «наша, наша», так кричит она у Вас,
так кричала бы и у нас — следуя примеру тех троих, тоже умеет
этой слабостью пользоваться, очень даже успешно. Только все-таки, вы
меня простите... Я ведь вашу страну люблю. Не один лишь язык ее
чудесный, но и многое другое, вплоть до черточек иных в манере вашей
жить и с людьми дружить, вплоть до кухни... Когда-то, давным давно, я
ведь и квасу вашего испробовал: хорошее питье, жаль, что нигде его не
достать; нынче, кажется, даже и у вас. О писателях ваших, прежних,
больших, тех, что «классиками» величают — чтоб
отделаться от них что ли? — нечего и говорить... Не любить их
невозможно. Но знаете, не сердитесь, отчего это у них немцы всегда
такие глупые, англичане вашим столярам да слесарям в подметки не
годятся, французы — либо краснобаи, либо попросту мерзавцы? Один
Ламберт в «Подростке» чего стоит — помните?
Ohé, Lambert. As-tu vu Lambert?, - да и у Толстого французы в
1812 году. А два «полячка» из «Братьев
Карамазовых»? А совершенно идиотическая чеховская англичанка. И
отчего, когда русское они хвалят, то как-то не стесняются, точно
сами они не русские? Конечно, до «нашей великой, величайшей нашей
литературы, науки, культуры» дело у них не доходит. Этого бы они
постеснялись, да и вовсе этого не думали. Но путь к бахвальству порой у
них все же намечается. А вот в зарубжной печати — я ведь
почитываю и ее — обо всем этом вашем - хорошем, хорошем, не спорю
— говорится нередко совсем почти в том же тоне, что и в
советской. Где, мол, не-русским этим людям... Бывало... у нас... Мы...
Наше... Великая... И в прошлом не хотят видеть никаких пустот,
пробелов, несовершенств. Молчу, молчу. И пора мне. Договоримся,
разберем все это ближе в следующий раз.
***
На этом мы с ним и расстались, но словечко это, бахвальство, все еще
вертится у меня в уме и мучает меня. Ему что? А мне - стыдно за Россию.
«У ней особенная стать» — в этом бахвальства нет.
«Россия, встань и возвышайся» — и в этом нет
бахвальства. Но уже насчет гоголевской тройки сомневаюсь. Зачем это ей
летать так, чтобы косились на нее «другие народы и
государств:а». Не вижу, чтобы честь или слава России состояла в
том, чтобы кого-нибудь «оставить позади», и не нахожу,
чтобы даже величайшие наши умы и души так-таки вообще опередили или
превзошли не «наши», но все равно, родные нам души и умы
христианства, Греции, Европы. Справедливо писал Карамзин в 1802 году:
«У французов еще в шестом-на-десять веке философствовал и писал
Монтань: чудно ли, что они вообще пишут лучше нас». И не находил
он нужным отыскивать в Московской Руси Платонов и «быстрых
разумом Невтонов», которых у нее не было. Печальна похвальба,
основанная на невежестве. Горько было узнать, много лет назад, что
Шмелев, в Париже, отвечая на анкету, объявил Альбова и Баранцевича
писателями нисколько не хуже Пруста. Еще позорней похвальба, основанная
на лжи и лести. Мучительно стыдно читать, только раскроешь любой
советский листок, «наша великая», «наша
могучая», «наша первая в мире». Если бы они еще
гордились... Но нет, куда там. Они хвастают, пыль пускают в глаза. Тот,
кто чем-нибудь горд, тот этим хвастать не станет. Гордость, доведенная
до предела, бывает страшна, бесчеловечна. Можно осуждать гордеца, можно
его жалеть, можно ненавидеть его. Хвастуна можно только презирать.