— Отчего это ваши соотечественники, — говорил мне на днях
старик-француз, бывавший в России и хорошо понимающий по-русски,
— отчего это ваши соотечественники так склонны к самовосхвалению,
к хвастовству, к тому, что так хорошо называется у вас — ах, как
богат, как великолепен ваш язык — бахвальством? Не то, чтобы к
индивидуальному бахвальству, этого я не замечал, а к собирательному,
коллективному, к такому, которое говорит не «я»,
«мое», а «мы», «наше». На поверку
это ведь сводится к тому же самому: «я» — составная
часть этого «мы», «мое» — составная часть
этого «наше». Если я скажу: «мы лучше всех», то
ведь я тем самым сказал: «я лучше всех», — если не
всех, кто внутри этого «мы», то всех, кто за пределами его,
а их ведь очень много. Вот я читаю ваши газеты, а там на все лады и
повторяют это самое: мы лучше всех.
Тут я прервал его: да полноте, разве это мы одни? Ведь и ваши
соотечественники любят прихвастнуть — индивидуально и
коллективно, всячески.
— Да, да, — сказал он, — я знаю. Классик один ваш еще полтораста лет назад молвил про нас:
Французик из Бордо, надсаживая грудь...
и в надсаживамьи этом ощущал он наверно какой-то оттенок тщеславия. Что
и говорить, тщеславия у нас много и теперь. Но к прямому бахвальству,
да и коллективному как раз, приводит оно редко. Где же вы видите в
наших газетах, через каждые три строки, выражения вроде: «наше
мудрое правительство», «под заботливым руководством нашей
мудрой партии» (причем пишет это член партии, очевидно и сам себя
причисляя к мудрецам), «наша первая в мире литература»,
«наша самая передовая наука», «наша великая
социалистическая культура», не говоря уже об эпитетах,
пристегиваемых к словам «народ», «страна»,
«родина», и о фразах, произносимых — так и
чувствуется — именно «надсаживая грудь»: «нас
не напугаешь», «нас не проведешь», «мы
победим», «мы опередим».
— Постойте, — остановил я его. Значит, это вы тамошнюю
печать имеете в виду, казенную (другой у них и нет); так бы и сказали,
но если и о ней говорить, что ж, это ведь просто, с одной стороны,
патриотизм, и нельзя же людей бранить за то, что они — патриоты;
с другой, неотесанность, дурные манеры; а с третьей, как бы это
назвать... Ну, скажем, партийная дисциплина.
— Странная дисциплина! У нас и в армии такой дисциплины нет,
чтобы все хором должны были восхвалять что бы то ни было. А патриотизм,
это любовь к родине, а не растваливанье ее на всех углах. Родина, это
мать. Я люблю ее, как мать. Но ведь никому и в голову не придет писать
в газетах: моя мать лучше всех матерей, она всех умней, всех красивей,
и тому подобное. Да и знаю я очень хорошо, что у матери моей тоже могут
быть недостатки. Не потому я люблю ее, что у нее их нет. Конечно, моя
мать одно, а наша общая другое, но это не значит, что мы сообща должны
ее превозносить, как будто без этого и любить ее не станем. Что же
касается партии, то не рассказывайте мне, что все это самовосхваленье
- мы всех сильней и лучше только в СССР и началось. Еще когда с
японцами вели войну, говорили: мы их шапками закидаем. А вышло, что и
не закидали.
Тут я и смутился, и рассердился одновременно.
— Перестаньте, — почти что крикнул я, какой-то негодяй
пустил тогда эту фразу, и всем стало тотчас стыдно за него и за нее.
Шапками закидаем! Да ведь это в поговорку вошло, именно как пример
глупого бахвальства! Я вырос в России, я жил там еще и в первые семь
лет после революции, и смею вас уверить, те, с кем я знался, ни к
какому коллективному бахвальству склонны не были, и в том, что я читал,
его тоже не было ни тени. Я его меньше видел в России, чем в любой из
тех стран, которые узнал потом. Над квасным патриотизмом у нас
смеялись. Вы знаете что это такое? Это убеждение, что квас —
лучше всех заграничных напитков именно потому, что он напиток русский,
или что Репин — не хуже, чем Веласкес или Рембрандт именно
потому, что он русский живописец. У нас считалось столь же неприличным
самопревозноситься вкупе, как и в одиночку. Это только «великая
социалистическая культура» сама себя хвалит, не как гречневая
каша — та делает это молча — а как замоскворецкая
купчиха, высмеянная еще Островским: «Ах, как я умна, ах, как
хороша!».
— - Ну, ну, — улыбнулся француз, я ведь только так,
подраазнить вас хотел. Я помню. Бахвальство нынешнее у вас в
стране Сталин завел, в Италии Муссолини, а в Германии Гитлер. Как
все слабости, что поделать, есть и эта в человеке; надо лишь уметь
использовать ее. Те трое умели. И «великая социалистическая
культура» — «наша, наша», так кричит она у Вас,
так кричала бы и у нас — следуя примеру тех троих, тоже умеет
этой слабостью пользоваться, очень даже успешно. Только все-таки, вы
меня простите... Я ведь вашу страну люблю. Не один лишь язык ее
чудесный, но и многое другое, вплоть до черточек иных в манере вашей
жить и с людьми дружить, вплоть до кухни... Когда-то, давным давно, я
ведь и квасу вашего испробовал: хорошее питье, жаль, что нигде его не
достать; нынче, кажется, даже и у вас. О писателях ваших, прежних,
больших, тех, что «классиками» величают — чтоб
отделаться от них что ли? — нечего и говорить... Не любить их
невозможно. Но знаете, не сердитесь, отчего это у них немцы всегда
такие глупые, англичане вашим столярам да слесарям в подметки не
годятся, французы — либо краснобаи, либо попросту мерзавцы? Один
Ламберт в «Подростке» чего стоит — помните?
Ohé, Lambert. As-tu vu Lambert?, - да и у Толстого французы в
1812 году. А два «полячка» из «Братьев
Карамазовых»? А совершенно идиотическая чеховская англичанка. И
отчего, когда русское они хвалят, то как-то не стесняются, точно
сами они не русские? Конечно, до «нашей великой, величайшей нашей
литературы, науки, культуры» дело у них не доходит. Этого бы они
постеснялись, да и вовсе этого не думали. Но путь к бахвальству порой у
них все же намечается. А вот в зарубжной печати — я ведь
почитываю и ее — обо всем этом вашем - хорошем, хорошем, не спорю
— говорится нередко совсем почти в том же тоне, что и в
советской. Где, мол, не-русским этим людям... Бывало... у нас... Мы...
Наше... Великая... И в прошлом не хотят видеть никаких пустот,
пробелов, несовершенств. Молчу, молчу. И пора мне. Договоримся,
разберем все это ближе в следующий раз.
***
На этом мы с ним и расстались, но словечко это, бахвальство, все еще
вертится у меня в уме и мучает меня. Ему что? А мне - стыдно за Россию.
«У ней особенная стать» — в этом бахвальства нет.
«Россия, встань и возвышайся» — и в этом нет
бахвальства. Но уже насчет гоголевской тройки сомневаюсь. Зачем это ей
летать так, чтобы косились на нее «другие народы и
государств:а». Не вижу, чтобы честь или слава России состояла в
том, чтобы кого-нибудь «оставить позади», и не нахожу,
чтобы даже величайшие наши умы и души так-таки вообще опередили или
превзошли не «наши», но все равно, родные нам души и умы
христианства, Греции, Европы. Справедливо писал Карамзин в 1802 году:
«У французов еще в шестом-на-десять веке философствовал и писал
Монтань: чудно ли, что они вообще пишут лучше нас». И не находил
он нужным отыскивать в Московской Руси Платонов и «быстрых
разумом Невтонов», которых у нее не было. Печальна похвальба,
основанная на невежестве. Горько было узнать, много лет назад, что
Шмелев, в Париже, отвечая на анкету, объявил Альбова и Баранцевича
писателями нисколько не хуже Пруста. Еще позорней похвальба, основанная
на лжи и лести. Мучительно стыдно читать, только раскроешь любой
советский листок, «наша великая», «наша
могучая», «наша первая в мире». Если бы они еще
гордились... Но нет, куда там. Они хвастают, пыль пускают в глаза. Тот,
кто чем-нибудь горд, тот этим хвастать не станет. Гордость, доведенная
до предела, бывает страшна, бесчеловечна. Можно осуждать гордеца, можно
его жалеть, можно ненавидеть его. Хвастуна можно только презирать.
Вестник РСХД. 1966. IV. № 82.