" Всегда все и всегда вместе "

Источник евхаристической экклезиологии

Первая главка статьи о. М. Плекона «Всегда все и всегда вместе»

Николай Афанасьев - исследователь Евхаристии, Церкви и жизни в них

(из книги Plekon Michael. Living Icons. University of Notre Dame Press, 2002)

Установленная Христом на Тайной вечери, Церковь актуализировалась на день Пятидесятницы, когда учениками была совершена первая Евхаристия... В день Пятидесятницы ученики были напоены Духом «в одно тело», которым они стали в Евхаристии, совершаемой в Духе и через Духа... Евхаристия есть центр, к которому все стремится и в котором все сходится. «Сие есть тело Мое», но тело осуществляется в Евхаристии.[1]

Так начинает о. Николай Афанасьев свой вызывающий этюд «Трапеза Господня» - одно из самых отточенных выражений его усилий вернуться к евхаристической экклезиологии ранней Церкви. Ряд комментаторов – Каллистос Уэр, Иоанн Мейендорф, Иоанн Зизиулас, Петер Планк и Джон Эриксон – критиковали его стиль, как «односторонний» и «преувеличенный». Открывая заново вместе с «экуменическим собранием» своих современников, таких как Грегори Дикс, Луи Буайе, Анри де Любак, Жан Даниелу, Бернард Ботт, И.А. Дальмэ, Ив Конгар, что сущность Церкви лучше всего выражена в евхаристическом собрании, Афанасьев делал это в манере и отличительной, и бескомпромиссной. Как отмечает Айдан Ничолс, исследования Афанасьева по евхаристической экклезиологии были единственными работами православного богослова, упомянутыми на рабочих сессиях и в рабочих документах II Ватиканского Собора, которые воплотились в Конституции Церкви, Lumen Gentium.[2]

Спустя десятилетия нет сомнений в том, что господствующей экклезиологической парадигмой является koinonia/communio – евхаристическое общение (причастие).[3] Такой подход к пониманию природы Церкви не испытывает недостатка в критике.[4] Хотя в целом экклезиология общения не отвергается, некоторые аспекты остаются дискуссионными. Видение Афанасьева было подвергнуто серьезной критике. Джон Эриксон, наряду с другими, отмечал кажущуюся узость евхаристического основания и предвзятость прочтения истории древней Церкви в сочинениях Афанасьева.[5] Епископ Каллистос (Уэр) последовательно воздает должное Афанасьеву (наряду со Шмеманом и Зизиуласом) за восстановлением основного понимания Церкви как евхаристического собрания.[6] Но и он также находит проблемы у Афанасьева: односторонность, утрирование экклезиологий Игнатия и Киприана, также как и некоторые экуменические практические выводы из евхаристической экклезиологии, предложенной Афанасьевым к концу его жизни.[7]

Основное мое убеждение, вызвавшее это новое обращение к Афанасьеву, состоит в том, что его работа определила наше понимание Церкви и, что возможно еще важнее - нашу христианскую жизнь, возвращая их к их источнику - Евхаристии. Все же самая большая критика видения Афанасьева связана с его якобы излишним ударением на полноте местной евхаристической общины, часто понимаемой некоторыми комментаторами исключительно как современный приход, и будто бы недостаточным вниманием, которое он уделяет связям между местной церковью и универсальной Церковью. Как полагает митрополит Иоанн Зизиулас, существуют и другие проблемы, включая его мнимый недостаток внимания к епископу и его сверхфункциональный взгляд на церковные служения.[8] Как отмечают отклики в документе «Крещение, Евхаристия, Служение» комиссии «Вера и устройство» ВСЦ, есть также те, для кого многие специфические аспекты евхаристической экклезиологии или экклезиологии общения являются проблематичными.[9] Проницательное исследование Роберта Дженсона указывает определенные болезни отдельных частей церкви, а вместе с тем и то, что он понимает, как наличие больших и глубоких расколов.[10]

Итак, критика трудов Афанасьева была высказана даже теми, кто признает его вклад и разделяют его основной упор на евхаристической экклезиологии.[11] Я хочу доказать здесь, что понимание Афанасьевым Церкви как евхаристического собрания стало нормативным в богословской мысли. Далее, я буду утверждать, что Афанасьев иногда неоправданно критикуется, то есть обвиняется в преувеличениях или недостатках, в которых он не виновен. Наиболее часто, его критикуют за позиции, которых он не придерживался, прежде всего, что местная церковь заключает в себе церковную действительность, большие формы церкви являются просто количественными собраниями, а универсальная Церковь только идеал. Кроме того, критики почти не обращают внимания на Афанасьева, как личность, и на значение его личного свидетельства и учения для Церкви и множества выдающихся коллег и студентов.

В его посмертно изданной Церкви Духа Святого содержатся элементы, позволяющие опровергнуть многих из его критиков: пневматологическое измерение его экклезиологии, которое не противоречит основным евхаристическим положениям, образ Церкви, учитывающий важность крещения, епископа и других церковных служений, и евхаристическая сердцевина, содержащая единство в вере.[12]

Афанасьева можно критиковать за некоторые особенности его работы. Это вероятно так, например, когда, отстаивая евхаристические основания Церкви, он резко противопоставляет особенности Игнатия и Киприана с целью выдвинуть на первый план евхаристическую экклезиологию.[13] Однако, область, которая его интересует, всегда оказывается подозрительной в истории универсальной Церкви, и не только для очень консервативных православных. Стоит только вспомнить первые негативные реакции на переоткрытие II Ватиканским собором того, что Церковь скорее «народ Божий», чем правовая институция, скорее «communion» (общение и община), чем просто иерархия клерикальной власти. Своей критикой определенных церковных явлений Афанасьев вызывал резкие, главным образом, отрицательные отклики и в его время и сегодня. Он нападал на неверное понимание евхаристического говенья и благочестия, которое приводит к недостаточному участию в Евхаристии. Такие его коллеги, как о. Киприан Керн и о. Луи Буайе, его студент о. Александр Шмеман, разделяли его убеждения о том, что было церковной и евхаристической нормой: epi to auto («все на одно»). И тогда и теперь, была оппозиция их предложениям о литургическом возрождении, например, таких мер, как полностью слышимое народом чтение литургических молитв, проповедь за каждой литургией после чтения Писания, более полное участие народа в пении и, самое главное, регулярное причастие верующих. Нельзя сказать, что эта литургическая практика соблюдается повсюду в православном мире сегодня, или что она признана соответствующей Преданию Церкви даже церковными лидерами.

Афанасьев остается спорным. Его критики не только указывают на его мнимые недостатки, но также и демонстрируют, и самым поразительным образом, продолжающееся сопротивление его фундаментальному видению со стороны части богословов и церковных лидеров. Как я покажу, для некоторых остается недостаточным основание Церкви в Евхаристии со всем, что из этого следует для Афанасьева - крещальная идентичность, харизматическое призвание, единство в вере, епископское и другие служения, и подтвержденное, явное общение со всею Церковью. Понятно, что смелое исследование Афанасьевым экуменических следствий евхаристической экклезиологии для отношений с Римом (не без критики того же Рима) может воспламенить оппонентов, и в то же время озадачивает, почему таким невралгическим остается отношение к его основному видению. Такой выдающийся специалист канонического права, как архиепископ Американской православной церкви Петр (Л'Юилье), отмечал, что евхаристическая экклезиология Афанасьева является испытанием для нас просто потому, что это - экклезиология Писаний, ранней Церкви, вселенских соборов, короче, подлинное православное видение Церкви, ее евхаристического сердца, ее церковных служителей и всего священства крещеного народа Божия и их миссии в мире.[14]

Не только в догматической конституции о Церкви, но также в новом Катехизисе Католической церкви, в документе «Крещении, Евхаристия и Служение», и в работах двух очень разных богословов, которых он учил – отцов Шмемана и Мейендорфа, собрание всех верных вокруг Писаний и евхаристического стола стало подлинным выражением сущности Церкви. Новый Катехизис не колеблясь повторяет радикальное выражение афанасьевского видения, а именно, что «Евхаристия создает Церковь.»[15]